Апостол Сергей: Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле - Натан Эйдельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Адрес родного Муравейника писали так: «В Москве, на Большой Никитской улице, в приходе Георгия на Вспольях, нумер 237, в доме бывшем княгини Дашковой».
Двоюродные, троюродные братья — 16-летний прапорщик Николай, будущий знаменитый генерал Муравьев-Карский; его брат Александр, предлагающий всем вступить в масоны; ровесник Сергея, уже фантастически образованный Никита и ровесник Матвея, веселый и тщеславный Артамон…
На детском вечере заметили, что Никитушка Муравьев не танцует, и мать пошла его уговаривать. Он тихонько ее спросил: «Матушка, разве Аристид и Катон танцевали?» Мать на это ему отвечала: «Надо думать, танцевали в твоем возрасте». Он тотчас встал и пошел танцевать…
«Как водится в молодые лета, мы судили о многом, и я, не ставя преграды воображению своему, возбужденному чтением „Contrat social“[3] Руссо, мысленно начертывал себе всякие предположения в будущем. Думал и выдумал следующее: удалиться через пять лет на какой-нибудь остров, населенный дикими, взять с собой надежных товарищей, образовать жителей острова и составить новую республику, для чего товарищи мои обязывались быть мне помощниками. Сочинив и изложив на бумаге законы, я уговорил следовать со мною Артамона Муравьева, Матвея Муравьева-Апостола и двух Перовских, Льва и Василия… В собрании их я прочитал законы, которые им поправились. Затем были учреждены настоящие собрания и введены условные знаки для узнавания друг друга при встрече. Положено было взяться правою рукою за шею и топнуть ногой; потом, пожав товарищу руку, подавить ему ладонь средним пальцем и взаимно произнести друг другу на ухо слово „чока“. Слово „чока“ означало Сахалин. Именно этот остров и был выбран…»
В этих воспоминаниях Муравьева-Карского, составленных много лет спустя, кажется, одна только неточность. Еще не было окончательно доказано, Сахалин — остров или нет? Там кончались границы человеческого знания и начиналось безграничное воображение…
Иван Матвеевич как в воду глядел: математика не приведет к добру, даже эмблему тайного союза заимствовали у этой вреднейшей науки: «Меня избрали президентом общества, хотели сделать складчину, дабы нанять и убрать особую комнату по нашему новому обычаю: но денег на то ни у кого не оказалось. Одежда назначена была самая простая и удобная: синие шаровары, куртка и пояс с кинжалом, на груди две параллельные линии из меди в знак равенства… Между прочим постановили, чтобы каждый из членов научился какому-нибудь ремеслу, за исключением меня, по причине возложенной на меня обязанности учредить воинскую часть и защищать владение наше против нападения соседей. Артамону назначено быть лекарем, Матвею — столяром. Вступивший к нам юнкер конной гвардии Сенявин должен был заняться флотом».
Так, подобно потешным полкам юного Петра, составлялись юношеские республики.
Николай Муравьев не называет Сергея, которого, может быть, считали еще слишком юным; но Александр Муравьев уже помнит, как являлись оба брата — «прекрасные, благородные, ученые»…
«Мы с ними проводили время отчасти в чтении и научных беседах, отчасти в дружеских разговорах. Характер двух братьев был различен: Матвей был веселый и приятный товарищ. Сергей же сурьезный…»
Те, кто брались правой рукой за шею и топали ногой, подтрунивали над масоном Александром: в Вене убили какого-то графа-масона, и «сахалинцы» убеждают родственника, что это их люди прикончили «того, кто хотел открыть нашу тайну…»
Но время ли рисовать знак равенства и искать на географической карте подходящее для него место?
Время ли — Бонапарт у ворот!
«Тысячи поклонов Вашим дамам и особенно божественной мадемуазель Муравьевой».
Эта светская строчка из письма, написанного 7 июля 1810 года (и напечатанная сто лет спустя в редком издании на французском языке «Переписка императора Александра I со своей сестрой великой княгиней Екатериной») имеет некоторое отношение к судьбам России и немалое — к биографиям Муравьевых-Апостолов.
Великая княгиня Екатерина Павловна была исключительно почитаема и любима братом-царем. Только недавно к ней посватался сам Наполеон и получил отказ: объяснили «запретом матери» (вдовствующей императрицы Марии Федоровны). Но передавали и реплику самой невесты: «Скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца». Наполеон гневался — еще один шаг к войне; позже русские солдаты споют про «Палеонщичка, парня молодого, неженатого, с роду холостого». Женитьба «парня» на Марии-Луизе прошла незамеченной, об отказе же слухи ходили. Екатерину Павловну спешно отдали замуж за герцога Ольденбургского, а отвергнутый жених захватил герцогство Ольденбург… Возле Екатерины Павловны собрался кружок лиц, особенно непримиримых к Франции, осуждающих Александра за объятия и поцелуи при встречах с Бонапартом и заодно предостерегающих против всяких коренных реформ. Кажется, Иван Матвеевич тут пришелся ко двору, и царь, гостящий у сестры, уж замечает «божественную» Екатерину Ивановну Муравьеву, тогда еще 15-летнюю фрейлину, но вскоре обвенчанную с молодым знатным офицером Илларионом Бибиковым (через 24 года Пушкин посоветует жене поближе сойтись с Екатериной Ивановной Бибиковой, калужской губернаторшей, которая «очень мила и умна»). Поскольку же дочь Лиза теперь в близком родстве с влиятельным генерал-адъютантом Ожаровским, придворные связи опального дипломата постепенно восстанавливаются. То ли через божественную дочь, то ли прямою просьбою Иван Матвеевич обращает внимание царской сестры и на двух прибывших сыновей. Екатерина Павловна — шеф и покровитель недавно образованного училища инженеров путей сообщения. 14-летний математик Сергей легко сдает два экзамена, Матвею инженерные идеи, видно, не по душе: «Узнавши, что война у нас будет с французами, я определился подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк».
Честолюбивый отец, несмотря на боязнь «геометрических умов», гордится успехами Сережи и, как видно из туманных намеков современников, несколько недоволен Матюшей.
«Nous étions les enfants de 1812». «Мы дети 1812 года». Эта вошедшая в учебники и хрестоматии фраза принадлежала Матвею Муравьеву-Апостолу. Смысл ее ясен. Ну, разумеется, они также дети своего отца. Но не о семейных делах речь. А впрочем, как сказать? Если задуматься, выйдет, что 1812-й весит больше, много больше всего, что понято и усвоено прежде, и понять ли это родителям, которые тоже дети каких-то лет, эпох, событий? Ивана Матвеевича сыновья любят, почитают, но не всегда понимают, и он тоже регулярно уходит от них к себе — в 1801, 1796 годы и дальше…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});