Наставники - Бора Чосич

Артисты были людьми совершенно обыкновенными, ничуть не отличающимися от нас, однако они реагировали как-то неестественно и очень громко. «Мы что, глухие, что ли?» – спросил дедушка, тетки ответили: «Но, пала, ты просто не разбираешься в этом!» Артисты произносили обычные вещи, обыденные, но все-таки некоторые слова звучали странно, некоторые буквы в этих словах подчеркивались ими – например, буква «П»: будто открывают бутылку пива или что-то в этом роде. Дедушка сказал: «Мне так в жизни и двух слов не выговорить!» Артисты говорили: «Это дело привычки, точнее, тренировки!» Мама сказала: «Слава Богу, мой муж не актер, а то бы я не знала, какие чувства он питает ко мне в действительности!» Тетки сказали: «Мы были бы счастливы, если бы все разговаривали так выразительно!» Дедушка сказал: «Ага, чтоб свихнуться поскорее!» Мама сказала: «Впрочем, лучше фальшивая красота, чем действительность, которая уродлива и ранит сердце!» – но слов ее, похоже, никто не понял. Мама сказала еще вот что: «Если бы я вдруг стала театральной актрисой, то обязательно в личной жизни придерживалась бы принципа скромности!» Артисты возразили: «Это вы так полагаете, госпожа, на самом деле это просто невозможно!» Мама ответила: «В таком случае прекрасно, что я не достигла профессионального уровня!» Артисты продолжали разговаривать громко, широко открывая рты, дедушка говорил: «От их речей только сквозняк, я в конце концов простужусь!» Однако не простудился. Артисты пробовали рассказывать самые обычные вещи, но в их исполнении все получалось торжественно и абсолютно фантасмагорично, тетки были просто вне себя от восторга. Мама сказала: «Нет, я не пойму, как в ваших головах умещается столько театральных пьес и как вы не путаете слова в самый решительный момент, то есть на сцене!» Тетки сказали: «Если бы мы овладели хоть ничтожной долей вашего мастерства, никто бы с нами не мог сравниться!» Один из артистов сказал: «Зачем вам это, дорогие девушки, может, после войны эта тяжкая профессия совсем исчезнет!» Тетки ответили: «Ну и пусть, все равно!» Дедушка сказал: «Делать не хрен! – и добавил: – Не было у бабы забот!» Тетки сказали: «Когда-то на школьном вечере мы исполняли сценку про парикмахера, который лижет искусственную мыльную пену из яичного белка!» Дядя сказал: «Я читал книгу с картинками о сущности актерского мастерства!» Дедушка сказал: «Ты, главное, детям не показывай, неприлично!» Артисты говорили: «О нас говорят много чего плохого, не соответствующего истине, ну и пусть!» Великие мастера искусства чревовещания, декламации стишат Уильяма Шекспира, в настоящее время безработные, принялись, собираясь вместе, выдумывать несуществующие происшествия и новости, чаще всего заведомо ложные, в которые сами почему-то начинали верить. «Там-то и там-то продают белый хлеб, как до войны!» – говорили они. «Мадемуазель Теофанович будет ждать тебя у кинотеатра „Луксор" в пять пятнадцать!» – сообщали они другому. Кто-то из них отправлялся покупать белый хлеб, но его посылали еще дальше. Другой шел к кинотеатру «Луксор», но там не было мадемуазель Теофанович и никаких женщин вообще. Они возвращались с руганью, остальные ржали как ненормальные, все это походило на комедию. Тетки канючили: «Прочитайте нам вступительную главу из поэмы о Фаусте, очень бородатом и умном человеке!» Артисты спрашивали: «Прямо сейчас?» Дядя говорил: «Можно подумать, очень им это надо!» Артисты говорили: «Загляните вот в этот конверт, мы по дешевке купили дорогой браслет!» Тетки, сгорая от любопытства, хватались за конверт, из него стремительно вылетала скрученная веревка, закрепленная резиной, тетки верещали от ужаса. Артисты просили: «Потрогайте мышцы, какие они твердые!» Дядя брался рукой за актерскую мышцу, из-под мышки актера вырывалась струйка воды, все ржали. Дедушка восклицал: «И его, оказывается, надуть можно!» Мама вздыхала: «Бедные наши артисты, на что вынуждены разменивать свой огромный талант!» Дедушка в этот момент менял тональность: «А то им плохо живется!» Мама продолжала: «Слону не вынести того, что выдерживает человек!» Я сказал: «А я видел человека, который играет сразу шесть разных животных с помощью переодевания в мешки, выкрашенные натуральной краской!» Мама сказала: «Люди пытаются бежать из лагерей, переодевшись овцой или собакой, но немцы хватают их и уничтожают, не сходя с места!» Дедушка спросил: «Откуда ты это знаешь?» Мама ответила: «Об этом мне рассказывала одна женщина, чье имя я не раскрою даже под самыми страшными пытками!» Дедушка успокоился: «Ну, это дело твое!»

В первые дни свободы все мы стали декламировать печальные стихи о прошлом наших народов, капитан Строгий аплодировал и говорил: «Точно!» Потом с помощью артистов, отчасти настоящих, мы попытались поставить пьесу «Освобождение Европы!», с многочисленными сценами убийств и поцелуев в губы, дедушка спрашивал-«Что, так оно и было?» Потом он сказал: «Только бы анархия в жизни не началась, потому что все тогда покатится!» Тетки сказали: «Но, папа, ведь это искусство которое всегда должно идти своим путем, пусть даже самым невероятным!» У бойцов Двадцать первой сербской мы одолжили автоматы русского производства для сцены взятия Берлина на тот момент еще не взятого. Я сказал: «Я бы сыграл Гитлера, но у меня нет усов!» Мама сказала «Сынок, ты слишком красив, чтобы играть эту скотину!» Скотину играл Мирослав, первый этаж, левый подъезд. Мирослав с помощью верхней губы зажал под носом расческу и стал орать как бешеный, все хлопали. Ему сказала: «Ты что-нибудь против нас говори, но только по-немецки!» Мирослав немецкого не знал, но напридумывал разные слова типа «шлауфенциммер», «шмерцгебит», «флайгеборген». В момент наивысшего напряжения гитлеровского языка, в действительности не существующего, артисты, игравшие русских освободителей, открыли огонь из позаимствованного оружия; патроны, в отличие от разыгрываемой сценки, были настоящие и абсолютно убийственные. Мирослав упал с улыбкой на губах, расческа тоже упала и сразу сломалась. Товарищ Строгий отнял взятые в долг автоматы, артисты принялись плакать. Строгий сказал: «Это не первый и не последний павший на ниве художественного строительства!» Что, как показала дальнейшая жизнь, было совершенно верно.

Наши златошвейки

Когда началась война, моя семья жила на третьем этаже старого здания, потом она так и осталась там существовать. В окрестностях, по соседству, обретались люди разных профессий – официанты, граверы, ремесленники вообще. Мой дядя пытался произвести перепись соседских профессий, но не смог и перешел к переписи своих успехов в любви; между тем люди продолжали заниматься своими делами, зачастую абсолютно ненужными. Дедушка спросил: «А где ж они деньги берут, чтобы мастерскую-то содержать?» Мама ответила: «Много ли надо девушке для того, чтобы сидеть у окна и вышивать узор под названием ажур-плиссе?» Дедушка спросил: «А что это такое?» Мама ответила: «Это название ручной работы французского происхождения, в настоящее время, на период войны, исчезнувшей!» Дядя добавил: «Это когда на рубашке вышивают монограмму, чтобы не украли!» Дедушка спросил: «А почему ж она исчезла?» Мама вздохнула: «Потому что это, как и многие другие работы по женскому платью в виде украшений, очень дорогая вещь! – и добавила: – Когда-то у меня на каждом платье было минимум по одному украшению, а сейчас ничего!» Дедушка сказал: «Хорошо еще не голая ходишь!»

В сорок третьем году вышивание как таковое, а также златошвейки и другие украшательницы дамских нарядов вроде как бы исчезли, растворились, однако в непосредственной близости от нас работала мадемуазель Бетти. Мадемуазель Бетти красила волосы в красный цвет, все это было изображено на вывеске – как имя, так и волосы. Дедушка спросил: «А чего это у них у всех иностранные имена, если это вранье?» Мама сказала: «Муж у нее был француз, пока не сбежал?» Дедушка удивлялся: «Как только хватает терпения вечно сидеть и ковырять иголкой!» Мама сказала: «Каково ей, бедняжке, приходится, знаю только я!» Потом она все же открыла тайну: «Однажды я была у нее, когда она встала и показала ногу, отрезанную трамваем!»

В сорок третьем году мало кто из соседских дам навещал мадемуазель Бетти для того, чтобы украсить платье вышивкой, но мадемуазель Бетти, несмотря ни на что время сидела и ковыряла иголкой, видимо, в силу трагического происшествия с ногой, ранее нам не известного Тетки сказали: «Мы можем исполнить небольшой гобелен с видом озера Блед, но с монограммой вряд ли справимся1» Дедушка сказал; «Хорошо хоть это понимаете!» До войны мадемуазель Бетти исполняла исключительно простые инициалы, в самом же начале войны появились немецкие унтер-офицеры, они требовали: «Ты нам сделать имья для жентшина!» – и это были совсем другие, трудные буквы. Потом, после поражения под Сталинградом, почти полностью прекратилось употребление немецких букв, дядя сказал: «Пора ей перейти на изготовление русских пятиконечных звезд!» Дедушка откомментировал: «Ага, чтоб ее на голову укоротили!» А отец добавил: «Так она и так снизу укорочена!» Дядя сказал: «Одноногие для этих самых дел, говорят, наилучшие бабы!» Мама сказала: «Боже спаси и помилуй!» Был сорок третий год, весьма странный, военный, в школе дали задание вылепить дом из пластилина под названием «Сельский дом», а также вышить свое имя на куске картона Дедушка сказал: «Эк они тебя в бабу превратить стараются!» Мама сказала: «У меня ниток нет тебе штаны зашить, а тут такие глупости!» Дядя сказал: «Я в детстве так прострочил палец машинкой, что еле-еле иголку из кости вытащил!» Отец сказал: «Русский пулеметчик строчит с крыши!» Последние слова были истинной правдой. Пулеметчик спустился по водосточной трубе и сказал: «Здравствуйте!» Мама на скорую руку принялась штопать ему рукав, прошитый немецкой пулей. Дядя сказал: «Вот сейчас мы Гитлеру жопу заштопаем!» Русский ответил: «Так точно!» К мадемуазель Бетти нагрянули люди, люди заявили: «Сейчас мы в бога, в душу и в жопу мать этой блядищи, которая немцам джемпера штопала!» То, чем грозили ее матери, проделали с самой мадемуазель Бетти. Потом они говорили: «Мы ж не знали, что у нее одна нога, а вообще-то она ничего!» Дядя сказал: «Ну, что я говорил!» Пришли в мастерскую и женщины, чтобы унести оттуда незаконченные монограммы, драгоценные нитки довоенного производства; нитки назывались английскими названиями и инициалами – например, «Е», «М», «С», это было непонятно, но очень дорого и годилось для того, чтобы утащить. Мадемуазель Бетти начала умирать вечером, утром уже сочувственно шептались: «Сколько их было, прямо пришпилили бедную!» Кто-то предположил: «А может, они ее просто пришили?» Дядя спросил: «Монограмму, случаем, не оставили?» Мама сказала: «Бедняжка, если б она знала только, что с ней приключится, так небось не сидела бы в уголке всю жизнь! – но, подумав, добавила: – А может, и сидела бы!»