Информаторы - Брет Эллис

— Эд, — говорит Роджер. — Его звали Эд. — Пауза. — Вообще-то, когда создавалась группа, его звали Табаско. — Пауза. — Мы его переименовали.

— Господи, Эд. — Продюсер неловко умолкает, его фальшивое благоговение чуть не вышибает из меня слезу. — Это, как говорится, «настоящая трагедия» была. Ужасно жалко. И наверняка очень грустно, да?

Роджер вздыхает, кивает:

— Они тогда уже распались.

Продюсер втягивает в себя дым и одновременно ухитряется произнести следующее:

— Вы, парни, можно сказать, пионеры в роке последнего десятилетия, и очень жаль, что вы распались, — могу я вам предложить вафли?

Роджер изящно отпивает сакэ.

— Жалко, — а потом, глядя на меня: — Верно?

— Si, senor[50], — вздыхаю я.

— Фильм оказался крут и рентабелен, и притом ведь никого не эксплуатировали, так что мы подумали… ну… с вашей… — продюсер жалобно косится на Роджера, запинается, — внешностью, вам будет интересно и увлекательно по-настоящему сыграть в кино.

— Мы столько сценариев получаем, — вздыхает Роджер. — Брайан отказался от «Амадея»[51], так что планка у него весьма высока.

— Кино, — рассказывает продюсер, — в общем, о рок-звезде в космосе. Пришелец заявляется на НЛО, ломает…

Я стискиваю Роджеру локоть.

— НЛО. Неопознанный летающий объект, — тихо поясняет Роджер.

Я отпускаю локоть. Продюсер рассказывает дальше.

— Пришелец заявляется на НЛО, ломает парню лимузин после концерта в «Форуме», потом долгая дикая погоня, и инопланетянин увозит парня на свою планету, и там рок-звезда томится в тюрьме. Ну то есть — что угодно, принцесса там, любовная линия. — Пауза. Продюсер с надеждой смотрит на Роджера. — Мы подумываем о Пэт Бенатар.[52] Об «Уйди-Уйди».

— Нехило, бляха-муха, — смеется Роджер.

— У парня единственный способ выбраться — записать альбом и устроить концерт для местного императора. Император по сути… э… помидор. — Продюсер кривится, содрогается, обеспокоенно смотрит на Роджера.

Роджер сжимает двумя пальцами переносицу.

— То есть это триллер такой, да?

— Он не безвкусен, а экземпляр у вас есть, — отвечает продюсер. — И все от этой штуки в сейфе без ума.

Роджер улыбается, кивает, смотрит на японку, подмигивает, высунув язык. И говорит продюсеру:

— Мне не скучно.

Я действительно помню фильм о группе, и в нем все было, в общем, правильно, только создатели фильма забыли добавить бесконечные иски об авторских правах, тот раз, когда я сломал Кении руку, прозрачную жидкость в шприце, часами вопящего Мэтта, глаза фанатов и «витамины», какие были у Нины глаза, когда она требовала новый «порш», реакцию Сэма, когда я ему сказал: «Роджер хочет, чтоб я записал сольник», — видимо, создатели фильма не желали во все это влезать. Они, наверное, вырезали сцену, когда я вернулся домой и обнаружил, что Нина сидит в спальне дома на пляже с ножницами в руках, и кадр с проколотой, подтекающей водяной кроватью тоже выкинули. Они потеряли кусок, в котором Нина пыталась утопиться на приеме в Малибу, и вот эти кадры, где сначала из Нины выкачивают воду, потом ее лицо в камере против моего и она говорит: «Я тебя ненавижу», — и отворачивается, бледная, опухшая, мокрые волосы прилипли к щекам. Фильм снимали до того, как Эд прыгнул с крыши отеля «Клифт» в Сан-Франциско, поэтому создатели не виноваты, что эта сцена в фильме отсутствует, но, по-моему, у них нет оправдания за все остальные пропуски, за то, что фильм — скелет, рентген, кучка нудных, ставших бешено популярными фактов.

Со стропила над балконом свисает зеленый фонарь, он возвращает меня на землю: проценты, одобрение сценария, валовая прибыль к чистой — слова, непривычные по сей день, и я смотрю в Роджеров фужер с сакэ, а японка в номере корчится, топает, бродит кругами, всхлипывает, и продюсер встает, продолжая беседовать с Роджером, закрывает дверь и улыбается, когда я говорю:

— Я признателен.

Звоню Мэтту. Оператор соединяет меня всего каких-то семь минут. Трубку берет четвертая жена Мэтта Урсула, она вздыхает, услышав мое имя. Я пять минут жду, когда она вернется, представляю, как Мэтт, опустив голову, стоит рядом с ней в кухне, в доме на Вудлэнд-Хиллз. Но Урсула говорит:

— Он пришел, — и я слышу голос Мэтта:

— Брайан?

— Ага, отец, это я.

Мэтт присвистывает.

— Ух. — Длинная пауза. — Ты где?

— В Японии. В Токио, кажется.

— Сколько уже — два, три года?

— Не, не так… долго, — говорю я. — Не знаю.

— Ну, отец, я слыхал, ты это — в турне?

— Мировое турне-восемьдесят четыре, о как.

— Я слыхал насчет… — Голос стихает. Напряженная, неловкая пауза, прерываемая лишь «ага» и «э…»

— Я фильм видел, — говорит он.

— Который с Ребеккой де Морней?[53]

— Э… нет, который с обезьянкой.

— А… ага.

— Я слушал альбом, — наконец произносит Мэтт.

— Ты… тебе понравилось?

— Издеваешься?

— Это… получилось, а? — спрашиваю я.

— Подпевки отличные. Очень сильно.

Еще одна долгая пауза.

— Это… м-м… мощно, отец, мощно, — говорит Мэтт. Пауза. — Та песня, про машину, а? — Пауза. — Я видел, как его Джон Траволта[54] в «Тауэре» покупал.

— Я… ну… я, отец, очень рад, что ты так говоришь, — говорю я. — Ага?

Длинная пауза.

— А ты… ну… типа сейчас делаешь типа что-то? — спрашиваю я.

— Да, дурака тут валяю, — отвечает Мэтт. — Может, через пару месяцев на студию уже смогу.

— За-ме-ча-тель-но, — говорю я.

— Угу.

— А с Сэмом… ты общался? — спрашиваю я.

— Ну где-то… ну, месяц назад, по-моему. С адвокатом, что ли. Где-то с ним столкнулся. Случайно.

— Сэм… нормально?

Без особой уверенности Мэтт отвечает:

— Великолепно.

— А… его адвокаты?

Он отвечает вопросом:

— Как Роджер?

— Роджер — ну, Роджер.

— Из реабилитации вышел?

— Давно уже.

— Да, я понимаю, — вздыхает Мэтт. — Я понимаю, отец.

— В общем, отец, — я втягиваю воздух и напрягаюсь, — я думаю, может, если хочешь, ну, я не знаю, может, мы как-нибудь соберемся, придумаем песенок, когда я турне закончу, может, запишем чего… а?

Мэтт закашливается, а потом довольно быстро отвечает:

— Ой, знаешь, я не знаю, ну как бы, старое прошло, и что-то мне как-то не очень это.

— Ну, блядь, это же не… — Я обрываю фразу.

— Ты давай вперед.

— Я… Я и так, знаешь. — Я пинаю ногой стену, а ногти почему-то так впиваются в забинтованную рану, что на ней выступает красное.

— Уже все, знаешь, — говорит Мэтт.

— Я что, типа вру, да?

Я молчу, только дую на ладонь.

— Я тут смотрел те старые фильмы, которые Нина с Донной в Монтерее снимали, — говорит Мэтт.

Я стараюсь не слушать, повторяю про себя: Донна?

— И страннее всего, и притом круче всего, что на вид Эд был неплох. Прямо скажем, очень хорош. Загорелый, в форме, и я не знаю, как же так вышло. — Пауза. — Не знаю, как же, блядь, так вышло.

— Какая разница?

— Ага, — вздыхает Мэтт. — Ты понял.

— Потому что мне без разницы.

— Мне, отец, наверное, тоже без разницы.

Я вешаю трубку, вырубаюсь.

По дороге на стадион с заднего сиденья лимузина смотрю телевизор — сумо, какое-то старое кино с Брюсом Ли, семь раз одна и та же реклама синего лимонада, я кидаюсь обсосанными кубиками льда в квадратный экранчик, опускаю стеклянную перегородку и говорю шоферу, что мне нужна куча сигарет, и шофер достает из бардачка и кидает мне пачку «Мальборо», а кокаин толком не подействовал, как я ожидал, рука от него болит еще сильнее, и это пугает, я все сглатываю, но остатки настойчиво, назойливо щекочут глотку, и я все пью скотч, который почти отбивает вкус.

На сцене воняет п о том, там, наверное, градусов сто, мы играем пятьдесят минут, а я лишь хочу спеть последнюю песню, а группа, когда я говорю об этом в перерыве, считает, что это дурацкая идея. Все песни — с последних трех сольников, но я слышу, как японцы в первом ряду с кошмарным, лишенным «р» акцентом выкрикивают названия хитов, которые я пел с группой, а теперешняя группа углубляется в хит со второго сольника, и вообще-то я не понимаю, нравится ли залу, хотя все громко хлопают, а позади меня четырехсотфутовая растяжка «Мировое турне Брайана Метро — 1984», она зыблется у нас за спинами, я медленно передвигаюсь по бескрайней сцене, пытаюсь вглядеться в зал, но громадные прожекторы превращают стадион в серую колышущуюся тьму, я начинаю второй куплет песни и забываю слова. Пою: «Прошла еще одна ночь, ты думаешь, как же так вышло», — и затыкаюсь. Гитарист резко вздергивает подбородок, басист пробирается ко мне, ударник все стучит. Я даже на гитаре не бренчу. Снова начинаю второй куплет: «Прошла еще одна ночь, ты думаешь, как же так вышло…» — и ничего. Басист что-то вопит. Я оборачиваюсь к нему, руки меня доконают, и басист приказывает: «Ты должен себе помочь», — и я спрашиваю: «Чего?» — и басист кричит: «Ты должен себе помочь», — и я спрашиваю: «Чего?» — и басист орет: «Ты должен себе помочь, блин», — а я думаю, какого черта я буду это петь, а потом — какой мудак написал эту бредятину, и я делаю группе знак, чтоб переходили к припеву, мы нормально закругляем песню, и нас не вызывают на «бис».