Шпион и лжец - Ребекка Стед

– Кто? – переспрашиваю я.

– Мистер Апельсин. Мой будущий муж. Я женюсь только на том, кто любит апельсины.

– Ты хочешь выйти за кого-то замуж, потому что вы оба любите апельсины?

– Нет! – Она корчит гримасу. – Я терпеть не могу апельсины. И цвет, и вкус. Это единственный вкус, который я ненавижу. В том-то и весь смысл. Я ненавижу, а он любит. И мы всегда можем правильно поделить пакетик.

– Пакетик чего?

– Да всего. «Старбёрст». «M&M’s». «Джолли рэнчерз». Чего угодно.

– Это шутка? – Я кошусь на маму Вернея, но она и бровью не ведёт – явно слышит это не в первый раз. Она уже перешла к чистке зелёных зубов на фотографии.

– Почему шутка? – говорит Карамель. – Я давно поняла, что счастливая семья – это вопрос случая. Ты знаешь, сколько раз виделись до свадьбы мои бабушка с дедушкой? Один! Они ехали в одном поезде, увидели друг друга – и всё. И они знаешь как до сих пор друг друга любят!

– Но…

– А моя подружка Джоуни с фехтования рассказала, что её родители встречались аж десять лет и только потом поженились, а через полтора года они угадай что – правильно, развелись! Поэтому я и считаю, что к этому делу надо подходить проще.

Почти убедительно.

– Нет, конечно, он должен быть симпатичный и всё такое, – говорит она.

Я киваю.

– Но не как в сериалах симпатичный, а как на самом деле. Как… как живой человек.

– По-моему, конфеты играют важную роль в твоей жизни, – говорю я.

Она смеётся:

– Да ты что? А почему, ты думаешь, меня зовут Карамель?

– Может, наоборот, ты любишь конфеты, потому что тебя зовут Карамель, – говорю я. – Тебе это не приходило в голову?

Она перестаёт смеяться.

– Нет. В этом нет никакого смысла.

Её мама поворачивается ко мне:

– Карамелька права. Дело в том, что мы позволяем нашим детям самим выбирать себе имена.

– Как это? Когда они ещё… совсем младенцы?

– Ну, не то чтобы младенцы. Но примерно годам к двум уже становилось ясно, что они за люди и что для них особенно важно. А мы просто это… скажем, интерпретировали.

Кажется, она абсолютно серьёзна.

Карамель кивает:

– Я без ума от конфет буквально с рождения. А Голубь – от голубей.

– Вообще от всех птиц, – поправляет её мама. – Просто голубей у нас в Бруклине особенно много. – Она с улыбкой смотрит на Карамель. – Подумай только, Карамелька: если бы мы давали вам имена при рождении, мы могли бы назвать тебя Апельсинкой! Это была бы катастрофа.

Я думаю, рассказывать ли об этом маме. А то вдруг «толковая богемная семья» снова станет просто «милой».

– А тебя назвали в чью-то честь? – спрашивает Карамель.

– Вообще-то да. Мои родители очень любят одного художника, Сера. Его звали Жорж. Пишется как Джордж, но с немой s на конце.

– У тебя в имени есть немая s? – восхищается Карамель. – Это же круто. Типа как тайный знак.

Мама Вернея улыбается.

– О, я тоже люблю Сера. – Она смешно произносит «р» в слове «Сера» – как будто горло полощет. Возможно, так его произносят настоящие французы.

Она поворачивается к Карамели и продолжает:

– У него была потрясающая теория цвета. Вместо того чтобы брать фиолетовую краску, он делал красный мазок рядом с синим, и вместе они воспринимались как фиолетовый. В мозгу у зрителя. Разве не чудо?

– Ага, все эти его точки, – говорю я. – Я так думаю, он был наполовину художник, наполовину учёный, как мои родители. Папа у меня скорее творческая личность, а у мамы склонность к науке. Они познакомились на курсе «Физика для поэтов». В колледже.

– Мне не терпится познакомиться с твоей мамой! – говорит мама Вернея.

И тут в дверях возникает сам Верней.

– Эй! – говорит он. – Ты куда пропал?

– Ой. Прости. Я отвлёкся.

– Я ему рассказывала про наши имена, – говорит Карамель.

Верней бросает взгляд на маму:

– Про чьи имена?

– Про моё, – говорит Карамель. – И Голубя. Не волнуйся, я не…

– Карамелька, – перебивает её Верней, – сделай одолжение, свали отсюда, пожалуйста.

– Я открыла ему дверь! Я всегда открываю! Слышал когда-нибудь такие звуки – динь-дилинь? Это называется звонок!

– Хорошо, – говорит он. – Просто уйди, а?

– Верней, – говорит его мама. – Это моя студия. Здесь я решаю, кому уходить, а кому оставаться.

– Хорошо! – Верней хватает меня за руку. – Пошли, Джордж.

Мы устраиваемся в креслах-мешках, и Верней достаёт свою фляжку:

– Кофе?

– Так почему всё-таки тебя зовут Верней? Твоя мама сказала, вы сами выбрали себе имена.

Он раздражённо встряхивает фляжку.

– Не совсем так. Слушай, мы теряем время. Нам нужно попасть в квартиру мистера Икс. И найти то, что открывается этим ключом. У меня такое чувство, что это важно.

– Я ни в чью квартиру попадать не буду, – говорю я.

– Спокойно. Не всё сразу. Обёртка ещё в двери?

Я киваю.

– Вот и отлично, – говорит Верней. – Значит, он ещё не вернулся. У меня есть план.

План Вернея состоит в том, чтобы я у себя дома смотрел в домофон, в то время как он, Верней, прямо у меня над головой будет вламываться в квартиру мистера Икс. И если я увижу, как мистер Икс входит в здание, что, как выражается Верней, «в высшей степени маловероятно», я должен подать сигнал SOS посредством стука по трубе отопления, которая проходит через нашу кухню – и через кухню мистера Икс. Верней услышит этот стук и успеет добежать до своей квартиры раньше, чем мистер Икс доберётся до своей и разделает его на куски.

Когда я напоминаю, что я вообще-то никогда, ни разу не видел мистера Икс, Верней велит мне не волноваться. Он говорит, что я узнаю мистера Икс из тысячи, потому что он единственный, кто ходит в мае весь в чёрном.

– Но как ты туда войдёшь? – спрашиваю я. – Разве квартира не заперта?

– Не все запирают свои двери, – загадочно произносит Верней.

И вот мы с Вернеем уже стоим перед дверью мистера Икс. Я впервые реально стою перед ней, а не пробегаю мимо. Под глазком, оказывается, три наклейки, раньше я их не замечал: «Американское общество защиты животных», «Я не ем друзей» и «Общество Одюбона».

– Ну давай, – говорит Верней.

– Что давай?

– Потрогай дверную ручку.

– Что-о? И не подумаю.

– Я же тебе сказал, его нет дома. – И он показывает на обёртку, которая по-прежнему торчит в двери.

Чего я до сих пор совершенно не понимаю в этой теме с обёрткой

По словам Вернея:

Я засовываю