Узник (сборник) - Эрнест Маринин

– А ты что ж, Гум, сам не видишь?

– Э-э, – вывернулся Кривой, – я спросил это… из каких краев, стало быть…

– Из далеких, Гум, из далеких, из-за синего моря…

Снова перемолчал Гум, слепой глаз поплотнее прижмурил. «Ох, завирается ихняя честь, завирается. Может, он и вправду из-за моря. Говорят, стали появляться такие, только из какого же он народа? С виду – чистый гримбль, живородок, как и здешние, вот только сейчас лето, а у него на спине не то что яиц нету, а и карманчики-то не набухли. Стар, что ли? По виду не скажешь, лет пять, не больше…»

– Спросить позвольте, ваша честь, сколько годочков прожить изволили на свете светлом?

– Тридцать семь… Да ты что? Куда валишься? Эй, хозяйка!

Чужеземец подхватил Кривого, посадил обратно на скамью, захлопотал, попытался напоить соком – пролился сок, побежал струйками по груди, по брюху. Прибежала хозяйка, поохала, покланялась, попросила милостиво отвернуться, не глядеть, выпростала из-под цветной косынки жвалы, пошла щекотать вдоль брюха. Очухался Гум, застонал, заскрипел, глаза разлепил – а они глядят в разные стороны… Пошкандыбал к себе на кухню.

Чужеземец посидел один, потом, набросив поверх крыльев алый плащ, прошелся по залу, подсел к компании гримблей, разговорил, выспрашивать начал – кто да откуда, да как зимовалось на юге, какие ремесла знают, какие новости несут, да где что слыхать… Удивлялись гримбли вопросам таким, не знали, что отвечать – слепой, что ли? Или сам не видит, что карманчики почти все пустые, значит, опять букраши по пути перехватили, яйца повыдирали, поутаскивали; а ремесла, а? Тоже спросил! Что ж тут спрашивать? Вон, у Скрима жвалы здоровенные, наружу торчат, да меч еще – ясное дело, солдат, так ведь? А Шунг лапы свои, лопаты, на стол все четыре выложил – тут и дурак поймет, что работяга, добытчик. А бабы, бабы – у них-то какое ремесло? Жрать, да мужиков жвалами щекотать, да яички откладывать на спины – вот и все их ремесло. Дурак, не иначе. А поди попробуй ему так прямо ляпнуть: дурак ты, мол, ваша честь! Изрубит, и не скрипнешь. Это ж знатные, это ж похуже букрашей, пали их Солнце! Помалкивали гримбли. Крепко помнили дедовскую заповедь: «Бойся журца голодного, а барина – веселого». А видать, не всякий барин зловредный. Этот, вишь, обхождение понимает: гикнул, свистнул, хозяйка с выводком прибежали, кувшинов натаскали, снеди всякой отличной – пошел пир горой. Жвалы зашевелились, щетинки навострились, челюсти заработали, а погодя и веселье началось – чистый тебе праздник, святой Солнцев день! И барин-чужеземец не отстает, пьет-похваливает, щетину свою голубую утирает, покряхтывает, веселится, рядом с Шунгом сидит, хлопает работягу по спине промеж крыльев…

А Шунг, простая душа, разговорился, соку медвяного нахлебавшись, объясняет дурню чужеземному, что к чему: зачем у солдата меч, зачем – хе-хе! – у бабы жвалы, зачем у него, Шунга, лапы лопатами… Вот тут чужеземец его и огорошил: а что, спрашивает, долго ли им, гримблям, до места еще лететь?

Шунг и заткнулся, щетина вся дыбом встала. По столу шепот пробежал – и замолкло все, тихо стало… Тут Скрим – знает, солдатик, свое дело! – на стол вспрыгнул, крыльями захлопал, жвалы растопырил, мечом загремел. Да только, видать, не на того напал – знатный-то и щетинкой не повел, зыркнул только красными своими зенками. Скрим, как и не было его, в момент со стола под лавку забился. А чужеземец вроде, значит, и не заметил ничего, спокойненько так это спрашивает:

– Что ж это вы, братья, не отвечаете?

Шунгова баба храбрости набралась:

– Ваша честь, храни вас Солнце, да как же можно слово-то такое поминать?!

– Какое слово?

– Лететь, – проскрипела едва слышно. – Мы народ простой, честный, деды-прадеды наши не летали и нам не велели. Мы уж понизу, землица-матушка, трава-сестрица не подведут, и от журца укроют, и от букраша…

– А зачем же вам тогда крылья?

Тут и Шунгова баба заткнулась. Вот уж вопрос так вопрос – зачем крылья! А Солнце их знает, зачем они…

Покачал чужеземец головой, вздохнул долго да тяжко и говорит:

– Эх, горемыки! Темь-темнота беспросветная, бездольная… Счастье свое позабыли, силы своей не знаете. Слушайте меня и запоминайте, открою я вам счастье да силу вашу: дало Солнце вам, гримблям и кромякам, крылья не для того, чтоб по утрам славу ему хлопать троекратно, не для того, чтоб перед милашками красоваться, ветерок на них в жару нагонять, а для того, чтоб лететь по небу, как Солнце наше светлое по небу ходит, чтоб ноги себе о камень не сбивать, чтоб трехдневный путь за день одолевать, чтоб кругом поспевать – и на работу, и на праздник, и врага встретить да приветить.

Шунгова баба – быстра не по чину! – снова вылезла:

– Да как же, ваша честь, летать-то?

– А вот так!

Встал чужеземец, прошел между столов на чистое место, где кромяки по праздникам выплясывают, плащ сбросил, распрямился. Крылья расправил – ох и крылья! – взмахнул раз-другой, подпрыгнул – и поднялся в воздух! Летит над столами, поворачивает, парит, чуть по потолку закопченному не чиркает. Пораскрывали все рты, глядят. Дело дивное, чудо, спаси нас Солнце…

А Кривой Гум тем временем вроде и не брякался, ожил, завертелся по кухне, выхватил меньшого из-под лавки, разбудил, велел немедля за солдатами гнать, потому как забрел, видно, колдун или шпион, и надо его привести куда следует, да крылышки ему по чешуйке ощипать. Чтоб не летал, проклятый, ручки в перчаточках, ножки в медяшечках повыкручивать, щетинку повыдергивать, а после за рог – и к журцам, под самое гнездышко, те его живо к делу пристроят, личиночки у них ох и шустры из живого соки пить!

«Погоди, знатный, тут ни мечи, ни бронза не помогут, ишь, разлетался, честным гримблям мозги морочит!.. А что это там Шунг выделывает, нечистая душа?»

А Шунг – вот уж верно сказано, как захмелел, так и осмелел, – на середину выскочил, давай себе крыльями трепыхать, да притопывать, да подпрыгивать… Чужеземец спустился. Встал рядом, показывает ему, объясняет. Да только не вышло ничего у Шунга. Оно и понятно – кто душу ночной силе продал, того она и на воздух подымет, а кто честный да закон блюдет – тому в самый раз по земле ходить, на небеса не зариться…

Однако ж расстроился Шунг, что грех понапрасну на душу взял, плюнул под ноги, барина последними словами обругал, разгорячился, драться полез. Другие гримбли – за ним. Чужеземец отбивается, кромяки за него встали – всегда рады с гримблями подраться.

Но тут застучало, загремело, ввалились солдаты, в двери, в окна, из кухни поднаперли, вмиг чужеземца скрутили, его же плащом повязали, меч отобрали – и понесли проклятого, помогай им Солнце…