Родовые сны - К Столяров

Он рассказывал мне о себе и жаловался, обращаясь, конечно же, не ко мне, а к отцу.

- Вот Сере-ега-а поймет, понимаешь, как они со мной обращаются... Что же это такое? Что я им, шмендрик какой, что ли?

Прихлебывая из пиалушки свой зеленый напиток, он рассказывал мне о своем детстве в Самаре. Как его там обижали. Как приговорили к расстрелу за то, что побил какого-то помощника Берии, который стал к нему примазываться в ресторане "Москва".

Это была удивительная исповедь со слезами на глазах.

Потом приехал отец. Надо было спасать ситуацию. Конечно, начальство над дядей Борей поизмывалось вдосталь, но с роли снять не смогло. Это был первый советский широкоэкранный фильм, три четверти картины уже было сделано.

После того случая отношения у отца и Бориса Федоровича стали особенно искренними и доверительными. Горько было видеть, как выживали Бориса Федоровича из Союза кинематографистов всякие ловкие люди. Он не вписывался в эту организацию, своего рода чиновничью массовку. Бориса Федоровича интересовали психология творчества, процессы, происходящие в душе художника, учение Павлова.

Однажды на собрании он вышел, огромный, тяжеловесный, и сказал:

- Я как завод, как станок, нужный государству, я простаиваю. Я прошу госзаказ! Я прошу - дайте мне работу!

Но это было воспринято с хихиканьем: выжил из ума. Ерничали чиновники, издевались над ним и в глаза и за глаза. Когда он пришел в президиум в знак протеста в рубашке с коротким рукавом, в президиуме обрадовались: действительно, что-то с головой - не понимает, что нужно в галстуке.

Вершина унижения была уже после смерти отца. Нас с Борисом Федоровичем вызвали на партком, меня-то, собственно, в качестве антуража. А дело было в том, что Борис Федорович отказался платить членские взносы.

- Я не знаю, куда они идут. Поборы, всю жизнь поборы. Со всех заработков. Пусть скажут, куда они идут.

Вопрос был серьезный. И Борис Федорович первый поднял его: а куда, действительно, идут наши взносы? Почему нас обирают со всех видов заработка? Получаешь зарплату за полугодие, а три четверти снято...

Помню, очень обтекаемый, скользкий человечек, секретарь нашей парторганизации Юхтин, исполняя волю чиновников, вызвал Бориса Федоровича "на ковер". И вот сидят какие-то бесцветные, жалкие люди, среди них и директор нашего театра, и Геннадий Гаврилович, который имеет какую-то властишку и может тыкать этого человека, унижать, обижать. И вот стоит перед ними эта огромная легендарная фигура, по лицу пот катится градом, как то было в фильме "Большая жизнь". Только это уже старый человек, больной. Вызов, видимо, так ошеломил и разволновал его, что в спешке он надел разные носки. А человечек канцелярским занудным голосом тянет:

- Борис Федорович, вот я вам указываю: вы не платите взносы, пункт номер один устава нарушаете, будем делать оргвыводы...- И так далее, и так далее...

Единственное, что Борис Федорович сказал ему:

- Ну, воспитывай меня, б..., воспитывай.

В результате нас вывели из партбюро. Я был там как председатель месткома, это было обязательно - всем известен руководящий треугольник. Так что вывели меня вопреки законам логики. Я не переживал. Вывели и Бориса Федоровича. Это было за год до его смерти.

И вот мы сидим в коридорчике, и он говорит мне горькие слова:

- Ну, что-о... Ты молодой. Переживешь... А я вот сдохну... Вот они меня выгнали, а глава Болгарской республики меня, как национального героя, с женой приглашает к себе, в свою резиденцию, в Болгарию, отдохнуть. За что же меня так здесь, в своем доме обижают?!

Здоровье дяди Бори ухудшалось, обострились болезни, и через год его не стало. Он умер раньше своей жены, которая тоже серьезно болела. Борис Федорович трогательно ухаживал за ней. Почти полвека прожили они душа в душу. И познакомились романтично. Кинорежиссер Станислав Говорухин в очерке об Андрееве "Тайна Б. Ф." воспроизводит рассказ актера: "Едем мы с Петькой Алейниковым в троллейбусе. Не помню уж, о чем зашел спор, только он мне говорит: "Ну кто за тебя, лаптя деревенского, пойдет? Посмотри на себя..." А я ему: "Вот назло тебе женюсь. Завтра же женюсь".- "Это на ком же?" - "А вот первая девушка, которая войдет в троллейбус, будет моей женой". Остановка. Входит компания - ребята и девушки, все с коньками. Одна мне приглянулась - чернобровая, кровь с молоком... Кое-как познакомились, навязался провожать. А отец у нее оказался комиссар. Комиссар милиции! Как узнал об этом: "Кто? Андреев? Этот пропойца? Да никогда в жизни!""

И вот долгая счастливая жизнь...

Перед смертью дяди Бори мы встретились, я пришел к нему домой.

- Ты посоветуй, как мне быть: во-от, накопил за свою жизнь...

Он достал сберегательную книжку, там было одиннадцать тысяч рублей. А в это время уже носился в воздухе микроб возможной девальвации. Деньги нужно было во что-то вложить.

- Борис Федорович, а может, машину?

- Ну да-а, так прям все и разбежались давать мне машину... Ну да ладно, что-нибудь придумаем. Я вот что хочу... Я тут книгу купил.

И он достал Библию. А был все-таки 1982-ой год.

- Видишь, с рисунками Доре. За триста рублей купил, на рынке, на Украине где-то... Я ее вот хочу в библиотеку, как вклад. Студенты пускай учатся. Читают... Смотрят картины.

Прощаясь с этим миром, человек думал о других, о духовном, о том, что им останется...

Мы хоронили Бориса Федоровича. Многих мне пришлось хоронить, даже пошел такой слушок по чиновникам: пускай Столяров это делает, ему это нравится. А мне это очень не нравилось. Тяжкое дело. Но я помогал! Потому что это последний путь, последнее прощание... Уже человек никому не нужен. Уже не поможет тебе достать квартирку, не пойдет за тебя похлопотать, чтобы тебе повысили ставочку, не скажет кому-нибудь в съемочной группе: возьмите этого актера в свое окружение, в массовку или на роль. Он тебе уже ничем не поможет! Обычно в эти моменты образовывалась пауза, тишина. Надо было помогать.

Вспомнился мне удивительный поступок Бориса Федоровича, еще отец мне рассказывал. Умер Петр Мартынович Алейников - великий артист, о котором Борис Федорович писал, что это замечательный человек. Все отмечали обаяние Алейникова, его изучали даже в Голливуде, говорили об удивительной фотогеничности актера, что он с целлулоида, с экрана несет в зал чудо своего необыкновенного обаяния. Но Борис Федорович говорил и другое: "А ведь Петька - умница! Чистая душа! С ним я чувствовал себя сильнее, я у него черпал силы. А сам он был раним, остро воспринимал непонимание. На нем ведь тоже был ярлык - Ваня Курский! А он многое, ох как многое мог бы сыграть!"

И это было действительно так. Алейников был чрезвычайно талантлив и как актер, и как художник-рисовальщик, хотя этого никто не знает. Он замечательно играл Пушкина в картине "Глинка", он был абсолютно похож на своего героя, это видно по кинопробам, но чиновники расценивали все по-своему: "Э-э, Ваня Курский, пятьсот граммов для пробы..." И вот когда этот любимый артист, любимец народа умер, встал вопрос, где его хоронить. И тогда Борис Федорович обратился в профком - отец был председателем:

- Скажи там начальникам...

А все решалось на уровне Моссовета: кого хоронить, где и как.

- Я - народный артист Советского Союза, мне полагается Новодевичье. Так во-от, я свою могилу отдаю Петьке.

И написал заявление. Оно было принято и утверждено. И Петра Мартыновича похоронили как выдающегося деятеля нашей страны на Новодевичьем кладбище. А звание народного артиста, уже никому не нужное, ему дали задним числом.

Бориса Федоровича похоронили на Ваганьковском, там, где нашли последний приют и отец, и Мочалов, Суриков и Есенин, и Владимир Даль.

Несколько слов об Алексее Денисовиче Диком. Отец глубоко уважал, я бы даже сказал - поклонялся артистам и руководителям Художественного театра. Он изучал систему Станиславского. Книга этого великого режиссера была у отца настольной. Высоко ценил он работы Добронравова, Топоркова, Ливанова, Тарханова, Леонидова. Этих людей он увидел в детстве, и они навсегда опалили его душу своим высоким благородным талантом. Именно артисты этого ряда определили художественный вкус отца, подсказали, кто есть художник, а кто - конъюнктурщик. Руководствуясь столь высокими профессиональнонравственными критериями, трудно было найти друзей. Они были в жизни, но вот в искусстве...

Отец часто вспоминал про Алексея Денисовича Дикого. До поступления в школу-студию МХАТа он занимался в Доме ученых в студии А. Дикого. Всю жизнь отец вспоминал постановку в студии лесковской "Блохи". Это было какое-то невероятное, феерическое представление. Блистательно играл мужественного старика Платова сам Алексей Денисович Дикий, императора - Юрий Александрович Завадский. Но, пожалуй, самым большим потрясением и открытием было решение всего этого спектакля в стиле лубка. Декорации готовил гениальный художник Кустодиев. Так вот, Дикий и Кустодиев и удивительный актерский коллектив создали этот уникальный спектакль. И в дальнейшем за какую бы работу ни брался отец, он всегда говорил: "Ну, чем будем удивлять?" Это был завет А. Дикого. Иначе - это скучно и неинтересно.