Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых - Дарья Болотина

– Принимаю, – ухмыльнувшись, произнесла Смерть. Многократным эхом, неизвестно от чего получившимся, прокатилось по всему поднебесью это ее «принимаю». Снижение было настолько резким, что Федюшка едва не задохнулся от встречного воздушного кляпа. И через мгновение он прямо перед собой увидел старого человека с жадными воспаленными глазами, который стоял на коленях перед вырытой им ямой и счастливым сумасшедшим взглядом таращился на дно ямы. Вдруг он схватился рукою за сердце; его глаза, откуда сверкало бешеное счастье, враз лишились всякого сверкания и стали неподвижными, а сам человек опрокинулся на спину, голова откинулась набок, рот раскрылся, и оттуда вывалился язык.

– Р-разрыв сердца! Бр-раво! – восторженно прорычал Постратоис. – Великолепная кончина!

Они вновь набирали высоту, далеко позади уже был мертвец.

– Но почему?! – воскликнул Федюшка, ему вдруг стало жалко старика. – Разве его жизненный огонек угасал?

– Разрыв сердца, я же сказал, – мрачно ответил Постратоис, – а огонечка, юноша, у него вовсе не оставалось, он весь на радость израсходовался. Бедолага клад нашел, ну и не выдержало сердечко радости. А потом, что это, юноша? Уж не жалеешь ли ты его? Нет ничего отвратительнее жалости. Разве тебя этому в школе не учили? Да и что может быть бессмысленнее жалости к трупу, ха-ха-ха… был старик – фу! И нету старика, лучше б ты пожалел лопату, что с ним рядом валялась, меж ними сейчас никакой разницы. Ох-ха-ха-ха-ха…

Поежился Федюшка от слов и хохота Постратоиса, и даже прелесть полета потускнела. Особенно страшно прозвучало слово «труп».

– А что за клад он нашел? – спросил Федюшка, спросил, чтобы что-нибудь спросить, чтобы прогнать из ушей застрявшие там шелестящие и рычащие звуки слова «труп».

– Клад-то? А сокровище, сундучок с монетками, – прогрохотало сверху.

– А чье оно теперь? – встречный ветер почти поглотил этот робкий Федюшкин вопрос, но Постратоис услышал его. Услышал и так захохотал, что казалось, это само поднебесье хохочет и того и гляди лопнет от хохота.

– Твое, юноша, коли захочешь, твое сокровище. Вернемся, а? Хочешь, а?

– Хочу, – едва слышно прошептал Федюшка, но и этот его шепот был услышан. Снова раздался хохот, в котором участвовали и Смерть, и пупырчатый Грех, и вся компания развернулась резко, так что у Федюшки кости заломило, и помчались назад. Старик лежал на том же месте, в том же положении.

– Ну, бери сундучок-то, – крикнул Постратоис.

– А как? Снижаться ж надо.

– Не надо снижаться, ты пожелай только. Разве ты не понял, что твое «хочу» рядом со мной всесильно.

Федюшка хотел было спросить: «А как это – “пожелай”?» – но вдруг из его нутра громогласно рявкнуло: «Хочу!» И он тут же почувствовал в руках тяжесть – сундучок был тут как тут. Необыкновенно красивый, тяжеленький сундучок, резной, из зеленого камня, с золотым маленьким замочком и ключиком золотым при нем. В сундучке погромыхивало. Федюшка прижал сундучок к животу, и так ему стало хорошо, так радостно, что сундучок теперь его, что ему захотелось запеть или заорать в голос – выплеснуть как-нибудь переполнявшую его радость, пока она не разорвала его. И утробный страшный рев вдруг вылетел из его рта, и ему даже показалось, что оттуда же выскочил маленький человечек с капризным личиком и в дикой пляске задвигался рядом с его головой.

– Блестяще, юноша, – раздалось над Федюшкиным затылком. – Увидеть! Захотеть! Заиметь! Все, что вижу, хочу иметь, все, что хочу иметь, имею, любой ценой имею, имею и наслаждаюсь! Это и есть жизнь сильного человека, та жизнь, которую святоши называют жизнью в грехе…

– Во мне, во мне! – с хохотом ворвался в разговор пупырчатый комок. – Все во мне, и я во всех!.. Бр-раво!

– Это какие святоши? – спросил Федюшка.

– Да те, что у бабки твоей на досках намалеваны, – прогремел Постратоис, – у-ух, ненавижу! Ничего, сейчас ты познакомишься с достойной личностью. Твой ровесничек.

– Жаль, что знакомство коротковатым будет, – прошелестел голос Смерти, – огонечек его на исходе. Зато уж погорел!

Не огонечек был, а целый кострище. Но все кончается, и костры выдыхаются.

– Дай и ему гееннского огня, чтобы не выдохся, – крикнул Федюшка.

– А он не просит, не просит! – хохоча отвечал Постратоис. – Достойно погорел и пожег, покормил нашего пупырчатого друга, покормился вдоволь от него сам, ну и хватит. Он смело идет навстречу небытию.

Новое слово «небытие» очень весомо прозвучало, оно показалось даже страшнее слова «труп». Непонятное, непостижимое, оно вызвало у Федюшки на несколько мгновений такой же ужас, как и пребывание под балахоном Смерти. И тут же он почувствовал жару.

– Мы над Южной Америкой, – объявила Смерть, – здесь всегда жарко. Да к тому же в декабре здесь лето! Люблю лето, трупы очень быстро начинают издавать гееннский смрад. Замечательно! Ночь, а какая теплынь, замечательно!

– Да, это замечательно, – воскликнул Постратоис, – снижаемся. Вот он – Хулио дос Сантос за своим обычным занятием. Без двух минут труп, но он еще не знает об этом.

Федюшка увидел около стены дома пьяного до бесчувствия человека, ничком лежащего на тротуаре, а около него – чернявого грязного мальчика в засаленной рвано-заплатанной одежонке и босиком. Мальчик деловито, со знанием дела, снял с пьяного часы и обшарил его карманы. Сделав дело, он со злостью пнул лежащего ногой в голову и пошел своей дорогой. Отойдя шагов двадцать, он вынул из-за пазухи часы, и взгляд, которым он осмотрел свою добычу, был почти таким же, каким недавно старик, ставший мертвецом, смотрел на сундучок с яме.

– Ишь! Ты откуда такой взялся? – со злым интересом спросил мальчик Федюшку, который возник перед ним прямо из воздуха. – С неба, что ли?

– Ага, с неба, – сказал Федюшка.

– Ишь – с не-еба… ангелочек? А сундучок-то у тебя мой. – Голос у мальчика был дребезжащим, взрослым и будто простуженным, на губах играла наглая ухмылка, угрюмые глаза смотрели пытливо и недоброжелательно.

– Ты бедняк? Сирота? – спросил Федюшка.

– Ага, сирота, ни отца, ни матери, ни стыда, ни совести. – И мальчик засмеялся почти таким же смехом, каким смеется Постратоис.

Хохоча, он протянул руки к сундучку, намереваясь выдернуть его у Федюшки. Но Федюшка растворился в воздухе. Мальчик обалдело постоял немного перед пустым местом, где только что стоял Федюшка, махнул рукой, зачем-то погрозил небу кулаком и побежал прочь. Но недолго он бежал. Только он добежал до середины мостовой, как из-за угла выскочил легкой автомобиль; тут-то и произошла их роковая встреча – полированной стали автомобиля и хрупкого тела мальчика, и встреча эта для мальчика кончилась трагически. Федюшка, находясь уже в воздухе, вскрикнул, когда после хлесткого, звучного удара мальчик отлетел на несколько метров и упал головой на мостовую. Из автомобиля вышел человек в шляпе и плаще. Держа руки в карманах, он подошел к бездыханному телу, постоял немного над ним, брезгливо поморщился и отодвинул его ногой, так и не вынув руки из карманов.

Затем сел в машину и уехал.

– Старые знакомые встретились, – прокричал весело Постратоис. Они уже летели обратно. – Как-то наш Хулио продал этому человеку его собственные часы, которые днем раньше он стянул у него из жилетки.

А ты, раззява, еще немного бы – и ти-ти-улети твой сундучок, лапки у Хулио цепкие… были! Ха-ха-ха!..

– А почему этот в плаще не помог ему, а ногой, а?

– Во-первых, юноша, устал объяснять: трупы не жалеют, трупам не помогают. А во-вторых, этого Хулио весь город, вся округа знает, то есть знала. И я не нашел бы ни одного охотника помогать в чем-то Хулио. Подерзил малыш, побуйствовал. Но и прекратил достойно эту маяту. Ты не желаешь так? Ах, да тебе эта маята нравится, ты даже вечно маяться желаешь… Вперед, однако, в Москву, сейчас ты увидишь еще более достойного человека. Шел он, шел навстречу смерти и наконец дошел.

– Дошел! – кошмарно улыбаясь, повторила рядом летевшая Смерть. – Сейчас мы встретимся. Достойная встреча с достойным человеком, он кончит так, как и должны бы кончать эту канитель все люди, что-либо понимающие и соображающие. Мы на месте, гляди!

И Федюшка увидел худого человека с уставшим лицом, которому лет было примерно столько же, сколько его маме. Человек стоял на табуретке и надевал себе на шею веревочную петлю. Выражение лица его было угрюмо-сосредоточенным, он действовал быстро и решительно, видимо, все было уже обдумано, все пережито, все определено, и через несколько мгновений он болтался на веревке с затянутой петлей на шее. Когда его развернуло лицом к Федюшке, тот вскрикнул и даже глаза на чуть-чуть зажмурил: безобразно огромный язык вываливался изо рта повесившегося, а в вылупленных мертвых глазах застыл-застрял такой ужас, что, казалось, он способен оживить висящий труп, будто в самый последний момент жизни, когда уже табуретку ногами оттолкнул, вспыхнуло неожиданно желание-вопль – жить!