Механизм пространства - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще неизвестно, что перевесит.
— Вы правы, мой великолепный синьор! Надо жить! Мы бросим вызов империи — не здесь, так у берегов Южной Америки! Но вернемся к холере… Как вы считаете, теперь мы вне опасности?
— Абсолютно, синьор Гарибальди. Раз на корабле за это время никто не заболел — нам нечего бояться. Кроме, разумеется, бурь и мелей.
— Джузеппе! Для вас я — Джузеппе, мой храбрый синьор! Друзья в Одессе и Керчи звали меня Осипом. Вы, как француз, можете воспользоваться более привычным для вас Жозефом…
Сейчас «Клоринда» шла в проливе Ла-Манш, рассчитывая к вечеру обогнуть Бретань и выйти в Бискайский залив. По левому борту тянулось побережье Нижней Нормандии — меловые обрывы, утесы и галечные пляжи. Мелькали яблоневые сады и замки, похожие на многоглавцев-драконов, сдуру посвященных в рыцари. На зеленых лугах паслись стада коров: белых с рыжими подпалинами и восхитительных, словно выточенных из красного дерева, красоток ожеронской породы.
Вдали, грозно оседлав гору-остров, высилось аббатство Мон-Сен-Мишель. Крепость, как дуб из желудя, родилась из простой часовни. Вояка-архангел трижды являлся местному епископу, требуя воздвигнуть эту самую часовню — и на третий раз, раздражен медлительностью «сволочного попа», пронзил тому голову «огненным перстом».
Епископ сразу понял, что лень — мать всех грехов, и преисполнился рвения. А Святой Михаил встал на шпиле, дабы лично приглядывать за тружениками. Побаиваясь вышнего гнева, монахи таскали гранит через зыбучие пески. Главной же святыней аббатства стал череп епископа, хранящийся в реликварии.
Дыркой в нем могли любоваться все желающие.
Над ухом пронзительно свистнула боцманская дудка. В отсутствие Брузони, оставшегося на койке Отель-Дье, его обязанности выполнял кто‑то из экипажа. Матросы засновали по вантам, подтягивая риф-тали — шхуна меняла курс.
Шевалье сглотнул, восстанавливая слух.
— Вы умеете плавать, синьор Огюст?
— Да. В детстве я часто плавал в Роне.
— Ха! В реке! А в море?
Море Огюст видел дважды, еще мальчишкой. Отец брал их с Мишелем в портовый город Сет. Во второй раз он рискнул — искупался в заливе, убедившись: морская вода и впрямь солона на вкус.
— В море — не очень.
— Отлично!
— Чему вы радуетесь?
— Если вы упадете в воду, я вас спасу! Я — чудесный пловец! Я спас множество утопающих. Прачку, упавшую в яму для вымачивания конопли; затем, в Марселе, — юного Жозефа Рамбо, моего тезку… Да, еще в Смирне — мой друг детства, Клаудио Терезе, считай, уже лежал на дне. Их матери рыдали у меня на груди!
— Благодарю, синьор Джузеппе. Вы не станете возражать, если я уйду в каюту?
— О, нет, синьор Огюст! Я не стану возражать. Я просто умру от горя — терять такого собеседника… Прислать вам вина? У меня есть дивное кьянти…
2
В каюте имелось зеркало.
Мутный кругляш в простой металлической оправе походил на глаз циклопа, пораженный катарактой. Огюст снял его со стены, установил на столе, прислонив к массивному подсвечнику из бронзы. Вгляделся в темное отражение, тронул пальцами щеки, уколовшись о щетину. До капитанской бороды еще далеко…
Но герр Бейтс передает привет, это точно!
Больница, скоропалительные сборы, отплытие — тут было не до бритья. Плавание по Сене вспоминалось как в тумане. После «воскрешения» он плохо соображал. В памяти отложился лишь баритон Волмонтовича — князь вечерами устраивал концерты на баке — и подробный рассказ Гарибальди, почему «Клоринда» не взяла восточнее, к Гавру.
В деловом Гавре — «морских воротах Парижа» — шхуну могла ждать засада. Призвав на помощь опыт контрабандиста, капитан предпочел выйти в море из тишайшего Онфлёра, несмотря на заиливание входа в тамошнюю гавань.
«Хватит нам одного Гарибальди, — подумал Огюст. — Бриться, и срочно!»
Отражение исказилось, словно зеркальный «двойник» взмахнул помазком, покрывая мир пеной. Вот-вот скользнет наискось опасная бритва… На миг почудился желтозубый оскал не к ночи помянутого Бейтса. Но рыжий мерзавец тут же сгинул. Вместо него из глубин зазеркалья выступила женщина — темный силуэт на фоне слепящего прямоугольника окна.
Бриджит?!
Женщина медленно, с томной грацией, обернулась; свет упал на ее лицо. На Огюста смотрела черно-белая маска. Рисунок углем на картоне; тени — резкие, утрированные, без намека на полутона. Губы баронессы тронула мягкая улыбка. Лицо ожило, Бриджит поманила Шевалье рукой, одновременно распахивая окно. Не понимая, что делает, молодой человек подался вперед, желая дотянуться сквозь холод зеркальной поверхности…
Звякнули стекла.
Эхом отозвался смех хрустальных колокольчиков.
В окно, открытое настежь, ворвался снежный вихрь — закрутил, завертел, запорошил глаза. Каюта осталась далеко позади, во мгле бурана. Баронесса исчезла за пляской вьюги — проводник, образ, ключик, запускающий Механизм Времени. Двойная спираль, знакомая по прошлым визитам, окружила Огюста, увлекая за собой.
Хрусталь, шелест, шепот:
Кто сквозь годы к нам спешит,
В нашу компанию, к Маржолен?
Это храбрый шевалье —
Гей, гей, от самой реки!
Полет ускорился. Огюста швырнуло вперед — им, как ядром, выстрелили из пушки, пробив насквозь грань Большого Кристалла. Переход от головокружительного полета к полной неподвижности ошеломил. Потребовалось время, чтобы собраться с мыслями. Когда это удалось, Шевалье отважился открыть глаза.
Над головой, сколько хватало зрения, простиралась лазурь небес. Кое-где кисть художника, окунувшись в известку, добавила мазки облаков. В зените, обрамлен дюжиной горластых чаек, висел угольно-черный ромб. Его можно было бы принять за дыру, ведущую во мрак космоса, если бы ромб не перемещался.
«О боже! — подумал атеист Шевалье. — Это же летательный аппарат!»
Ромб вспыхнул радужным сиянием. Огюст зажмурился, ослеплен, а когда вновь открыл глаза — ромб уже почернел, продолжив свой неторопливый путь.
— Что это?!
— Орбитальный накопитель информации.
Небо крутнулось. Совсем рядом возник тускло блестящий бортик. Под ним, не доходя до края на пару дюймов, лениво плескалась буро-зеленая жижа. В футе от Огюста из жижи, лоснясь, торчал отросток толщиной в палец. На конце «пальца» вместо ногтя имелся глаз, живой и любознательный. Расширился зрачок, радужка сменила цвет с серого на карий; явственней обозначились прожилки сосудов…
Паника захлестнула рассудок. Кровь Христова! Он угодил прямиком в адский лабиринт! Сейчас едкая масса растворит добычу, как желудочный сок — кусок антрекота. А глаз для пущего удовольствия пронаблюдает за процессом пищеварения. Огюст рванулся, силясь выбраться из тошнотворной трясины…
Он не чувствовал своего тела!
— Успокойтесь, — мягко сказал глаз. Чем он говорил, Огюст не понял. — Вам ничто не угрожает. Вы в полной безопасности. Ваше физическое тело осталось в хроносекторе постоянного обитания. Здесь находится только волновая голографическая решетка супергено-континуума вашей личности. Вернее, часть ее темпоральной проекции…
— Вы
