Аваллон - Кирилл Партыка

По дороге Николай угодил носком сапога в неглубокую ямку. Глянув под ноги, обнаружил, что ямка – чей-то след. Кожаный Чулок из Рязанцева был никакой, но он все же разобрал, что след похож на кошачий. Только  у этой неведомой кошки, разгуливавшей где-то поблизости, на лапах было по три пальца. Николай осторожно двинулся в  направлении, которое указывал след. И нашел еще один такой же, а потом еще и еще. Судя по размерам следов, нехилая бродила тут кошечка. Впрочем, Рязанцев уже понял, что в этом странном мире сумеет постоять за себя.

Вернувшись к мегалиту, он еще раз обошел вокруг, вглядываясь в знаки на камне. Они казались то знакомыми, то совершенно чужими. Как и само это место, которое он неизвестно почему окрестил Аваллоном. Древние кельты позаимствовали предание о нем у валлийцев, еще раньше населявших Британию. Остров яблок – так примерно переводилось это название. Остров вечного блаженства и бессмертия прятался в озерных туманах и открывался лишь избранным. Феи, волшебники и самые прославленные рыцари ступали на его берега, вкушая таинственные плоды и постигая запредельные тайны. Легендарный король Артур, чей обратившийся в руины замок  погребен под вереском на вершине холма Кэдберри, нашел на Яблочном острове последнее пристанище.

По преданию, когда славные времена Артура и его рыцарей отошли в прошлое, Авллон заслонился туманами и больше не показывался людям. Но это отнюдь не означало, что дорога к нему другим достойным заказана навсегда.

Ни яблок бессмертия, ни дивных красавиц, потчующих ими избранных, окрест не наблюдалось. Но Рязанцев теперь почти не сомневался, что он из тех, кому Аваллон дарует свои плоды.

Он посмотрел на одну из каменных перекладин и, забавляясь,  подтолкнул ее. Многотонная плита не шелохнулась. Ну, что ж, посмотрим. Рязанцев сконцентрировал волю. Глыба выглядела неподъемной. Николай напрягся, сжимая кулаки и подтягивая живот – так ему казалось легче облечь энергию своего сознания в направленный луч. Он почувствовал, как по спине побежала струйка пота, за ней другая, сердце тяжело бухнуло в груди, сбиваясь с ритма, в глазах рассыпались радужные звезды. Встревожась, Николай хотел остановиться, но сорвавшаяся вдруг с привязи сила не желала униматься, вскипала, обжигая изнутри, рвалась вон.

Каменная плита скрипнула и покачнулась. Идиот! Этого не хватало – разрушить мегалит! Плита раскачивалась все сильнее, осыпая гранитную крошку и угрожающе потрескивая. Под ней шелохнулись каменные опоры.

Не зная, что делать, Рязанцев закрыл лицо рукам, повернулся кругом и наугад выплеснул силу. Тысячелетнее дерево, оказавшееся у нее на пути, осыпая кору, загудело, как великаний бубен, в вышине затрещало и оттуда с шумом повалились обломившиеся ветви. Николай ощутил внутри пустоту, сердце вновь забилось размеренно.

Когда все стихло, он утер пот со лба, оглядел мегалит, потом древесный ствол. Ни то, ни другое, кажется, серьезно не пострадало.

Рязанцев бесцельно побродил вдоль анфилады арок, потом присел на мягкую лесную подстилку, прислонившись спиной к основанию каменного столба-опоры.

Гроза – вот в чем дело. Гроза могла подтолкнуть и без того не стабильный  пространственно-временной сдвиг к нулю, открыв путь в Аваллон. Гипотеза произвольная, поскольку не известен генезис явления, сказал бы Павлов. Но другой все равно нет.

И что же дальше? Он опять подумал о возвращении.

А, собственно, зачем возвращаться? Куда и к кому? К Лариске с ее бизнесом, который сожрал ее без остатка? Или к Кате – представлять ее паршивую фирму перед общественностью, а по вечерам чуметь перед телеэкраном от идиотских шоу,  сериалов и попсовых концертов? К писаниям, которые никому не нужны и ни черта в жизни не меняют? Зачем вообще возвращаться в тот город под золотыми куполами, которым давно и безнадежно овладела нечисть? Зря Володька подтрунивал над его первым романом... У Рязанцева, как выяснилось, оказался один-единственный друг, но и того угробили подручные нынешних хозяев жизни. Они и его самого чуть не угробили, обобрав до нитки. Зачем стремиться обратно в тот вселенский сортир? Не лучше ли сидеть вот так посреди ласкового тепла и сумрака до тех пор, пока течение бытия само не прибьет к какому-то берегу? И, возможно, этот новый берег не кишит каннибалами. Впрочем, Николай догадывался, что с его новыми возможностями есть немало шансов привить каннибалам иные вкусы.

Он не представлял, как эти новые возможности  помогут в  написании романа и в других начинаниях, устремленных к усовершенствованию жизни. Но одно он знал наверняка: обобрать его до нитки теперь было бы не просто.

Под монотонный шепот леса Рязанцев незаметно задремал.

15

Его разбудило ощущение чужого пристального взгляда. Николай, не шевелясь, приоткрыл веки, повел головой из стороны в сторону. Он никого не увидел, но ощущение, что в близких зарослях кто-то притаился и внимательно наблюдает за ним, не проходило. Он окончательно проснулся. Ни одна ветка не качнулась, ни звука не донеслось до слуха. Но рядом, определенно, кто-то был, приглядывался из сумрака. Вспомнился трехпалый след. Киса решила проверить, кого занесло в ее владения? Быть может, вовсе там никакая не киса. Но это, без сомнения, хищник, а хищники живут охотой… В роли дичи Рязанцеву  выступать не хотелось.

Дрему как рукой смахнуло. Николай, подобрался и слегка толкнул непроглядные заросли в том месте, откуда исходил гипнотический взгляд. За гущей ветвей кто-то жалобно рявкнул хриплым басом и с треском ломанулся прочь, раскачивая макушки кустарника. Через секунду-другую все стихло. Николай усмехнулся: досталось кошечке.  Он поднялся и пошел в ту сторону, где смолк удаляющийся треск, намереваясь взглянуть на следы.

– Я смотрю, ты совсем освоился.

От прозвучавшего за спиной голоса, Рязанцев обмер и обернулся. Голос был слишком знакомым.

На обломке камня рядом с анфиладой сидел Павлов, непринужденно покачивая сапогом. Николай секунду очумело смотрел на него, потом, расплывшись в улыбке, поспешил к приятелю.

– Володька! Господи! Как ты здесь оказался?!

Он вдруг осекся, заметив, что на плаще егеря нет ни рваной дыры, ни расплывшейся вокруг нее черноты. Плащ был целехонек, да и сам Павлов выглядел так, будто ничего плохого с ним не случилось.

– Не столбеней, – сказал егерь. – Я не призрак отца Гамлета..

– Ты… как здесь оказался? – оторопело повторил Николай.

– Смертельно раненные герои попадают в Аваллон, – усмехнулся егерь и достал сигареты. – Или я, по-твоему, не достоин?

– Послушайте, что все это значит? – настороженно спросил Рязанцев. Он вдруг понял, что больше не может называть этого человека по имени.

– Это значит, что диффузия состоялась.

– Что? – Рязанцев непроизвольно приготовился толкнуть собеседника.

– Не напрягайся, – опять ухмыльнулся егерь. – Чего ты такой нервный? Да и не получится у тебя.

– Чего не получится?

– А того… Как с барсом.

– Кто вы такой? – зло спросил Рязанцев. – Вы ведь не Владимир, правда?

– Правда.

– А зачем тогда…

– Согласись, так ведь тебе проще. Кому бы ты еще поверил?

– Только не оборотням.

– При чем тут оборотни?! Форма может быть любая.

– Вы – здешний?

– Ну, можно и так сказать. Как ты думаешь, откуда это взялось? – Егерь ткнул пальцем в сторону мегалита.

Рязанцев, помолчав, ответил вопросом на вопрос.

– На острове посреди озера – тоже вы?

Егерь кивнул:

– И еще много где.

– Что же это такое?

– Метка, знак.

– Знак – чего?

– Наибольшей нестабильности.

Рязанцев опять умолк, потом поинтересовался:

– Выходит, это было в точку – насчет альтернативной фазы и сдвига?

– И да, и нет.

– Как понимать?

– А так. Есть вещи вне привычных представлений. Вернее, вне всяких представлений. Как их обозначить? Только посредством представлений, доступных для понимания. В данном случае – пусть будут фаза и сдвиг. Это не принципиально.

– А что принципиально? Вы же не просто так со мной беседуете.

– Это точно, – подтвердил егерь, закуривая. (От этих его обыденных действий у Рязанцева мурашки пробежали по спине.) – Принципиально то, что с тобой будет потом.

– А что-то будет – потом?

– Непременно, – заверил егерь. – Но давай-ка начнем сначала. Ну да, в определенном смысле так и есть: тот, у кого способность к образному мышлению отсутствует, здесь теряет себя, впадает в безумие. Эмпирический склад ума тут бесполезен и опасен.  А тот, кто способен подойти абстрактно, понять, поверить – другое дело.

– Как старовер и гармонист?

– И как ты.

– Таким дается… дар?

– Никому здесь ничего не дается. Посмотри вокруг. Как по-твоему, что это такое?

– Вы уже объяснили.