Избранное - Борис Сергеевич Гусев

с тех пор, как я ее не видела, по-моему сильно поседела (так мне на фото кажется).

Сестренка Неля пишет, что завидует мне, говорит: «ты все-таки серьезная (!) девочка… Мне мама все время тебя в пример ставит…» Меня это очень рассмешило. Ведь я какая была упрямая и взбалмошная, такая и осталась, может только немножко самостоятельнее стала. Ведь мне уже семнадцать исполнилось. Я ей написала, чтобы она не унывала и постаралась обязательно окончить 10-й класс, а потом кончится война, и мы вместе пойдем в институт.

P. S. Папа, наверное, будет доволен, если узнает, что я теперь умею стрелять, и, говорят, неплохо. Если будут спрашивать, какая у меня профессия теперь, скажи — учусь на связистку. И все. Клара».

«Связистка» проходит практику. Ее учат минировать, разводить костер без дыма, с одной спички. Периодически устраивались проверки. Приезжало начальство. Один пожилой полковник, наблюдавший работу будущих разведчиков, заметил, вздохнув:

— Какой материал!.. Способные ребята… Мне б их годика на два на выучку, и потом хоть к самому фюреру в логово. С легкой душой отпустил бы…

— Нас торопят, Петр Федорович, — ответил начальник курсов.

— Понимаю, голубчик, все понимаю. Война…

Темп становился напряженнее и напряженнее. Требования жестче. Теперь Клара училась стрелять на свет, на звук не целясь. Походка ее стала легкой, неслышной.

Но все реже звучал ее смех. Исчез девчоночий блеск в глазах, жесты стали скупыми, точными.

«Быстрее, быстрее!» — требовали наставники, когда во время работы с рацией перед радисткой неожиданно возникал муляж и нужно было сбросить его выстрелом в считанные секунды. Наставники добивались полного автоматизма движений. Те чувства, эмоции, особенности характера, которые могли помешать отработке профессиональных навыков, надлежало устранить, вытравить. Людей поднимали в любой час ночи, уставать, проявлять слабость было нельзя. Раздражаться было также нельзя. Ошибаться — нельзя, забывать — нельзя. Плакать и жаловаться тоже нельзя. Нужно было все понимать, на все быстро, правильно реагировать и все уметь. Тот опыт, который человек обретает в нормальных условиях годами, десятилетиями жизни, своих собственных ошибок, разочарований, прозрений, должен был быть передан в какие-то полгода. Не всякий мог выдержать это. Но ведь и в школу отобрали лишь самых сильных.

Однажды вечером после занятий командир собрал группу и сказал:

— …У кого в Москве есть родные — можете навестить. Форма одежды — военная. Легенда: вашу часть перебрасывают через Москву на восток. Отпустили на два часа до отхода поезда. К двадцати трем часам быть на месте. Приказ ясен?

Быстро переодевшись, земли под собой не чувствуя, Клара выбежала на улицу.

— Куда? — раздался позади голос.

Клара обернулась. Вслед за ней шаг в шаг шел Ваня Курский. Она ответила:

— К маме, на Ново-Басманную…

— Можно с тобой? Родных у меня здесь нет. Пройдусь хоть по улицам, а? — спросил он.

— Пойдем, — согласилась Клара.

Ваня Курский был длиннющий, веселый парень, шутник и лучший самбист в школе. Он вначале пытался было ухаживать за Кларой. Но она отнеслась к нему с легкой дружелюбной иронией. Выйдут все в лес. Он за ней. Норовит рядом, начнет стихи читать. А Клара: «Давай, давай, Курский, лезь на дерево, устанавливай антенну». Они обычно держались вместе — Клара, Ваня Курский и Надя Курочкина. Они втроем должны были быть заброшены в центр Гнедаша. Девушки скрытно соперничали между собой. Надя тоже считалась очень способной радисткой. Но по стрельбе, политподготовке и топографии впереди шла Клара.

…Дойдя до Ново-Басманной, Клара остановилась и сказала своему спутнику:

— Юра, ты извини, но мама у меня строгая. Если мы придем вместе, она подумает что-нибудь. Потом будет переживать.

Он поджал губы и ответил с наигранным равнодушием:

— Та! Я и не пойду. Постою в парадной…

— Ну, ладно. Я быстренько. Постой, сколько времени сейчас? Девять? Я могу быть дома до четверти одиннадцатого. Час с четвертью… Замерзнешь?

— Хо! Я за это время дважды в кино успею.

Они подошли к дому № 12 и завернули во двор. Все то же. Вот где совсем ничего-ничего не изменилось. Чернеют два клена, голые, обсыпанные снегом. Бочка из-под извести так и стоит в углу. И скамеечка у стены. Клара сразу словно бы окунулась в детство. На мгновение она закрыла глаза, и ей почудилось, что вот сейчас откроет их — и снова день, солнце, школа, мальчишки, подруги — и ни облачка впереди.

Она открыла глаза. Солнца нет. Никого нет. Черная громада дома без единого просвета в окне. Только белеют крест-накрест наклеенные бумажные ленты на стеклах. Все то — и все другое. Тоска охватила ее сердце. Но она тотчас взяла себя в руки. Что за глупости! Она здесь, в Москве, у порога своего дома. Вот сейчас вбежит в квартиру — и там мама. Папа тоже, наверное, дома уже. Мама достанет где-то запрятанную банку варенья. И они снова будут все вместе. Она заторопилась и быстро пошла к парадной.

— Так я пошел, — вздохнул Ваня Курский, о котором она совсем позабыла. — Значит, ты так и не позволишь мне познакомиться с будущей тещей? — пошутил он вслед ей. Но Клара его уже не слышала. В парадной было темно. Нога ее привычно скользнула по знакомой ступеньке, и она быстро взбежала на второй этаж. Пятая квартира. К Давидюк — четыре звонка. Но звонок не работал, она постучала. Шаги. Мамины шаги. И вот уже она обнимает плачущую маму.

— Папа дома?! — был первый ее вопрос.

— Дома… Прилег он. Он очень много работает, устает. Ты надолго?

— Мамочка, я на часик…

— Боже, у меня ничего нет…

— Какие пустяки, мамочка, я сыта…

— Ты сильно вытянулась, но похудела…

Пока они шли через большую переднюю, а затем по длинному коридору,