Аваллон - Кирилл Партыка

Рязанцев, едва справляясь со своим несущимся во весь опор тягачом, приблизился и отпустил директора. Тот, не вставая, обернулся навстречу. Глаза у него были белые и больше походили на бельма.

– Выключите! Выключите это!!

– Что выключить? – не понял Рязанцев. А когда до него дошло, с кривой усмешкой спросил: – На кого пашешь, специалист?

– Я?.. – директор быстро назвал кличку известного «авторитета» и с надеждой глянул на Николая. – Послушайте, у меня семья. Я просто деловой человек. Вы же понимаете, от братвы не отмахнешься!.. Они меня будут искать. Зачем вам неприятности?!

«Что с ним делать? – подумал Рязанцев. – Нельзя же вот так, походя, как червяка!.. Должны быть какие-то границы.»

Но взбесившийся тягач, выйдя из под контроля, мчался сам собой, не разбирая дороги. Его призрачные колеса подмяли   оказавшегося на пути директора, Рязанцев еле успел зажмуриться.

Короткий вопль и тошнотворный хруст заставили его шарахнуться от этого места. Под ложечкой вспухла дурнота, но тут же улеглась… Да черт с ним! Чем этот лучше остальных?!

За спиной у Рязанцева надсадно взревел мотор настоящего грузовика. Николай обернулся. Громоздкая туша «Урала», судорожно дергаясь и выбрасывая из-под колес комья смешанной с травой земли, ползла прямо на него. За лобовым стеклом белело лицо водителя. Он, быть может, вообще не соображал, что делает, просто шоферской инстинкт толкнул искать спасения за баранкой.

Колеса «Урала» вдруг нащупали опору и бросили машину вперед. От нее уже было не увернуться, Рязанцев просто выдохнул ей навстречу.

«Урал» ткнулся в невидимую преграду, посыпались стекла кабины, в образовавшейся пустоте опять мелькнуло лицо цвета плохо выстиранной простыни. Рязанцев, словно в снятом рапидом киноэпизоде, наблюдал за тем, как тяжелый грузовик с протяжным скрипом потянуло вверх, будто он привставал на цыпочки. Мотор надрывно взвыл, из высокой травы выпростались бешено крутящиеся колеса, стрельнувшие комьями грязи. «Урал», будто подцепленный подъемным краном, воспарил над землей, потом его опрокинуло на бок и, как игрушку, швырнуло по длинной дуге к краю прогала. С оглушительным лязгом машина врезалась в необъятный древесный ствол, смялась, как жестянка из-под пива, и грудой изувеченного металла рухнула в заросли.

Лес отозвался долгим, негодующим эхом. Оно еще не успело истаять, как из останков грузовика ударил столб жаркого, дымного пламени, закрутился гигантским черно-багровым жгутом, метнулся вверх по стволу, к нижним ветвям дерева. Эхо негромкого взрыва смешалось с нарастающим гулом и треском огня.

Рязанцев вдруг ощутил, что бьющий из него поток энергии иссяк. Не было больше никаких тягачей, сметающих все на своем пути, а внутри, там, где только что клокотала сила, теперь осталась лишь пустота. В голове стоял туман и противный шум, почти заглушивший  рев огня, который уже вовсю плясал по необъятной кроне, а потом гигантской жар-птицей перепорхнул на соседнюю. Воздух мгновенно пропитался дымом.

Рязанцев ошалело смотрел на то, как пламя пожирает смолистую хвою и сквозь его неистовство проступают черные оголившиеся сучья. Второе дерево тоже превратилось в огромный факел, злая жар-птица опять перепорхнула, и новая крона занялась. Николаю показалось, что загорелся даже воздух. Рев огня и нарастающий жар  заполонили все вокруг, удушливый дым перехватил дыхание.

Господи! Что же делать? Рязанцев попятился. Гул и треск пламени быстро превращались в голос проснувшегося ада. Только не паниковать. Николай собрал волю и представил гигантский брезентовый полог, который опускается с неба и накрывает полыхающие кроны. Ближайшее дерево сердито затрещало, огонь, плясавший по нему, съежился, желто-багровыми ручейками хлынул по стволу к земле, черная опаленная крона окуталась густым дымом.

Получилось! Надо только сделать брезент необъятным, укрыть им все охваченное пожаром пространство. Николай, приплясывая на месте, лихорадочно растягивал края незримого полога. Но проклятая жар-птица на глазах превращалась в ужасного дракона, который, взмахивая крыльями в полнеба, перелетал от одного дерева к другому, окатывал кроны кипящим золотом и вновь возносился ввысь, чтобы оттуда обрушиться на следующую добычу. Ничего не видя сквозь дым, Николай шаг за шагом отступал от разверзшегося пекла. Созданный им полог – крохотный лоскут над ширящимся морем огня – пошел дырами с тлеющими краями, вспыхнул и канул в пламени и дыму. Сила, коснувшись огня, обратилась в облачко пара, словно жалкая струйка воды. У Николая подкосились ноги. Пожар ревел уже со всех сторон, и ничто в мире не могло его остановить.

Аваллон, его Аваллон с рокотом и стоном погибал, обращаясь в пепел и прах. Вихри раскаленного воздуха закручивали смерчами золу, горящую хвою и мелкие ветки, пространство вокруг Рязанцева сжималось под зловещий гул катастрофы.

Рязанцев позабыл обо всем. Он больше не чувствовал себя никем, кроме перепуганного двуногого, которое первобытный ужас толкал к безоглядному бегству.

Его опять кинули и подставили. По чьей воле вспыхнул этот пожар?! Кто так мерзко подшутил над ним: мелкие бесы, вечно преследующие по пятам, или тот, сидящий на камне, скрывшийся под чужой личиной? Тот, кто с начала времен норовит вывернуть человеческую изнанку и доказать, что там лишь скверна и тлен!

Но все не может закончиться так. Он не справился с обретенной силой, но она была и не может бесследно исчезнуть! И он не должен погибнуть, иначе какой смысл во всем, что случилось?!

«Я выберусь, – почти спокойно подумал Рязанцев. – Я обязательно выберусь. И тогда я вам покажу! Я вам всем покажу, кто это устроил!..»

Он не успел сообразить,  кому и что собирается показать. Картина окружающего кошмара вдруг  смазалась, как на акварели, угодившей под струю воды, гул и треск отодвинулись и стали затихать, словно неведомый звукооператор потянул к нулю «бегунок»  микшерского пульта. Рязанцев провалился в распахнувшуюся перед ним пустоту и, кувыркаясь, полетел в бездну.

18

До дна пропасти он не долетел, повиснув в серой пустоте. Ноги не находили опоры. Пустота подступила сверху, снизу, со всех сторон. Рязанцев ощутил себя пылинкой, плавающей в затхлом воздухе старого чулана. Пылинка была беспомощной и почти неодушевленной. Она могла лишь медленно дрейфовать в бескрайности серого ничто.

Потом откуда-то появился егерь. Он был все в том же дождевике и яловых  сапогах. Он стоял, а не плыл в пространстве, как Николай, и лицо его пряталось в сером сумраке.

Егерь огляделся и вдруг присел на скамейку городского парка, того самого, в котором Рязанцев студентом гулял с девчонками и выпивал с приятелями, укрывшись от посторонних глаз за разросшимся декоративным кустарником. Скамейка стояла под старым тополем посреди вытоптанного, замусоренного «пятака». Кажется, именно здесь Николай, нахлебавшись портвейна, давней летней ночью занялся любовью с Лариской, не обращая внимания на укоризненный лик луны и свет фонарей, падавший с аллеи. Это была та самая скамейка и ночь была похожая, теплая и безветренная. Только время трудно было определить. Судя по тишине и безлюдью, перевалило далеко заполночь.

– Приземляйся, – сказал егерь, разваливаясь на скамье и раскидывая руки по перекладине спинки. Он распахнул полы плаща и покачал ими, будто ему стало душно. Потом привычно закинул ногу на ногу и похлопал ладонью рядом с собой.

– Ну!

Рязанцев опасливо присел поодаль.

– Хорошо! – сказал егерь, потягиваясь. – Вернуться бы сюда  насовсем. Знаешь, я бы… их в тот день вообще на улицу не выпустил. Дверь бы запер, а ключ спрятал.

– Бросьте прикидываться, – резко бросил Рязанцев. – Что вам надо? Пришли наказать?

Егерь усмехнулся.

– За что тебя наказывать? Что ты сделал?

– Как – за что? – Николай не нашел слов. – Там теперь все погибло?

– Где?

– Да бросьте вы, – раздраженно повторил Николай. – Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Я-то понимаю. Это ты никак не поймешь.

– Только не надо опять напускать тумана. Я думаю, вы это нарочно подстроили. Да, я уничтожил…

– Ты уничтожил только то, что хотел спасти. Не более.

Рязанцев недоверчиво глянул на собеседника.

– Аваллон не погиб?

– Ты опять цепляешься за слова. Они для тебя, как спасательные круги в пустоте, в которой ты боишься утонуть. Аваллон – такое же, как прочие.

– Не вали с больной головы на здоровую. – Рязанцев, больше не испытывавший трепета, перешел с егерем на «ты». – Исходная ипостась мирозданья, диффузия – разве я это все придумал?!

– Кто это придумал, не так уж важно. Ты этим распорядился, как сумел. Можно ведь что-то доказывать, что-то спасать, а на самом деле только барахтаться в пустоте. Кстати, о больных и здоровых головах. Ведь ты приехал, чтоб у корейца опухоль полечить.