Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

ширинку, чтоб болтался его здоровенный вялый хуй. Не позволял ей подняться с колен, и еще немного прижигал зад, и делал на ней маленькие надрезы, когда она вскрикивала, и сунул горлышко пивной бутылки ей в пизду – одну пустую он прихватил с того первого места, вместе с ее платьем. Он вырезал ивовую розгу и хлестал Мимс и всякое другое с нею делал, и все это спокойно. Худшим было то, что он все время обзывал ее дешевой прошмандовкой, которая даже не умеет возбудить парня. Мимс приходилось произносить вещи вроде: А ты не хочешь поцеловать мне сисечки? Ты разве не хочешь выесть мне писечку? Можно, я еще возьму в рот твой большой член? Ей хотелось бы отключиться, чтобы он ее убил и она б об этом не узнала, но ум у нее оставался хрустально ясным. Она выучила рисунок пятен у него на штанах и этикетку той пивной бутылки и раздумывала, бежать ей и кричать или откусить ему пенис, поскольку он все равно, скорее всего, замучает ее до смерти, или же лучше надеяться, что он попросту устанет и отпустит ее, хоть она и сумеет его опознать среди миллиона.

Я не рассказала тебе и половины того, что он заставлял ее делать и притворяться, будто ей это нравится. Мими говорила, что воняло от него потом и лежалыми крошками крекеров. Ей казалось, что на самом деле ему хотелось ее трахнуть, а не пытать, но он был совершенным импотентом. Раз минут в десять или около того он пытался вставить в нее пенис, но тот не вставлялся, и тогда он возвращался снова к сигаретам, ножу, пивной бутылке, розге и отсосам. Мими клялась, что если он развяжет ей руки, она ему его вставит, и поиграет с его яйцами, и пальцем поласкает ему задний проход, пока они ебутся, ну не славно ли это будет? Она видела, что он такое обдумывает, пока она его об этом умоляет, говоря, что нож свой он может при этом оставить у ее горла.

Сьюзен, говорит Фенвик: давай прекратим эту историю прямо сейчас. Довольно знать и того, что твою сестру изнасиловала целая банда и «Язычники Дикси» отделались легкими приговорами, потому что Мим одевалась как хиппи и ездила стопом на мотоциклах с черными мужчинами, а другого ублюдка садиста так и не нашли. Подробности – просто тягостный ужас, даже между нами.

Сьюзен не согласна. Насилие, Пытки и Кошмар – просто слова; а реальны подробности. Фенн – в некотором роде писатель; он ведь должен такое понимать. Но и меня от этого тошнит, говорит она. Моя бедная, бедная Мимси! Старалась прикинуть, что́ может спасти ей жизнь, и ни на миг не теряла бдительности. К этому времени она уже не плакала. Считала, это важно, что мужик ее до сих пор не изувечил, не избил по-настоящему жестоко, не придушил. Поймала себя на том, что жалеет, что воображение у него не поэротичнее. После первого часа он перестал жечь и резать ее, хотя по-прежнему много курил и не выпускал из руки нож. Пьян он не был; нисколько не злился; почти все время с ним она просто стояла, а он курил или теребил свой вялый хрен. Восемь или девять раз заставлял ее отсосать, но никогда не твердел и даже не кончал, как в первый раз. Казалось, он раздражен и нерешителен – вероятно, у него самого замыслы кончились. Страшнее всего было, когда он заходил ей за спину и она не видела, что он там задумал. А потом ощущала его палец у себя в заднем проходе и вынуждена была стонать и делать вид, что ей это очень нравится. Чтобы выторговать время, она говорила о том, насколько лучше все было бы в номере мотеля, на большой мягкой кровати.

Затем другим голосом он ей скомандовал заткнуться и нагнуться, как раньше. Мими подумала: Ну, всё. Она знала, что с таким же успехом может заорать и броситься бежать как можно дальше, пока он не нагонит ее и не полоснет ножом. Но опустилась на колени, как он и велел, сунув голову в грязь, задом кверху, и стала ждать худшего. Мужик раздвинул ей ягодицы и плюнул ей в расщелину – и сунул в нее горлышком пивную бутылку. Когда она вскрикнула, он крутнул бутылку, рассмеялся и сказал: Я буду отсюда смотреть, а если следующие десять минут шевельнешься, я тебя задушу твоими же кишками.

И вот там он ее и оставил, с бутылкой, торчавшей из задницы, и саднящими ожогами и кровоточащими порезами по всему ее животу и заднице. Но, как ни странно, не на лице и не на грудях; очевидно, спаситель ее залипал на задницах. В лес он ускользнул, как опытный охотник, без единого звука; и как бы ни сводили ее судороги, как бы у нее все ни болело, Мимс отсчитала полные десять минут, а потом окликнула его, прежде чем осмелилась шевельнуться.

Она мне сказала, что главным ее чувством было невообразимое облегчение. Она едва могла поверить, что пережила две такие ордалии и ее не прикончили. Ей удалось дотянуться и вытащить из себя бутылку – с мыслью, что настоящий садист сначала отбил бы горлышко, или запихнул бутылку целиком, или сотворил бы что похуже этим ножом. Что б ни делала она, платок не распускался; она попробовала то, чего насмотрелась в дешевом кино, – тереться им о камни и древесную кору, но удалось только оцарапать себе руки. Поэтому она присела и подобрала платье, а потом потащила его через лес, раздирая его и царапая ноги о колючки. Тогда уже она рыдала, и с каждой минутой ей становилось все больнее, но на самом деле она все время волновалась, что может напороться ногой на битое стекло, или наступить на змею, или вновь столкнуться с этим человеком. Наконец она вышла на тропу, которая привела ее на безлюдную грунтовку, и по той дороге она шла целый час, и ей не попались ни машина, ни жилье. Она была нага, окровавлена и грязна, на ней все еще те американские флаги, волосы слиплись от подсохшей мочи, вся в корке спермы, бабулино платье тащилось за ее связанными сзади руками, а конец июльского дня был отвратительно жарок.

Наконец с ревом подкатывает грузовичок-пикап и бьет по тормозам, оттуда выскакивает плотный здоровяк и кричит: Где эти сучата, что с вами так поступили, девушка? Мими даже ответить ему не смогла; она лишь стояла, плача,