Форварды - Лев Филатов

БОРИС КАЗАКОВ

В футболе, как и в любой иной зрелищной отрасли, приходится считаться с влиянием и странностями популярности. Я затруднился бы вывести ее прямую и справедливую зависимость от класса и несомненных заслуг всех, кто ею пользовался, подвизаясь на зеленой сцене. В болельщическом фольклоре, да и в обиходе журналистов и деятелей футбола, имеют хождение давно изготовленные перечисления звезд, знаменитостей, которыми бряцают, едва возникает нужда в патетических воспоминаниях, в нравоучительных доводах. Это в порядке вещей. Своя история, память, свои музеи уместны в любом разделе человеческой деятельности. И однако, глядя на эти постоянные перечисления и соглашаясь с ними, нередко ловишь себя на мысли: а почему в них не попали некоторые игроки, не только ничем не уступавшие привычно называемым, но порой и превосходившие их умением и надежностью?

Популярность может навсегда приобрести форвард, забивший в одном матче чрезвычайного значения гол, которого ждала с перехваченным дыханием вся телевизионная аудитория. Или вратарь, сотворивший в одночасье иллюзионные номера и сберегший ворота под градом ударов, точно так, как барон Мюнхаузен взмахами шпаги защитил себя от дождя. Или защитник, ничего собой не представлявший, но имевший счастье состоять в команде, переживавшей звездный год, состав которой тут же все затвердили, как детскую считалочку. А то и еще проще – за невероятный ударище, страшась которого противники гнулись и отворачивались. Или, наоборот, за миниатюрность, за мальчишество, когда каждое единоборство, выигранное «малышом», вызывало веселое торжество на трибунах. Да и не угадаешь, как рождается иной раз симпатия, а вслед за ней и популярность.

Одно только нелишне иметь в виду: игрокам, заручившимся популярностью, больше прощается: «Ничего, он себя еще покажет, не беда, что вчера скверно сыграл…» Их защищает дружное общественное мнение, нетерпящее, когда задевают любимых героев. И, что весомее всего, им в характеристиках что-то всегда прибавляют сверх того, чего они объективно заслуживают.

Борис Казаков этим удобным правом на прибавление не пользовался. Все, что он сделал, он сделал сам. Снисходительная, доброжелательная молва ему не потворствовала. Он прошел в футболе не то чтобы стороной, но скромно. Однако с достоинством. Всего три года он был на виду, когда находился в ЦСКА. Тогда он и в сборной поиграл, и разок попал в «33 лучших», и в газетах о нем писали. Остальные же свои сезоны Казаков провел в Куйбышеве, в родных «Крыльях Советов», забил, защищая их честь, 62 мяча, став первым бомбардиром клуба, чем, конечно, его сильно поддержал, хотя круто изменить положение и не мог. «Крылышки» много лет пользовались уважением за то, что не склоняли головы перед лидерами, а роль их в чемпионатах все же была ограниченной, подсобной. Тем более достойны уважения увесистые голы Казакова, те, что в пользу «Крылышек».

Мало сказать, что Казакову ничего не прибавляли. У него, как мне представляется, еще и норовили отнять. Его широковещательно поучали, требуя, чтобы он, центральный нападающий, больше двигался, маневрировал, был неиссякаемо активен и напорист. С точки зрения идеальной модели эти советы, скорее всего, были правильны. Да только Казаков соответствовать им был не в состоянии, являя собой форварда совсем иного склада. И потому никого не слушал, подлаживаться не собирался. Человек статный, серьезный, подобранный, он на поле производил впечатление думающего. Хорошо зная себя, он делал ставку на выбор позиции, на угадывание места и времени развязки. У него были нужные для такой игры короткий рывок, легко дававшееся ощущение партнеров, умение непринужденно, одинаково метко бить с обеих ног. Благодаря этому он имел в достатке голевые моменты и регулярно забивал. В ЦСКА за три сезона – 39 мячей. Казаков с В. Федотовым образовали незаурядную связку в центре, и неспроста те сезоны для армейского клуба были благополучными: дважды третье призовое место и раз пятое. Но… что имеем, не храним. После возвращения Казакова в Куйбышев ЦСКА в следующем чемпионате сполз на девятое место. Пусть это не единственное объяснение. Но и не простое совпадение.

В Клубе Федотова состоят 40 форвардов. Из них 20 норматив выполнили в матчах только чемпионата страны. Среди них – Борис Казаков.

Времени позволено делать перестановки. Не пользовавшийся громкой славой, заученно, педантично и близоруко критикуемый Казаков сегодня выглядит форвардом, с похвальным упрямством постоявшим за жизнеспособность своего дарования. Его пример лишний раз убеждает в том, что своеобразие личности в футболе полагается уважать.

ГЕННАДИЙ КРАСНИЦКИЙ

Однажды, вспоминая о своей работе с «Пахтакором», Б. Аркадьев произнес: «Умножьте все сделанное Красницким на два и получите представление о его способностях».

Мы нередко, отзываясь о футболистах, говорим: «сильный», «крепкий», «атлетического сложения», даже «мощный». Применительно к Красницкому все эти слова меркнут и бледнеют. Он выглядел исполином.

Мартын Иванович Мержанов, первый редактор «Футбола», не доверял футболистам высоченным, могучим и даже имел на сей счет теорию. Он утверждал, что в футболе преуспевают люди небольшого, среднего, чуть выше среднего роста: они лучше скоординированы, ловчее, разворотливее, мяч им послушнее. Когда он видел на поле игрока, заметно возвышавшегося над остальными, морщился и качал головой: «Этого парня укоротить сантиметров на десять – вышел бы толк». Если иметь в виду форвардов, с Мержановым трудно было спорить. Самые прославленные из них, как иностранные – Пеле, Фонтен, Копа, Зеелер, Мюллер, Вава, Тостао, Чарльтон, Гривс, Хенто, Амансио, Ривера, Гарринча, Пушкаш, Зико, Росси, Платини, так и наши – Пайчадзе, Федотов, Бесков, Пономарев, Симонян, Сальников, Хусаинов, Маркаров, Бышовец, Блохин, Шенгелия, не отличались исключительными, выпиравшими внешними данными, их футбольный атлетизм, их соответствие игре скрыты от глаз и проявлялись в полной мере, когда они касались мяча. Красницкий ростом, массивностью противоречил теории Мержанова, и тот посматривал на него скептически.

Так-то оно так, но удивительно многообразный футбол Красницкого принял благосклонно. Если смолоду центрфорвард «Пахтакора» был «тараном», пускал в ход рост, вес и силу, то со временем в нем открылись и способности к комбинационной игре, он с видимым интересом пасовал партнерам, помогая им наносить завершающие удары, хотя в подробном, тщательном розыгрыше мяча участвовать не любил.

Особо славился Красницкий исполнением штрафных. Мяч устанавливал подолгу, отходил от него далеко, и, когда начинал разбег, так что земля гудела, трибуны замирали, нервно, как марионетка, подскакивал вратарь, съеживались игроки в «стенке». Бывало, что и не выдерживали – рассыпались в стороны. Если удар оказывался метким, мяч находили в сетке – полет его был невидим.

Потом стали замечать, что Красницкий берет уже не только на испуг, не только «разряжается», а и искусно закручивает, подрезает мяч. Откуда это взялось, что переменилось?

Любопытно по этому поводу высказался сам Красницкий в «Футболе».

«Когда вы пришли к мысли, что кроме сильного удара нужно вооружиться ударом точным, хитрым?» – спросил корреспондент Э. Аванесов.

«Мечтал об этом все время, сколько играл. Но… Но прилежанием я тогда похвастаться не мог. А у тренера Якушина характер оказался кремневым. Поначалу, не понимая, что он добра желает, я ершился – уж очень выматывался от якушинских индивидуальных заданий. Это продолжалось года два. Теперь-то я очень благодарен Михаилу Иосифовичу за строгость».

«Что требуется от форвардов, чтобы повысить результативность при исполнении штрафных и других ударов?» – еще один вопрос.

«На собственном опыте убедился, что мешают нам в этом техническая отсталость и лень».

Красницкому в момент интервью было 27 – для футболиста возраст, что называется, философский. Я намеренно привел точные выдержки, пусть слова «прилежанием похвастаться не мог» и «лень» принадлежат самому Красницкому. Произнесены они были чистосердечно, без обиняков, что выгодно характеризует нашего героя, а нам они дают разгадку к замечанию Аркадьева.

В футболе воспитанность достовернее всего проверяется тем, насколько игрок на протяжении полутора часов поглощен своим делом, игрой, насколько он способен не отвлекаться на выяснения отношений с противниками, с партнерами, с судьей, со зрителями. Красницкий и по этой части был уязвим: терял минуты и нервную энергию на подсказки товарищам, конфликтовал больше допустимого с арбитрами, картинно выражал неудовольствие, когда ему не давали мяч. За все это его прорабатывали и наказывали. В 28 лет он ни с того ни с сего решил оставить футбол, но полгода спустя вернулся.

Допускаю, что Красницкий чересчур доверился всемогуществу своей импозантности, незаурядности, исключительности. Как бы то ни было, мы не получили полного представления, чем был способен одарить футбол этот человек, внешне столь непохожий на остальных форвардов.