Гибель богов - Иван Апраксин

Охотники выстраивались цепью и двигались по лесу, производя сильный шум. Таким образом предполагалось нарушить покой медведя и выгнать его на охотника. Вторым вариантом было заранее разведать берлогу и тогда уж целенаправленно вытащить из нее разъяренного мишку, которому не дали спать. И на выходе из берлоги ждал охотник…

Медведь бросался на человека, а тот должен был принять его на рогатину. Рогатину готовили заранее, она должна была быть очень крепкой и надежной – от этого напрямую зависела жизнь.

Длиной рогатина была примерно в человеческий рост. Ее следовало правильно упереть в землю, так, чтобы вставший на дыбы медведь уперся в деревянные острые «рога». В идеале медведь напарывался грудью на острия «рогов», но это случалось совсем нечасто. Часто случалось другое – зверь упирался в рогатину, и это задерживало его движение на несколько секунд. Этого времени должно было хватить для того, чтобы охотник успел подскочить сбоку и вонзить нож или меч. Желательно в глаз зверю, так как шкура у него толстая и есть риск не пробить ее с первого раза. А раз был только один – при неточном ударе в следующий миг мишка разворачивался и разрывал охотника на части.

Вообще убить надо было с первого удара. Второго шанса охотнику не предоставлялось: раненый медведь еще опаснее просто разъяренного. Хотя уж что может быть опаснее…

Самое сложное в медвежьей охоте – это умение правильно подставить и упереть рогатину. Если она сломается под весом зверя, или треснет, или упадет в сторону – тебе конец. Никакой меч, скорее всего, тебе уже не поможет. Это человека можно убить одним ударом, а медведь гораздо крупнее, и сил у него намного больше.

В Западной Европе для демонстрации смелости и удали проводились рыцарские турниры. На Руси турниров не проводили, зато воины ходили на медвежью охоту. И каждый боярин, каждый князь имел возможность показать свою храбрость.

Каждый, но не я. Один раз мне довелось поехать на охоту, и со стороны, издалека, я видел, как справился с медведем Свенельд. Воевода все сделал правильно, но был уже человеком в возрасте и поэтому слегка замешкался при ударе. Вонзил меч он точно зверю в глаз, но тот успел задеть его лапой по левому плечу. Этого было достаточно, чтобы Свенельд до конца зимы не вставал с постели – столько крови он потерял. А попробуйте остановить кровь из глубокой раны в лесу, если у вас нет перевязочных материалов…

А когда в тот раз возвращались в город, я слегка отстал. Лошадь моя шла медленно, и я решил в одиночестве въехать на курган, чтобы оглядеть окрестности. Свенельда увезли, положив поперек седла, а остальные охотники двинулись гуртом.

Снегу на склоне кургана было наметено немного, и опасности застрять не было. Я исполнил свое намерение и осмотрел чудесный вид, открывающийся на окрестности Киева и Днепр, схваченный льдом.

Каждый раз теперь, когда я оставался один, меня охватывало волнение. Может быть, именно сейчас, именно в эту минуту меня заберут отсюда, из этого мира? Я почувствую слабость, как почувствовал тогда в белорусском лесу возле поселка Белыничи, и упаду… А затем очнусь уже совсем в другом времени. В своем двадцать первом веке. Вот было бы хорошо!

А было бы хорошо? Этот вопрос я тоже себе задавал – смущенно и растерянно. Хотел бы я вернуться назад?

Сначала такая возможность представлялась мне счастьем. Потом же, с течением времени моего пребывания здесь, я уже не был так уверен. Я уже привык, у меня появились интересы в этом мире. Например, здесь была Любава… Да и перспектива преодолеть все трудности и крестить Русь – стать Владимиром Святым казалась мне очень привлекательной. Это была задача для настоящего мужчины – трудная и опасная, но и значительная.

«А вернувшись в Москву, я стану снова врачом на «Скорой помощи», – говорил я себе. – Буду оказывать первую помощь, делать уколы и доставлять больных в приемные отделения дежурных больниц. Кого в Чертаново, а кого – в Выхино. Устроит ли это меня теперь? Будет ли интересно? Будет ли удовлетворять меня такое положение в жизни?»

Я сидел на коне, размышляя обо всем этом, и глядел на Днепр, когда вдруг увидел, как ко мне бежит человек. Утопая по колено в снегу, он явно торопился.

Каково же было мое удивление, когда я признал старого знакомого Канателеня.

По зимнему времени он был одет в овчинный тулуп мехом наружу и в колпак из некрашеного сукна на голове. Длинные льняные волосы прядями тянулись почти до плеч. Лицо раскраснелось от легкого мороза, а главным образом от бега по глубокому снегу.

– Измена, князь, – проговорил Канателень, когда приблизился ко мне. – Я хочу предупредить тебя. Тебя хотят убить, великий князь.

Он поминутно озирался по сторонам.

– Никто не должен видеть, что я говорю с тобой, – произнес парень возбужденно. – Если увидят, то поймут…

Канателень жил в доме Свенельда, как я и распорядился. Жаловаться ему было не на что – его одели, обули в лапти и сытно кормили кашами из овса и проса, иногда добавляя свиное сало и курятину. Правда, воевода не допускал Канателеня до себя, но в этом не было обиды.

Зато частым гостем в доме Свенельда был Жеривол. Верховный жрец и воевода проводили много времени вместе. Конечно, о содержании их бесед никто знать не мог, но Жеривол приметил Канателеня. О побеге воина из греческого плена было всем известно, он и сам этого не скрывал. Не скрывал и причину побега – нежелание принимать крещение. Естественно, Канателень не скрывал этого. Более того, он гордился своим поступком, своей твердостью в старинной отеческой вере.

Как же было Жериволу не отметить такого человека? Он один раз милостиво поговорил с Канателенем, потом еще раз… Вместе с верховным жрецом приходили его слуги, они ждали хозяина на первом этаже дома Свенельда и, конечно же, свободно беседовали о самых разных вещах.

Так Канателеню и стало известно о том, что Жеривол, да и многие другие значительные люди в Киеве недовольны князем. Так недовольны, что хотели бы его умертвить. А поскольку поднимать бунт не имеет смысла, то лучше всего убить неугодного князя тайно.

– А Свенельд? – спросил я. – Он тоже хочет меня убить?

– Этого я не знаю, – ответил финский воин. – Откуда мне знать, о чем они говорят между собой? Но одно знаю твердо: тебе нужно поберечься, великий князь. Измена ходит рядом с тобой. Ты спас меня от смерти, ты отпустил меня и даже позаботился обо мне. Говорят, что ты изменил нашим богам и несешь вред и гибель всем нам, но я благодарен тебе за то, что ты сделал для меня…

Его глаз, устремленный на меня, сделался умоляющим.

– Только не говори никому, что я донес тебе, – проговорил Канателень. – Жеривол сразу догадается, меня убьют. А я еще сумею верно послужить тебе, великий князь.

– Ты знаешь, что именно против меня замышляют? – спросил я на всякий случай. – Чего мне следует остерегаться?

Но этого доносчик не знал, мне оставалось только гадать о грядущей опасности. Я тронул коня и поехал в сторону Киева, где на полпути встретил возвращавшегося за мной Немигу. Тот был взволнован и страшно обрадовался моему появлению. Ведь если с князем случится что-нибудь нехорошее, слуга будет виноват в недогляде.

С тех пор я избегал оставаться в одиночестве. Это было нетрудно, повсюду за мной были рады следовать многие – дружинники и ближние бояре. Чем ближе ты к князю – тем больше тебе почет. Другое дело, что я не знал теперь, кому могу доверять, а кому нет.

Определенные сложности испытывал я и по ночам. Точнее – вечерами, когда князю предоставлялось почетное право первому выбирать себе наложницу.

Признаюсь, из меня вышел бы очень никудышный мусульманин, потому что менять каждую ночь женщин в своей постели мне претило с самого начала и до конца. Для таких вещей нужна определенная склонность, которой я не имел. Дело тут не в темпераменте или мужской силе: на слабость того и другого я никогда не жаловался. Наверное, все дело в воспитании, в моральном подходе – я попросту не был готов к полигамии, бывшей тут самым обычным и естественным делом. Как я ни уговаривал себя жить как все здесь, ничего не выходило: смена женщин каждую ночь представлялась мне скотством…

Нет, я никого не сужу – не мое это дело. Просто скажем так: мне неинтересен секс со случайными женщинами. А моих наложниц всех можно было назвать случайными, потому что их – несколько десятков.

Тем не менее я присмотрел себе маленькую черноглазую Зауру – тоненькую и стройную женщину восточного типа с необычайно узкой талией и длинными стройными ногами. Именно с ней я проводил большую часть ночей – я привык к ней, а она ко мне.

Заура была пленницей, захваченной в одном из набегов на селения кочевников, перемещающихся со своим скотом и повозками в степи к востоку от Руси.

– Откуда ты? – спросил я ее при первом знакомстве. – Из какого племени?

– Нас зовут хазарами, – прощебетала девушка, лежа рядом со мной на расстеленных шкурах и играя моими волосами. – А больше я ничего не знаю. Даже не помню отца и мать, потому что они мало времени проводили со мной. Я росла, как трава в степи, летала, как птица небесная. А потом сразу попала в плен к твоим воинам.