Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых - Дарья Болотина

Сказал Христос: «Верующий в Меня имеет жизнь вечную».

Совершенно непонятно было Федюшке то, что говорил ему брат. Но очень твердо и уверенно звучали слова его речи. За такой твердостью не правда ли стоит? «Правда? – Федюшка задумался. – Но разве не может твердая уверенность искренно заблуждаться?» Улыбнулся Федюшкин брат на его задумчивость и спросил:

– Ты хочешь иметь фонарик, который бы светил светом Истины?

– Как так? Что за фонарик?

– А такой фонарик, что если свет из него падает на что-то или на кого-то, то это видится таким, какое оно есть на самом деле. Любое притворство, любой обман, любая ошибка сразу обнаруживаются в этом свете.

– Ишь ты, и есть такой фонарик? – недоверчиво скривился Федюшка.

– Есть, его можно в душе зажечь, коли очень захочешь.

– А ты его имеешь?

– Да. И ты в его свете очень мрачно выглядишь. Ведь заврался ты, гора лжи от одного тебя на несколько вершков выросла.

– Это что за гора такая и почему это от меня она выросла? – обиженно спросил Федюшка, но весь покраснел и глаза потупил.

– А вон она, гора, гляди, – сказал Федюшкин брат, и увидел Федюшка, что на том месте, где недавно благоухала переполненная благодатью райская долина, высилась бугорчатая серая гора с тупой вершиной.

Гора дышала и непрерывно росла и ввысь, и вширь. Пасть ей приделать – и ни дать ни взять получился бы пупырчатый Грех огромных размеров. Гора висела на воздухе, и под ней копошилось множество народа, совершенно эту гору не замечавшего. Пригляделся Федюшка, и оказалось, что гора вовсе не висит, а покоится на плечах людей с ослепительно сияющими глазами. Их было всего-то ничего и все со скорбно-сосредоточенными лицами, они молча взирали на миллионные толпы копошащихся.

– Ведь раздавит гора! Сейчас всех раздавит! – закричал Федюшка. – Не выдержат они. – Он испытывал сейчас такой же страх, какой напал на него, когда он оказался в черных дырах Смерти. Он как бы раздвоился, один он стоял рядом с братом-уродом и орал: “Раздавит гора”, а второй находился там, среди тех, кто копошится под горой, обманывая по пустякам и по большому счету и ближнего и дальнего. И тот Федюшка, что орал, очень испугался за того себя, под горой, что раздавит его растущая гора лжи.

– Не раздавит, они выдержат, – тихо сказал братик, – они святые, они все выдержат.

– Так, значит, и врать можно продолжать, раз выдержат? – услышал в себе Федюшка голос своего повелителя «хочу». И хоть на сей раз тихо он сказал, но брат услыхал его. Он укоризненно глянул на Федюшку и сказал:

– Что ж, продолжай, коли воля твоя такая. А ты уже забыл, как стоял ты на берегу лазурного моря и дышал благодатью?

Вопрос брата всколыхнул в Федюшке память о недавнем блаженстве. Да как всколыхнул! Стало так мучительно горько, что благодати нет, что она потеряна, что вновь заполыхало-запрыгало перед ним страшное «никогда», никогда она не вернется, она потеряна навсегда. От этого «навсегда» такая жуть его охватила, что в пору было завыть от горя.

– Да, на земле больше Царства Божия нет, – сказал Федюшкин брат, – а на небесах есть. Хочешь туда?

– Хочу! – вскрикнул Федюшка. Многоголосое эхо, отраженное от горы лжи, ответило ему.

– А вон и воротца туда, вон, гляди.

И Федюшка действительно увидел маленькие золотые воротца, скорее даже узкую и низкую калитку в заборе, составленном из роскошных цветов и буйной зелени. Воротца были открыты, и сквозь них виделся кусочек синего неба и синего моря с белыми барашками волн. Федюшка рванулся туда, будто его подхлестнули. Вот уже рядом воротца. И тут вдруг необыкновенной силы боль ударила его по спине – не пролезал Федюшка в воротца, не пускало его что-то сверху и с боков.

– Да ты глянь на себя, – услышал он голос брата, – зеркало рядом, справа. Поглядел Федюшка направо и вправду увидел зеркало. Огромное, старинное, оно висело на широченном стволе дуба, тут росшего. А в зеркале!.. Обмер Федюшка и застыл с раскрытым ртом в который уже раз за сегодня. Громадный уродливый горб торчал из-за его спины и боков, и теперь Федюшка чувствовал его тяжесть. Как ни ухитряйся, с таким горбом в золотые воротца никак не пролезть.

– Что это? – в страхе воскликнул он. – Это я?! Откуда горб?!

– Откуда, – со вздохом сказал брат и указал на гору лжи. – И на тебя, и на других твоя ложь давит. И все, кто копошится там, под горой, такие же ложью горбатые. Нет горбатым прохода в царские врата Божьего Царства, сами себя не пускают.

И так тошно стало Федюшке, точно снова старуха Тоска ему сзади в плечи вцепилась. Тут из мрачного леса, на краю которого и стоял дуб с зеркалом, послышался треск сучьев и шелест травы и на поляну выполз громадный змей. Он свернулся в клубок, раздался треск, шкура змея разлетелась на куски, и из клубка возник сам Постратоис. Он оказался стоящим спиной к Федюшке и не видел его.

– Эй, Михаил, что же ты, – заорал Постратоис в направлении золотых ворот, – я заждался тебя, старый приятель!

Проорав, Постратоис загоготал так, что с дуба желуди посыпались.

Из ворот вылетел крылатый человек в красном сияющем одеянии и приземлился напротив Постратоиса. Лицо его было похоже на лицо Адама, только более юное, а вокруг головы сверкал, брызгал золотыми искрами ореол, как у людей, что держали на своих плечах гору лжи.

– Явился! – взревел Постратоис. – В твой день родился мальчишка, а душонка его – моя! – И снова загоготал он диким своим хохотом.

– Ты рано радуешься, – спокойно отвечал ему сияющий Михаил, – ты всегда торопишься, и ты опять вляпаешься.

– Мой мальчишка, – бешено завопил Постратоис, – и твой огненный меч не поможет. Вот щит против него! Из мальчишкиных желаний щит сей. А вот этим я наконец поражу тебя! Остра шпага. И выкована она из уже содеянного мальчишкой. Много успел он, много наделал, и все это – мое. Он уже выбрал меня, продырявлю я твои крылышки!

– Всё, да не всё. И он еще не выбрал…

– Нет, выбрал, – перебил Михаила Постратоис. – Когда-то ты низверг меня с небес, и что ж? Я властвую в поднебесье, я царствую над миром. Мои кругом людишки, а не ваши, ко мне идут, а не к вам! Вон, под гору глянь-ка, ох-р-гы-га-га! Подустали, поди, святоши гору-то держать, а?

– Всё ты врешь, начальник лжи и пороков. Ты меняешь имена и обличья, но не скрыть тебе своей подлой злодейской натуры. Рано или поздно, но ты всегда бываешь изобличен.

– А меня нечего изобличать, слышишь, ты, Архангел. Я и не скрываю своей натуры, и ко мне люди тянутся к такому, каков я есть! Потому что я даю им удовольствие от жизни. Здесь на земле. А ваше Царство Небесное, откуда ты сбросил меня когда-то, для них тю-юю… фантазия. Они хотят то, что пощупать можно, что глазами видно, что ушами слышно, что на зубах хрустит, что по глотке в желудок сползает. Я смеюсь над тобой, Архангел Михаил! Ты как-то сказал мне, что не над людьми я властвую, а над грехом да над смертью, но грех и смерть безраздельно властвуют над людьми, так кто же я, как не властелин людей? И этот бой за мальчишкину душу я не проиграю!

– Убирайся-ка ты вон, горе-властелин. – В руках у Михаила оказался меч, из ручки которого не железное лезвие выходило, а била огненная струя. Шпага Постратоиса мгновенно расплавилась в этой струе. Щит его продержался немногим дольше, но и он вскоре потек и развалился. И едва пламя коснулось Постратоиса, как он взвыл, отскочил огромным прыжком назад, взвился вверх, и тут Федюшка увидел, что руки Постратоиса – это не руки, а громадные черные перепончатые крылья, одежда его исчезла, тело же его стало волосатым и горбатым, да еще и хвостатым, а мохнатые ноги-лапы оканчивались копытами. Но что стало с лицом! Федюшка даже зажмурился, чтобы не видеть этой уродливой морды, не то свиной, не то собачьей, с козлячьей бородой и торчащими из голого черепа двумя кривыми рогами. То, что стало Постратоисом, махнуло крыльями и исчезло за мрачным лесом.

– Открой глаза, отрок, – услышал Федюшка. Открыл он глаза – прямо перед ним стоял Архангел Михаил.

– Меч у тебя из какого огня, из небесного? – спросил Федюшка.

– Да, – ответил Михаил.

– Дай мне его.

– Ты не сможешь сейчас его взять, он опалит тебя. Чтобы его взять, надо самому сначала дать.

– Что?

– Добро людям. А ты им пока отдавал ложь да обиды.

Сияние от головы Михаила стало совсем нестерпимым. Федюшка вновь зажмурил глаза, спасая их от света, и сказал:

– Хорошо, я дам добро…

– Да разожмурь ты наконец веки, – услышал вдруг он совсем другой голос. – Нужно мне добро твое, чего ты мелешь?

Поднял Федюшка веки и увидал себя лежащим на кровати в бабушкином доме, а над собой – склонившегося Постратоиса. Вжался Федюшка в подушку, полоснуло его страхом и неприязнью, уж больно разительна и быстра была смена лиц, лишь мгновение назад на него глядело юное, светлое лицо Архангела Михаила, и вот теперь вдруг зырится пугающая физиономия Постратоиса. Еще стоит в ушах проникновенный печальный голос Михаила, и вот уже его покрывает хриплая трескотня повелителя Греха и Смерти.