Собрание сочинений в шести томах т.5 - Юз Алешковский

Господи, неустанно и быстро молюсь, прости дурака-патриота за тактическое отступление от синеньких скромных луковок и золотых крестов родимых церквей к зеленым полумесяцам вражеских мечетей… помилуй и спаси… а не выживу, так что ж – лучше стать добычею орлов, чем тихо сгнить от альтернативного секса, невыносимо скучного для молодого человека, особенно среди ишаков и коз домашнего хозяйства врага… с Твоей, Господи, помощью, значит, была не была…

Между прочим, приняв на словах тарабарский ислам, молиться я продолжал исключительно по-нашински. Родная нация, по моему разумению, и родная вера – это не что иное, как родной язык, на котором в наиважнейшие минуты жизни откровенно говоришь напрямую с Самим Богом насчет добра и зла, а все остальное – в крематории зола…

Обхожу стороной дальнейшую технологию удачного побега. Но не могу не сказать пары слов о единоборстве с водопадом. Чуть ли не вслепую всю ночь пробирался по ущелью до места бешеного срыва водищи в озеро. Не потерял фору во времени. Поздно было духам меня догонять – проспали русского солдата. В кровь изодрал руки-ноги и вообще выбился из сил. Поэтому без раздумий бросаюсь в поток, но не в голом виде, а как человек-амфибия, то есть в припасенной амуниции (телогрейка, ватные брючата, что от обезглавленного одного остались) и с двумя притороченными к бедрам пустыми мехами из-под воды. Если б не они – окоченеть бы мне в потоке, не удержаться бы после падения на поверхности пучины – погиб бы к чертовой бабушке, хотя именно родная баба Маня меня плаванию обучила в родном пруду…

Видимо, вода была волшебно живой – не меньше. Я в ней набрался сил и, по-моему, даже в сей вот горемычный миг своей бедовой жизни чую во рту холод ее небесный, дивный вкус и милый сердцу запах.

Одним словом, спасся, козел плененный, выплыл, выбрался, слава богу, в долину, а там меня наши укнокали с вертолета. Сначала приняли за духа, поджопника на всякий случай врезали, но я им крестиком притыренным в носы тычу типа исторический пароль предлагаю русского человека, то есть несусветно матерюсь, хохочу от счастья, башкой об землю бьюсь и прошу налить хотя бы грамм двести, чтобы крыша не поехала от продолжения жизни, свободы и базара на родном языке…

Теперь, значит, так. Уже не ленинско-сталинские тогда были времена, когда солдата, из-за ранения попавшего в плен, сверхдержава-мачеха отправляла в лагерный барак. Наоборот, почти что генерал-лейтенант лично похлопал беглеца Жеднова по плечу и, поскольку разведка доложила точно, представил меня к награде Родины за ликвидацию одного из наиважнейших в Афгане духов. На этом – точка.

3

Возвращаюсь к своей Зинуле с бутылкой коньяка в руках и со свежим поросячим окороком – мстительной, в адрес ислама, мечтой солдата, насильно обращенного в дикую кухню вражеской религии. Пьем, любовно похрустываем с женой желанной шкуркой поросячьей, но в мыслях своих я уже витаю в койке, готовый ко взятию в оной простейшей любовной позы без всякого на то разврата.

Судари и сударыни, но что же это такое? Ложимся, и вместо взаимоотдачи с горечью вскоре убеждаюсь, что жена ни в какую не желает соответствовать моим ночным и дневным военнопленным глюкам, с ее, между прочим, шикарным телом в главной роли. Но это – ладно, в любом случае, думаю, живой секс, даже когда он без фантазий, – гораздо здоровей альтернативной самообслуги в тенечке под скалою.

Ну, отоспамшись тройку дней и утолив первый голод чувств, я быстро врубаюсь в будни довольно нелепой перестройки и, конечно, вступаю в наше местное братство бывших афганцев – не в КПСС же идти, загубившую в Афгане тысячи невинных солдат и офицеров под мастью интердолга.

Вижу своими свободными глазами, что дух, обезглавленный мною, не клеветал. Страну – не узнать. За окорок отдал какие-то сверхбешеные бабки. Едва ли не каждый второй шустрит как может, а каждый третий, как не может. Одноклассник Клочков круто основал банк «Развитие». Былая подружка Зойка неслыханно поднялась на стриптизе и взяла себе чеченскую крышу. Знакомого боксера грохнули в подъезде без контрольного, как говорится, хрена в голову за настырную конкуренцию в шашлыках и переманивание проституции с площади Ленина на проспект Гагарина, ну и так далее.

Словом, как поет народ, все смешалося в доме Облонских, Стива пропил последний лесок, Вронский был в состязаниях конских, а Каренин не очень-то мог…

А меня лично свобода слова привела к тому, что я увлекся ранее запрещенной КПСС литературой насчет открывшихся возможностей в интимных отношениях двух основных полов. Это же здорово, думаю, что в скучной семейной жизни миллионов людей возникли перспективы, просто-таки окрыляющие наши – я тут намеренно избегну былого стыдливого сокращения этого термина – генеральные талии. Но толку от литературы не было. Была трепка нервов, потому что в качестве мужа я Зинулей был принципиально недопонят и обидно не задействован на всю катушку своего молодого ресурса.

Может быть, именно из-за чтения книг, в прошлом запретных, контакты мои с женою начали принимать довольно пониженный оборот. Она днем и ночью только и грезила о бизнесе. То за шашлыки бралась, то в долю входила по срочной химчистке, то планировала преступно раскурочить в порту контейнер с компьютерами (я удержал), то поперлась в Азию за игуанами для новых русских, то менты накрыли ее ателье, где пришивали туфтовые лейблы «Армани» к подкладкам тамбовских пиджаков, и прочее и прочее мечталово.

Сам же я скромно работал по части секьюрити. То охранял, то пьянь вышибал из кабака, то, по договоренности с корешком-косметологом, рыла сворачивал разным фармазонам. А он потом доводил их косорылие просто-таки до неземной красоты, и все мы были довольны такой участью.

Дело не в этом. Мало того что Зинуля везде и всюду прогорала, но ведь она продувала мою приличную зарплату секьюрити среднего класса. То ее дома нет, то жестко отбривает законное мое ночное поползновение к внеочередной близости тем, что устала; то вообще лежит как колода под общим названием Льва Толстого «живой труп» и что-то химичит в уме. А я нервно, так сказать, мечу бисер, то есть словесно донжуанствую в нашей общей койке. Все мимо.

Дело до того дошло, что как первая половина я начал недопустимо унижаться перед половиной второй.

Зина, говорю, худо-бедно, но мы с тобой будем функционировать или продолжим стынуть, извини, в холодильнике подобно двум зеркальным карпам? Время ведь в стране такое, что в человеке все должно быть прекрасно: и глаза, и мысли, и бизнес, и близость, иначе оба наши амура подохнут от скуки… вот тут читай, написано, что любовь – это ежедневное открытие друг в друге новых источников наслаждений и прочего кайфа. Миллионы, погляди, людей перестроили на хрен всю свою брачную жизнь, у нас же с тобой, говорю, вместо томительного остроумия предварительных игр наблюдается затяжная минута гробового молчания. Ты не доводи меня, пожалуйста, до отрывания твоей головы, совсем, я вижу, тебе не нужной.

Что же я слышу в ответ?

Никакого, говорит она, бескорыстия в браке не существует, как сказал Карл Маркс в женском вопросе, потому что при капитализме трудящаяся женщина превращается мужем в продажную половую пролетаршу. Раз я в браке являюсь рабской твоей подстилкой, то и выкладывай бабки за всякие лишние и нелишние удовольствия. Не желаешь отстегивать прибавочную стоимость за секс – снимай на площади Ленина бывших комсомолок. Но в этом случае ты в общую койку – ни ногой. А я, если хочешь знать, ставлю во главу нашего с тобой брачного угла не секс, а деловую активность в новой жизни. Я свою нишу ищу и мечтаю будущего нашего ребенка учить в Англии, а загорать на Багамах и в Милане покупать на распродажах лифчики от Диора. Значит, если у тебя в плену глаза на лоб лезли от похоти, то я теперь должна с околосветовой скоростью лететь в койку к твоему, как ты по-еврейски шутишь, «калашу», чтобы крепить брачные «узи»? Зина тебе – не двуствольный автомат! Сейчас у нас в стране даже сортиры стали платными. А женщина что – хуже сортира, что ли? И не вздумай насильничать. Тут тебе, кобелю, не Кабул афганский, а новое постельно-правовое пространство. Я и сажать-то тебя не стану, а просто закажу, как сейчас делают умные люди, за любое над собой насилие.

Я как бы онемел от бешенства, но руки в ход не пускаю. Знаю, осторожничая, что родной Зинкин дядя, бывший мент, консультирует солидную одну группировку по части подслушивания олигархов. Утрамбуют они в бетонное пюре и – аля-улю, Степа, все для тебя лично с сексом отфиналено в чужие ворота…

Унимаю бешенство в груди и спрашиваю с наружным смехуечком:

– Раз у нас вместо христианского «вась-вась-залазь» пошла коммерческая трахомудь, типа «за рубь-приголубь», то какие же, Зина, тобою предлагаются тарифы за качество и количество обслуживания в расчете за каждый акт под общим названием «палка»?