Узник (сборник) - Эрнест Маринин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внизу однообразно тянулись зеленые стокилометровые квадраты, разделенные серыми ленточками шоссе. Через шесть часов полета картина изменилась – в зелени появились бурые проплешины, их становилось все больше, пока леса и луга не сменились бурой выгоревшей степью. Но все так же по ниточке стелились одинаковые шоссе, сплетались в стандартный узор клеверного четырехлистника на перекрестках и снова разбегались в четыре стороны. Изредка проплывали заводы и карьеры.
– Знаешь, дед, – не выдержал наконец Павел, – самое тошное будет, если и там окажется автомат.
– Я уже давно об этом думаю, только молчал, чтоб не сглазить, – проворчал Роберт, нервно передернул лопатками и вздохнул.
Еще через три часа снова появилась зелень и быстро заполонила все пространство от горизонта до горизонта. А впереди засинели смутные контуры гор.
Они летали над горами почти сутки, пока нашли то, что искали. На плоской каменистой вершине, высоко поднявшейся над старыми, заглаженными буро-зелеными холмами, вращались громадные антенны – восемь установок по три скрещенных решетки в каждой. В стороне помахивали крыльями ветряки на трубчатых башнях. А центре восьмиугольника антенн стоял домик – небольшой бетонный параллелепипед с глухими стенами, в которых не было окон, но зато была дверь.
Роберт вздохнул – то ли облегченно, то ли обреченно – и повел вертолет на снижение.
Дверь была незаперта. Скрипнули под ногами старые пересохшие половицы. Короткий коридорчик, из-за внутренней двери – приглушенный многоголосый шум. Михайлов сдвинул кобуру вперед, под руку, и рванул дверь.
Шум обрушился на них лавиной – механический, дребезжащий звук, невообразимая смесь, в которой едва выделялась, как тема, неоконченная музыкальная фраза и исчезала, покрытая ревом, скрежетом, гудками, механическими ударами; вдруг все стихало, и тогда слышался только ровный металлеский шорох, а потом, откуда-то с другой стороны, внезапно прорывалась заливистая трель пневматического перфоратора или вежливое кваканье клаксона; временами можно было распознать лязг труб и надрывное гудение бурового станка…
Посреди комнаты, утонув в глубоком кресле, над спинкой которого едва торчала коротко остриженная голова, сидел человек. Лица его не было видно, только чуть-чуть подрагивало большое розовое ухо и шевелились пальцы, выбивающие на подлокотнике сложный ритм.
Павел кашлянул и громко сказал:
– Здравствуйте!
Пальцы на подлокотнике замерли.
– Здравствуйте! – повторил Павел. – Выключите на минутку эту трескотню, поговорим…
– Чудак, он же не понимает! – пробормотал Михайлов.
Над подлокотником поднялась сухая рука в выцветшем синем рукаве, потянулась к пульту, нажала кнопку. Стало тихо.
Кресло повернулось, и они увидели перед собой маленького, худого, очень старого человека. Он не встал, только поднял блекло-голубые глаза и долго смотрел, не разжимая провалившихся внутрь рта высохших синих губ. А потом они услышали:
– Кто вы?
Это звучало не в ушах, а прямо в мозгу.
– Телепатия, ее так… – буркнул Роберт.
– Мы – люди! – гордо заявил Павел. – Мы прилетели из далекой звездной системы. Мы хотим познать этот мир.
– Спросите. Я отвечу. А потом вы уйдете…
– Да. Потом мы уйдем, – согласился Павел.
– Но это будет нескоро. Сначала мы будем спрашивать, – твердо сказал Михайлов. – Вот главный вопрос: зачем? Зачем все это? Машины, круговорот нефти, индустрия для индустрии. Зачем? Что они все производят?
– Звуки. Каждая машина – свой звук. Вместе – радость, удовольствие, приятность.
– И все?! – у Роберта приоткрылся рот.
– Все. Звуки – самая большая радость. Наивысшее удовольствие. Лучшая приятность.
– Откуда все это взялось.
– От меня. Я сделал машины, которые добывают нефть и руду, и другие, которые их перерабатывают, и те, которые возят, и каждая звучит по-своему, а вместе – это радость.
– Но зачем?! – Роберт закусил губу.
– Чтобы были звуки. По всей планете работают машины, каждая шумит, а вместе – звуки. Радость.
– А почему машины? – вмешался Павел. Говорил он миролюбиво, с явным интересом. – Проще и красивее было бы сделать инструменты, чтобы работали от ветряков – духовые, струнные, ударные. Смычковые и щипковые, медные и деревянные…
– Люблю звуки машин. Инструменты – скучно. Давно надоело. Старое.
– А ты тоже старик, – почему-то недобрым тоном вставил Михайлов.
– Да.
– Ты умрешь? – голос Михайлова звучал скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Да.
– А что будет со всем этим? С машинами, заводами, промыслами?
– Я умру. Мне безразлично.
– Машины умрут вместе с тобой?
– Они останутся.
– И что они будут делать?
– Добывать и сжигать нефть. И звучать. Все лучше и лучше. Они улучшаются.
– Зачем они улучшаются? – настаивал Михайлов.
– Когда-нибудь придет некто. Ему будет нравиться. Радость, удовольствие, приятность.
– А машинам? Каково им? У них ведь, у каждой, есть мозг. Хоть примитивный, но есть. А они совершенствуются.
– Жду вопроса.
– Когда-нибудь у них появится самосознание. Найдут они в такой жизни радость, удовольствие, приятность?
– Не знаю. Не думал. Безразлично. Они – машины. Они существуют только для того, чтобы были звуки. Звуки – радость.
Михайлов сцепил зубы и отвернулся. Лицо его прорезали резкие складки.
– А остальные жители? Им твоя музыка нравится? – спросил Павел.
– Здесь нет остальных жителей. И никогда не было. Я один.
– Почему ты занял эту планету? Она хорошая – чистая, здоровая. Здесь могли бы жить люди, много людей.
– Пусть. Потом. Когда я умру. Я ее не занял. Раньше ее не было. Я ее создал.
– Зачем? Для чего?
– Для себя. Чтобы жить. Чтоб были машины и издавали звуки. Вы хотите еще спрашивать?
– Нет. Тебе ничего не нужно? – спросил Павел – мягко, как у безнадежного больного.
– Новую машину, чтобы были новые звуки.
– Новую машину? А этих тебе мало?! – в голосе Михайлова сгущалась гроза. – На тебе новую!
Он рванул из кобуры бластер и полоснул лучом по стенам. Бахал разряд за разрядом, луч хлестал по пультам и щитам, кромсая и испепеляя…
– Хорошая машина. Приятные звуки. Но портит другие машины. Не годится.
– Может, вот так сгодится?… – Михайлов развернул ствол к старику.
– Стой! – ударил его снизу под руку Павел. – Ты что, ошалел. – Все равно он скоро…
Роберт несколько секунд смотрел на него остервенелым взглядом, а потом вдруг обмяк. Выдохнул, провел рукой по щеке.
– Прости, малыш. Старый я, старый… Слишком много у меня воспоминаний… – Он со второго раза засунул бластер в кобуру и долго застегивал кнопку дрожащей рукой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});