Синдром космопроходца (СИ) - Кузнецова Светлана Владимировна

– Я же говорил… – начал Рокотов и осекся.

Джиллини находилась там, где и оставалась: в полном здравии и в приподнятом настроении. Вряд ли, если бы ей было плохо, она танцевала, перебегая от цветка к цветку, словно возомнив себя большой бабочкой. Видеть главу поселения обнаженной было несколько странно. В неверном свете псевдолуны ее кожа отливала бронзой. Рокотов заглянул в ее лицо, и ему стало не по себе окончательно. Абсолютно счастливое безумие исказило до неузнаваемости ее черты. И так довольно привлекательные, сейчас они казались прекрасными и уродливыми одновременно.

– Надо как можно скорее увести ее отсюда, – проговорил Витэр и двинулся вперед, но не тут-то было. Скрюченный сук, усеянный острыми шипами в палец длинной, преградил ему дорогу. Рокотов оказался проворнее и, поднырнув под ветку, поспешил к Джиллини.

Справа на периферии зрения возникла черная тень. Рокотов, не тратя время на осознание опасности, отклонился в сторону, и колючая коряга рухнула возле его ног с глухим стоном.

– Да какого…

– Не останавливайся! – Витэр стоял в самой настоящей клетке из постоянно сплетающихся сучьев и шипов. Черную древесину он крошил руками, то ли забыв о ноже, висящем у него на поясе, то ли зная, что тот окажется бесполезным. Выпачкал ли он ладони в красном соке или в собственной крови понять не получалось.

Рокотов пригнулся, пропуская очередную шипастую ветку над головой, нашел взглядом Джиллини и поспешил к ней. Первые мгновения он удивлялся своей выносливости: после кросса, устроенного ему Витэром, думал будет лежать не меньше суток. Однако тело повиновалось идеально, мышцы горели, требуя движения, а дыхание и не думало срываться. Беснующиеся вокруг ветви, коряги, лианы, корни, фосфоресцирующее нечто – он не знал, как назвать его, хоть как-то передав отвратный червивый внешний вид, – Рокотов проходил словно слабый поток астероидов, практически не замечая. Принцип действий оставался неизменным: поймать ритм и понять систему движения, а затем направить корабль по одной из безопасных траекторий. Вся разница – вместо корабля собственное тело, но так даже проще, по крайней мере, сейчас.

Он не успел вовремя сбавить скорость, а потому сбил Джиллини с ног. Они покатились по траве. Рокотов оказался сверху, глянул на Витэра… и не увидел. Там, где он стоял, шевелился клубок даже не сучьев, а черных змей. Резко пахнуло пряными травами, в носу засвербело, а голова стала легкой-легкой и звенящей. Джиллини смотрела на него совершенно пустым взглядом и улыбалась чему-то своему, никак не связанному ни лично с Рокотовым, ни с происходящим. А затем безумие настигло и его: ничем иным не вышло бы объяснить, почему он наклонился и поцеловал ее в губы.

Далее он плохо помнил. Руки Джиллини обрели невероятную силу и стиснули плечи. Рокотов не сумел бы освободиться, даже захоти он этого: если бы ему в голову пришла удивительная и странная мысль отстраниться. Где-то в глубине души теплилось удивление: ведь ему давно уже не сопливые двадцать лет. Он и забыл, когда хотел кого-то так же неистово и страстно, а ему отвечали с такой взаимностью и готовностью. Нет. Не забыл. Он никогда ничего похожего не испытывал ни к кому на свете, и пусть происходящее – бред, сон, действие каких-либо дурманящих веществ или что-нибудь в этом духе, прекращать он не желал, как не хотела и Джиллини.

В конце концов она оказалась более решительной. Они снова покатились по траве, и на этот раз Джиллини оказалась сверху, стиснув его бедра, словно электромагнитные тиски, удерживающие на верфях космические корабли.

Дыхание срывалось. Сила тяжести на Новом Йоркшире была меньше земной, но космопроходцу все равно становилось несладко. Человеческий организм привыкал к космосу практически мгновенно: какие-то три дня в невесомости, и сердечный ритм становился медленнее, а мышцы атрофировались за ненадобностью. И никакая искусственная гравитация на самом деле не спасала, физические упражнения лишь позволяли не становиться амебой при спуске на какую-нибудь планету – не более.

Любовь в невесомости прекрасна и легка, в планетарных же условиях – скорее мучение: постоянное напряжение, выброс эндорфинов и адреналина (недаром многие стационы во всех возможных смыслах кончали сердечными приступами). Однако сейчас и здесь Рокотову хотелось именно этой необузданной, на пределе резервов организма страсти с женщиной, которую он знал всего несколько дней и точно не собирался тащить в постель раньше. Он если и желал… то… не Джиллини.

Догадка поразила его и испугала. А потом перед глазами встало лицо: угловатое, длинное и худое, бледное по причине недостатка ультрафиолета, но уже не детское и не старушечье – взрослое, привлекательное. Та, у которой множество лиц.

«Слукавил Витэр, – подумал Рокотов, – нет у нее множества. Есть одно единственное – свое. Просто время над ней не властно. Будет, какой захочет и с кем захочет. Хотелось бы, чтобы со мной».

Светловолосая, с огромными, лучистыми серебристо-прозрачными глазами – будто лед, – не как у стационов, не как у космопроходцев, а как у приведшей сюда твари, притворяющейся местным лекарем. Вот только в отличие от Витэра она не пугала. Совсем. За одну только улыбку было не жаль жизни.

Дыхание сбилось окончательно. Джиллини – или все же не она? – отклонилась назад, выгнулась, мазнув кончиками волос по его коленям. Она казалась невероятно красивой сейчас, даже прекрасной. Мог ли Рокотов в нее влюбиться? Он не знал. Хотел – однозначно.

Наверное, испытывай он искренние чувства, не смог бы отвести взгляда, услышав подозрительный шум. Однако он тотчас повернул голову – вовремя, чтобы увидеть, как разлетаются сучья-змеи. Внутри образованного ими клубка словно родился маленький фотонный взрыв. Все поглотила яркая вспышка, а затем – тьма, с которой не сравнится даже самый пустой сектор космического пространства, только дыра, прозванная предками «белой». А потом в центре нее появился светящийся силуэт, похожий на человеческий, но слишком вытянутый. Постепенно силуэт менялся: будто усыхал в росте. Его сияние меркло. Рокотов дважды моргнул и увидел Витэра в той самой страшной ипостаси, с радужной короной, запутавшейся в темных волосах. Его глаза горели слепящим индиго – яростью, смешанной с ненавистью и… чем-то еще, совершенно неправильным и едва ли не омерзительным.

В следующий миг на периферии зрения что-то мелькнуло, и Рокотов отвернулся. Витэр, несомненно, был опасен, однако он стоял достаточно далеко, а подозрительно извивающаяся коряга находилась близко. Кажется, кто-то закричал, но Рокотов не разобрал слов. В космосе, которым он жил и дышал, не имелось звуков, потому и сейчас на этой поляне со странными тварями, его окружающими, не существовало зряшных колебаний воздуха – только время, которое, увы, стремительно истекало.

Скрюченное нечто прыгнуло, на мгновение зависнув на фоне ненормально огромной сиреневой луны. Псевдолуны, конечно же, хоть подобное и неважно. Оно собиралось проткнуть Джиллини насквозь: вошло бы в районе поясницы, вышло бы через живот. Наверное, Витэр пытался воспрепятствовать этому. По крайней мере, Рокотов видел вскинутую руку. Жаль, в длинных пальцах не заметил ни ножа, ни лазера, ни обыкновенного планетарного огнестрела. У Рокотова оружия тоже не было, зато он мог перекатиться, заслоняя Джиллини собой.

Спину обожгло, в ушах зазвенело, и это было последним, что он запомнил.

***

Народу на астрофизике и навигации, как и обычно, присутствовало немного. Половина нижних мест пустовала, а на верхних расположился только он. Почему-то курсанты любили морочиться на тему прозвания летучими мышами, потому в аудитории, предназначенной для нескольких потоков одновременно и оборудованной сидячими местами по всему периметру, предпочитали условный низ. Рокотов же, наоборот, сидел преимущественно на потолке.

«Мурселяго, говорите? Ну так не завидуйте», – говорил он.

Огромнейший плюс подобного положения он заметил на первом же курсе: зрение с легкостью подстраивалось под перевернутую картинку. Очень скоро Рокотову стало чихать на то, видит ли он текст вверх тормашками, сбоку или в нормальном положении. Он мгновенно схватывал суть написанного, а это сильно помогало на зачетах и экзаменах, когда очередной проверяющий клал перед собой конспект с лекциями и задавал по нему вопросы.