Механизм пространства - Андрей Валентинов

Северную Италию — это была идея Эрстеда. В Ницце полковника ждал Сальваторе даль Негро, изобретатель электродвижущей машины. Он заверял в письме, что никуда не уедет до начала осени. Туда же, под видом поездки на модный курорт, обещал явиться и Мориц Якоби, третий год бьющийся над «магнитным аппаратом». Примирив соперников, Эрстед рассчитывал уговорить их на активное сотрудничество, тем самым ускорив создание полноценного электродвигателя.

Как секретарь Общества по распространению естествознания, созданного его старшим братом восемь лет назад, он просто обязан был сделать это.

Вспомнив, что покойный Галуа завещал показать его бумаги Гауссу или Якоби, Шевалье с радостью составил полковнику компанию. Бедняга-математик имел в виду не Морица Якоби, а его младшего брата Карла, автора «Новых оснований эллиптических функций», но лучшего способа доставить бумаги адресату не предвиделось.

Что же до капитана Гарибальди, то он родился в Ницце.

— Не сглазьте, князь. Не надо испытывать фортуну.

— Я не глазлив, виконт. Виконт д’Алюмен! — хороший я вам придумал псевдоним?

— Неплохой. А вы что скажете, мсье Шевалье?

Огюст промолчал.

Сцена четвертая

И предуготовил Господь большую рыбу…

1

— Это все сволочные попы! — с убеждением сказал Гарибальди.

Огюст уставился на тучку, скромно маячившую по носу шхуны, над скалами мыса Лизард. Возможно, она и впрямь означала шторм. Или какую‑то иную, чисто английскую каверзу погоды, способную доставить «Клоринде» часок-другой неприятностей. Огюст мало что смыслил в штормах. Но причастность «сволочных попов» к явлению туч на небосклоне полагал скорее фигурой речи, чем реальным фактом.

Капитан Джузеппе Гарибальди думал иначе.

«Сволочные попы» в его монологах встречались чаще, чем «тысяча чертей» в проклятиях кавалериста. Доставалось муллам и раввинам, но меньше. К служителям церкви капитан относился с трогательной, взлелеянной годами ненавистью. Потомственный моряк, в детстве он разрывался между отцом и матерью — верней, между двумя видами на судьбу малыша Пеппино. Отец, Доменико Гарибальди, занимался каботажными перевозками на тартане «Santa Reparata» и мечтал, что сын сменит его у штурвала. Мать, донна Роза, женщина строгая и не чуждая религиозным порывам, морских восторгов мужа не разделяла. Она желала, чтобы ее дитя кратчайшим путем отправилось к Богу.

Нет-нет, оставьте дурные мысли! — речь шла о поступлении в духовную семинарию и дальнейшей карьере священника.

В итоге бескровного, но по‑своему грандиозного сражения за душу Пеппино учителями ребенка стали двое — аббат Джаконе и отставной офицер Арена. Словно ангел и бес, они расселись на левом и правом плечах ученика, толкуя о разном. Внешне все выглядело безобидно: синьор Арена взял на себя грамоту, историю и математику, аббат — нравственность и духовность. Не выдержав закулисной борьбы, дитя уподобилось младенцу-Гераклу и задушило двух змей разом. Сперва Гарибальди-сын оставил учителей с носом, на радость матери отправившись в школу, потом бросил школу, не доведя образование до конца, и в пятнадцать лет (на радость отцу!) ушел в Одессу юнгой на бригантине «Констанца».

Вернувшись, он покинул бригантину и отправился в Рим на отцовской тартане. Дальше — потерял счет кораблям и маршрутам. Но часто, где бы ни был, учась навигации и бороздя моря, вспоминал офицера Арену с его математикой. Аббат Джаконе тоже незримо присутствовал бок-о-бок с Гарибальди — юнгой, матросом, старшим помощником и, наконец, капитаном шхуны «Клоринда» — в качестве вездесущих, всемогущих и злокозненных «сволочных попов».

— Я вам точно говорю, синьор Огюст! Всякий поп — чертов lo stronzo![8] Можете откусить мне голову, если холера Карлито — не их грязных рук дело… А что? Причастили, и хлоп — из человека льет, как из дырявого бурдюка! А «Клоринда», моя легкокрылая фемина, вынуждена бежать из Парижа, завернув юбку, словно распоследняя путана…

Туча, как выяснилось, была ни при чем. Козни отцов церкви выглядели куда изящнее простой непогоды. Чтобы досадить капитану, попы, благословясь, заразили холерой боцмана Карло Брузони. Бедняга лишился чувств в кабачке «Мышеловка», где он просаживал жалованье — присел в нужнике по срочной надобности, опростался и не встал. Добрые самаритяне вынесли боцмана наружу и, морща носы, доставили в Отель-Дье — больницу для бедняков.

К счастью — если здесь можно говорить о каком‑то счастье! — Гарибальди, вихрем примчавшись в больницу, опознал рвоту и понос больного куда быстрее, чем врачи, побрезговавшие осмотром пьяницы-моряка. В Марселе, между рейсами, он добровольцем трудился в местном госпитале, ухаживая за холерниками, и в вынесении диагноза, нанюхавшись жидкого дерьма, мог дать фору орде профессоров.

Ждать, пока медики назовут хворь по имени, он не стал. Уж чего-чего, а жизненного опыта, несмотря на молодость, у капитана хватало. Холерное судно поставили бы в долгий карантин, а то и вовсе сожгли бы во избежание эпидемии. Страшная болезнь прошлась по Европе, будто коса Смерти, сойдя на нет в прошлом году, а значит, парижские власти не стали бы церемониться с подозрительными сардинцами.

Надо было спешить.

— И теперь, синьор Огюст, мы вынуждены идти на юг через север! О, злая Фортуна! Мои друзья в Одессе, когда мы пили вино близ Воронец-палаццо, смеялись: «Бешеной собаке сто верст не крюк!» Верста, мой драгоценный синьор, это такая русская миля…

Вначале, до известия о болезни толстяка Карлито, Джузеппе Гарибальди не сомневался в намеченном маршруте. Вверх по Сене, через систему каналов перебираемся в полноводную Рону, делаем краткую стоянку в Марселе — и вот оно, родное, исхоженное вдоль и поперек Средиземное море! Но путь через всю Францию, в особенности — предсказуемый путь, теперь грозил карантином: не в Париже, так в Лионе.

Зараза могла догнать шхуну по берегу, размахивая предписанием задержать «Клоринду» до выяснения обстоятельств.

— Мы бы дрались, синьор Огюст! О да, мы бы не посрамили чести истинных корсаров! В сравнении с вами я — щенок, не нюхавший пороха баррикад… Но и в моих жилах течет горячая кровь! Спина к спине у мачты, с саблями в руках, мы отражали бы натиск врагов. А виконт с князем разили бы их из пистолетов. Но, увы, моя фемина — не военный фрегат. Велика ли доблесть погибнуть, если о нас не сложат песен? Кому хочется уйти на тот свет в качестве разносчика холеры?

— Никому, — согласился Огюст.

Темперамент собеседника уже начал его утомлять. Выяснив, что Шевалье сражался на баррикадах, Гарибальди вознес «rivoluzionario» на недосягаемую высоту. Они были практически ровесниками — сардинец родился на три года раньше. Но со стороны казалось, что капитан, несмотря на роскошную бороду — новобранец, заглядывающий в рот старому, прошедшему огонь битв капралу.

Вчера он признался, что мечтает убить «морского змея».

Такие гибнут первыми, подумал молодой человек, и осекся. У Гарибальди уже была тысяча поводов отправиться на тот свет. Во