Информаторы - Брет Эллис

— Кто там?

Не отвечаю, только стучу опять.

— Кто там? — Голос встревоженный.

— Это я. — И затем: — Шерил.

Он отпирает замок, распахивает дверь. На нем плавки и футболка с ярко-синей надписью: «КАЛИФОРНИЯ», эту футболку я купила ему в прошлом году. Уильям в очках и, кажется, не удивлен, что я стою у него под дверью.

— Я как раз собирался в джакузи, — говорит Уильям.

— Мне в ванную нужно, — тихо говорю я. Мимо него прохожу через гостиную в ванную. Когда выхожу, Уильям стоит возле бара.

— Ты не могла… ванную найти?

Сажусь на раскладной стул перед громадным телевизором, игнорируя вопрос, но потом передумываю и отвечаю:

— Да.

— Хочешь чего-нибудь?

— Сколько времени?

— Одиннадцать. Что ты будешь?

— Все равно.

— Есть ананасовый сок, клюква, апельсин, папайя.

Я думала, он про алкоголь, но повторяю:

— Все равно.

Он подходит к телевизору, и телевизор включается внезапной вспышкой, ревом, только начинаются новости, Уильям вовремя делает погромче, и диктор говорит: «…новости девятого канала, Кристин Ли вместо Шерил Лейн…», — а Уильям возвращается к бару, разливает по бокалам сок и милосердно не спрашивает, почему я не в студии. Выключаю телевизор на первой рекламной паузе.

— А Линда где? — спрашиваю я.

— В Палм-Спрингз. На семинаре по толстой кишке. — Длинная унылая пауза, и затем: — Видимо, это интересно.

— Мило, — бормочу я. — Вы еще ладите?

Уильям улыбается, протягивает нечто, отчетливо пахнущее гуавой. Опасливо отпиваю, ставлю бокал.

— Она только закончила тут ремонт. — Уильям машет рукой, садится на бежевую кушетку напротив меня. — Хотя кондоминиум — это временно. — Пауза. — Она по-прежнему в «Юниверсал». Она хорошая. — Он отпивает сок.

Больше Уильям ничего не говорит. Снова отпивает, скрещивает загорелые волосатые ноги, смотрит в окно — там пальмы, залитые светом фонарей.

Встаю, нервно брожу по комнате. Возле книжной полки притворяюсь, будто читаю надписи на корешках, потом названия фильмов полкой ниже.

— Ты неважно выглядишь, — говорит Уильям. — У тебя чернила на подбородке.

— Все нормально.

Еще через пять минут Уильям произносит:

— Может, надо было нам остаться вместе. — Он снимает очки, трет глаза.

— О господи, — раздраженно говорю я. — Нет, нам не надо было оставаться вместе. — Я оборачиваюсь. — Так и знала, что не стоило приезжать.

— Я был не прав. Что тут скажешь? — Он опускает голову, разглядывает свои очки, колени.

Перехожу к бару, облокачиваюсь. Еще одна долгая пауза, и потом он спрашивает:

— Ты меня еще хочешь?

Я молчу.

— Ты, наверное, не должна отвечать. — В голосе смущение, надежда.

— Без толку. Нет, Уильям, я тебя не хочу. — Касаюсь подбородка, разглядываю пальцы.

Уильям смотрит на свой бокал и, прежде чем отпить, говорит:

— Но ты постоянно врешь.

— Больше не звони мне, — отвечаю я. — Я за этим приехала. Сказать.

— Но, мне кажется, я по-прежнему… — пауза, — …тебя хочу.

— Но я… — неловкая пауза, — …хочу другого.

— А он тебя хочет? — Мягкий нажим не ускользает от меня, и я резко падаю на высокий серый табурет.

— Не психуй, — говорит Уильям. — Держись.

— Все рушится.

Уильям встает, ставит бокал с папайей, опасливо шагает ко мне. Кладет руку мне на плечо, целует в шею, касается груди, чуть не переворачивая мой бокал. Ухожу в другой угол комнаты, вытираю лицо.

— Ты меня удивил, — в итоге выдавливаю я.

— Почему? — через комнату спрашивает Уильям.

— Ты никогда никому не сочувствовал.

— Неправда. А ты?

— Тебя никогда не было. Тебя никогда не было. — Я умолкаю. — Ты никогда не был… живой.

— Я был… живой, — невнятно отвечает он. — Живой?

— Нет, не был. Ты знаешь, о чем я.

— Какой же я тогда был?

— Ты был просто… — Замолкаю, смотрю через дверь на громадный белый ковер в большой белой кухне, белые стулья на мерцающем кафельном полу. — …не мертвый.

— А… ну… тот человек, с которым ты сейчас? — напряженно спрашивает он.

— Не знаю. Он… — я запинаюсь, — …милый. Милый. Он на меня… благотворно действует.

— Благотворно? Он что, витамин «А»? Ты о чем? Он в постели хорош или что? — Уильям воздевает руки.

— Он может, — бормочу я.

— Ну, если б ты меня встретила, когда мне было пятнадцать…

— Девятнадцать, — перебиваю я.

— Господи боже, девятнадцать, — бросает он.

Иду к двери, оставляя за спиной весьма знакомую сцену, и один раз оборачиваюсь, смотрю на Уильяма, и меня пронзает отвращение, которого я чувствовать не хочу. Представляю себе Дэнни, как он ждет меня в спальне, крутит телефонный диск, звонит кому-то, какому-то фантому. Дома включен телевизор и «бетамакс». Разворошенная постель. На постели записка:

«Прости — увидимся. Звонил Шелдон, сказал, у него хорошие новости. Поставил таймер на 11, выпуск должен записаться. Прости. Пока.

P.S. Бифф говорит, ты интересная», —

и ниже телефоны Биффа. Стоявшая у кровати сумка с его одеждой исчезла. Я перематываю пленку, ложусь и смотрю одиннадцатичасовой выпуск.

глава 7. Открытие Японии

Направляясь прямиком в черноту, глазея в иллюминатор на беззвездное полотно, кладу ладонь на стекло, чтоб кончики пальцев онемели от холода, гляжу на собственную руку и медленно отрываю ее от окна. По темному проходу ко мне пробирается Роджер.

— Отец, часы переведи, — говорит он.

— Что?

— Часы, говорю, переведи. Разница во времени. Мы в Токио приземляемся. — Роджер вглядывается в меня, улыбка его сползает. — Токио — это… м-м… в Японии, ага? — Ответа нет. Роджер проводит ладонью по светлым волосам, нащупывает на затылке хвостик, вздыхает.

— Но я… ничего… не вижу, отец, — сообщаю я, замедленно тыча в потемневшее окно.

— Это потому, что ты в темных очках.

— Нет, не поэ… тому. Прав… да… — я подбираю слово, — э… темно… — и прибавляю: — …отец.

Минуту Роджер смотрит на меня.

— Ну, это потому, что окна… э… тонированные, — осторожно объясняет он. — Окна в самолете — затемненные, ага?

Я не отвечаю.

— Хочешь валиума, ширева, жвачки, чего-нибудь? — предлагает Роджер.

Я качаю головой.

— Не… я передоз… нусь.

Роджер медленно поворачивается, идет по проходу в носовой салон. Я прижимаю ко лбу кончики пальцев, еще холодные от стекла, и глаза у меня закрываются.

Просыпаюсь голый, весь в поту, на большой кровати в номере пентхауса «Токио-Хилтон». На полу смятые простыни, под боком голая девчонка спит — головой на моей руке, рука онемела, даже удивительно, как тяжело ее вытащить, и в итоге я небрежно заезжаю локтем девчонке по лицу. У девчонки за щеками — катыши «клинексов», которые я заставлял ее жрать, подбородок сухой, рот приоткрыт. Поворачиваюсь к девчонке спиной, а там парень лежит — шестнадцать-семнадцать, может и меньше, — азиат, голый, руки с кровати свисают, гладкий бежевый зад покрыт свежими алыми рубцами. Нащупываю телефон на тумбочке, но тумбочки нет, а телефон — на полу, на куче влажных простыней, и отключен. Задыхаясь, я тянусь через парня, включаю телефон — это занимает минут пятнадцать — и наконец прошу кого-то позвать Роджера, но Роджер, сообщают мне, на конкурсе поедания фруктов и прокомментировать не может.

— Этих ребят заберите отсюда, ладно? — бормочу я в трубку.

Я вылезаю из постели, роняю пустую водочную бутылку на бутылку бурбона, та выливается на пакет чипсов и номер «Хастлер-Ориент», в нем эта, которая на кровати, — девушка месяца, и я опускаюсь на колени, открываю журнал, мне странно видеть, как отличается ее пизда в объективе от того, что я видел три часа назад, а когда я оборачиваюсь к постели, мальчик-азиат открыл глаза, смотрит на меня. А я стою, не смущаясь, голый, похмельный, и смотрю в эти его черные глаза.

— Жалко себя? — спрашиваю я и радуюсь, когда два бородатых мужика открывают дверь, шагают к кровати. Иду в ванную и там запираюсь.

Выворачиваю кран до упора, чтобы плеск воды о фаянс гигантской ванны заглушил шум, с которым два администратора по очереди выволакивают девчонку с парнем из постели, из номера. Я нагибаюсь над ванной — вода нужна только холодная, — подхожу к двери, прижимаюсь к ней ухом, слушаю, есть ли кто в номере. Я уверен, никого нет, открываю дверь, выглядываю — и правда никого. Беру из холодильника ведерко для льда, из льдогенератора — специально попросил, чтобы его посреди номера поставили, — лед. Потом встаю на колени у кровати, открываю ящик, вынимаю упаковку либриума, возвращаюсь в ванную, запираюсь, высыпаю в ванну лед — на дне ведерка хватит воды, чтобы впихнуть в глотку либриум, — залезаю в ванну, ложусь, одна голова торчит, и меня сбивает мысль, что, может, ледяная вода с либриумом — не такой уж замечательный коктейль.

Во сне я сижу в ресторане отеля наверху, у стеклянной стены, смотрю на неоновую ткань, которая сойдет за город. Пью «камикадзе», напротив меня — девочка-японка из «Хастлера», но ее гладкое смуглое лицо — в макияже гейши, а тугое ярко-розовое платье, гримаса, что кривит ее плоские, мягкие черты, и взгляд пустых темных глаз — хищные, мне от них неуютно, и вдруг вся неоновая ткань мигает, бледнеет, воют сирены, и люди, которых я и не заметил, выбегают из ресторана, в черном городе внизу вопят, кричат, на черном небе высвечиваются громадные дуги пламени, рыжие и желтые, они выстреливают откуда-то с земли, а я все смотрю на гейшу, пламя отражается в ее зрачках, она что-то бормочет мне, и ни малейшего страха в ее глазах, громадных, раскосых, — теперь она нежно улыбается, повторяет это слово еще, еще, еще, но его заглушают сирены, крики, всякие взрывы, и когда я кричу в панике, спрашиваю, что она такое говорит, она лишь улыбается, моргает, вынимает бумажный веер, ее губы лепят все то же слово, и я склоняюсь к ней, чтобы расслышать, но монструозная лапа вламывается в окно, осыпая нас стеклом, хватает меня, теплая, вибрирующая от ярости, покрытая слизью, которая пропитывает мне костюм, и эта лапа тащит меня в окно, а я выворачиваюсь к девчонке, и та опять говорит это слово, теперь отчетливо: