Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу

Она кивнула, а я убрала руки; Вита взбежала по крыльцу и скрылась в доме.

Пока Вита была в доме, я раздумывала, стоит ли рассказывать ей про Фрейзеров, и если да, что именно. Я знала о них слишком много. Как, наверно, и они обо мне. Дом Фрейзеров стоял между домом мистера Аткинсона и фермой Филлис. У Фрейзеров пять дочерей, и все появились на свет в результате тщательного планирования; когда Долли была маленькой, мы засматривались на этих симметричных матрешечек: каждая следующая была ровно на голову выше предыдущей, а старшая на голову ниже матери. Девочки ходили в школу в соседнем городе и с местными детьми не общались, видимо, предпочитая – возможно, в приказном порядке – компанию друг друга. Мистера Фрейзера мы видели редко, но его жена и дочери попадались нам на глаза постоянно. Они выходили из дома и шагали по дорожке парами. Тротуар на нашей улице вмещает только двоих. Миссис Фрейзер обыкновенно выступала впереди со старшей дочерью; дальше девочки становились по возрасту, а замыкали процессию две младшие, которые шли, взявшись за руки. Когда к ним присоединялся отец, он шел один впереди. Мать и девочки одевались одинаково – в длинные пальто и широкие юбки; единственное, что было у них различного, – туфли. Пара во главе процессии вышагивала на высоких каблуках, следующие две девочки носили каблучки чуть ниже, и, наконец, младшим полагались скромные туфельки на плоской подошве. Привычка Фрейзеров расхаживать парами напомнила мне сказку, которую я любила в детстве: в ней домашние животные решили стать похожими на людей. Они нарядились в человеческую одежду и вели себя так, как, по их мнению, должны вести себя люди. В сказке подробно описывались новые привычки и платье животных, но, что удивительно, животные становились гораздо больше похожи на людей, когда переставали притворяться и вели себя, как им свойственно. Так и сестры Фрейзер – их милые маленькие особенности, легкая пружинка в шаге и растрепанные косички со временем все больше сглаживались, и младшая сестра превращалась в неотличимую копию старшей. И в конце концов все, естественно, становились копией матери.

Дольше всего я возлагала надежды на младшую. Она всегда немного выбивалась из семейного ряда – то пальто не застегнет, то перчатки забудет. Она имела обыкновение останавливаться и замирать, подставив лицо солнцу или дождю, таращиться на домашних животных на нашей улице или даже – один раз – на порнографический журнал, видимо, выпавший из мусорного бака у дома мистера Аткинсона. Мистер Аткинсон был, бесспорно, самым уважаемым и старым жителем нашей улицы, и, говоря о нем, соседи изъяснялись подчеркнуто высокопарно. У Филлис были свои представления о том, как звучит язык состоятельных людей, как она выражалась, а мистера Аткинсона она называла джентльменом, который живет по соседству с этими симпатичными девочками, как будто он специально выбрал себе дом с подозрительными и неприличными целями, и Филлис считала, что за ним нужен глаз да глаз.

Вернулась Вита и села рядом, держа в одной руке зажженную сигарету, а в другой – шкатулку. Ее прелестное лицо выражало сосредоточение, когда она затянулась, выдохнула дым, слегка поежившись, и посмотрела в пустоту, точно пытаясь осмыслить то, что не поддавалось осмыслению. Потом снова глубоко затянулась и указала на дом Фрейзеров, напоминая о заданном вопросе.

– А что именно ты хочешь знать? – спросила я Виту. – Это одна из сестер Фрейзер. Всего их пять. Я их путаю, только младшую могу отличить от остальных, – но я зря опасалась, что Вита начнет дальше меня расспрашивать.

Она находила темы для разговора сама и на ровном месте. Ее слова ласково увлекали меня за собой, и я готова была полюбить ее только за это.

– Пять? Пять? – она рассмеялась, выдыхая дым; в ее смехе сквозило крайнее изумление. – А у Тома сейчас сколько, четверо? Мне трудно представить, как можно отвечать за одного человека, но за четверых? За пятерых? Только представь, что им нужно пять пальто, пять пар туфель, даже… То есть перед выходом из дома мне надо будет найти пять пар перчаток! Да я никогда бы не вышла из дома! Полагаю, в этом вся проблема. Хотя вышла бы. Одна, – она прыснула и уткнулась лбом в согнутые колени, словно прячась от своих воображаемых пятерых детей. Потом повернулась и посмотрела на меня, прижавшись щекой к красной сетчатой юбке. – А ты думала заводить еще детей? После Долли?

– Я и Долли заводить не думала, – ответила я, и она похлопала меня по руке, а дым от ее сигареты тонкой вертикальной струйкой поднялся к моему лицу. Я отвернулась, а она помахала рукой, развеивая дым. – Но так уж вышло, а потом я поняла, что на самом деле хочу ее. Очень. До боли.

– Ты сразу это поняла? Как только родила? – ее щеки раскраснелись, в вопросах не было привычной беззаботности: они сыпались из нее, как из переполненного шкафа, – она нервничала.

– Думаю, да.

Через четыре часа схваток невидимые силы, заставлявшие мою матку болезненно сокращаться, резко остановились. Словно могучий шторм, в центре которого я находилась, внезапно утих. Но за тучами оказалось не солнце и не черное ночное небо, а лишь зловещая тишина и стыд, оттого что все на меня смотрели. Адреналин, побудивший меня схватить другую женщину за руку, покинул мое тело, зато дала о себе знать родовая боль, прокатившаяся по костям ударом молота. Сердцебиение ребенка не прощупывалось. «Сердца нет?» – сообщили медсестры друг другу вопросительным тоном, словно одна из них могла случайно вспомнить, куда дела пропавшее сердце, и вернуть его на место.

– Что ж, – сказала старшая сестра и по-хозяйски положила руку на мой зловеще-неподвижный живот, который во время схваток был твердым, как кость, а теперь снова стал мягким и водянистым.

Медсестра была высокой женщиной с холодными чуткими пальцами. Ее тонкие изогнутые брови, большие глаза и круглый рот словно застыли в постоянном удивлении. Я подумала, что такая гримаса может показаться неуместной во многих ситуациях, равно как и мое слишком сдержанное лицо. К примеру, постоянное выражение удивления могло сыграть с сестрой дурную шутку, если бы кто-то заметил, что ее муж и ребенок похожи, или подруга сообщила бы новость о своей помолвке.

Но иногда выражение ее лица попадало в точку, и мои роды оказались как раз такой ситуацией; она провела ладонями по моему расслабленному животу и склонила набок голову, как большеглазая птица.

– Такое не каждый день увидишь, – сказала она, взяла папку, висевшую в изножье кровати, и что-то