Атрибут власти - Чингиз Абдуллаев

— Приехали, — почему-то объявил он.

— Здравствуй, Эрика, — по-немецки произнес Дзевоньский, — хорошо, что ты прилетела. Познакомься, это наш друг, герр Йозеф Шайнер из Праги. Он специалист по архитектуре.

Она сухо кивнула в знак приветствия. Высокая женщина с грубыми чертами лица. У нее были странные раскосые глаза и широкие скулы, словно среди ее предков затесались азиаты, пришедшие из далеких степей в Центральную Европу. На самом деле ее мать была венгеркой, и в Эрике Франкарт угадывались доставшиеся ей по наследству черты древних мадьяров и гуннов. Она работала с Дзевоньским уже несколько лет, он мог всецело положиться на ее исполнительность и добросовестность.

Гейтлеру женщина понравилась. Именно такой он себе ее и представлял, за исключением внешности. Но и здесь были свои плюсы. Ее можно было принять за гостью из Средней Азии, которых довольно много в последние годы появилось в Москве. Или за российскую гражданку из Башкирии.

В первый же день Эрика Франкарт спустилась вниз, и Абрамов с изумлением увидел, что вместо прежнего надзирателя у него теперь надзирательница. Мысли о побеге снова замелькали в голове. Но теперь он почему-то чувствовал постоянную слабость, еще не догадываясь, что в воду, которую он так жадно пьет, ему добавляют наркотики.

Вечером Дзевоньский спросил у своего напарника, как ему понравилась приехавшая гостья.

— Нормально, — откликнулся тот, — хотя увеличение числа людей всегда внушает мне опасения.

— Вашему плану это не повредит, — успокоил его Дзевоньский. — Кроме всего прочего она сможет ассистировать врачу, когда он здесь появится. Самое главное, что кроме нас двоих никто ничего не знает. Ни один человек. Даже хирург, который будет задействован в нашем проекте. Никто.

— Это единственное, что меня утешает, — буркнул Гейтлер.

РОССИЯ. МОСКВА. 7 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

На этот раз Курыловичу забронировали одноместный номер в «Балчуге». Это было очень дорого и нерационально, но Дзевоньский считал, что часто прилетающий в Москву польский журналист должен останавливаться в разных отелях, чтобы не вызвать ненужных подозрений. Он приехал в отель на встречу с ним поздно вечером и был в плохом настроении. Незадолго перед этим Дзевоньскому позвонил заказчик и предложил встретиться через два дня в Кёльне, чтобы узнать последние новости от него самого.

Курылович, напротив, пребывал в прекрасном настроении, предвкушая приобретение следующих тридцати тысяч долларов, которые он «снимет» с общей суммы в сто пятьдесят тысяч. Он был уверен, что получит эти деньги, и уже заранее распределил, куда и как их потратит. Но Дзевоньский приехал без традиционной сумки или «дипломата». Более того, в руках у него не было вообще ничего, и это Курыловичу не понравилось.

— Наш клиент плохо работает, — огорчил его Дзевоньский. Он оставил свое пальто в гардеробе ресторана и был в синем костюме при модном широком галстуке розового цвета.

Курылович, на котором любой костюм сидел мешковато, смотрелся в роскошных интерьерах пятизвездочного отеля нелепым грязным пятном. Он был в светло-голубой рубашке с узким галстуком, коричневом костюме. На ногах — тяжелые ботинки.

— Я с ним поговорю. — Курылович заерзал на стуле. — Мы четко договаривались, что он будет работать по этому журналисту. Не понимаю, что с ним происходит. Вы ведь раньше были довольны?

— По театру он отработал очень хорошо. А сейчас работает плохо. Мне кажется, Курылович, что он не совсем четко понял свою задачу. Или получил недостаточно денег.

Курылович беспокойно шевельнулся. Дзевоньский заметил, как напрягся его подопечный, почесал нос, стрельнул глазами в сторону. Было ясно, что Курылович «снимает» свои проценты с общей суммы. Дзевоньский нахмурился.

— Я думаю, вы должны немного изменить наше задание, — пояснил он, — необходимо более подробно рассказывать о жизни нашего героя, его семье. Я принес вам несколько сообщений, опубликованных в западных газетах о заложниках. Двое французских журналистов были захвачены в Ираке. И вот еще один случай, когда в том же Ираке освобождали итальянскую журналистку. Мы заинтересованы, чтобы сообщения об этих заложниках появились в здешних газетах. Сначала общим фоном, затем более конкретно. — Дзевоньский достал из кармана конверт с газетными вырезками на русском и английском языках.

Увидев конверт, Курылович встрепенулся. Может, и деньги ему принесли в таких конвертах, которые находятся во внутренних карманах генерала?

— Обязательно! — отозвался он почти радостно. — Холмский все сделает. Я ему передам, чтобы они упомянули эти факты, когда будут писать об исчезнувшем журналисте. Что-нибудь еще, пан Дзевоньский?

— Да, — улыбнулся тот, — еще узнайте номер его счета, чтобы мы могли переводить ему деньги непосредственно в банк. Мне кажется опасным передавать ему такие большие суммы наличными.

— Это неразумно, — быстро возразил Курылович, краснея от волнения. — Это очень неразумно с вашей стороны, пан Дзевоньский. По внутренним законам России любая сумма свыше двадцати тысяч долларов подлежит обязательной проверке. И обо всех подобных перечислениях сообщают в налоговую полицию. Перевод сразу ста пятидесяти тысяч долларов может вызвать подозрение.

— Ничего. — Дзевоньский видел, как нервничает его собеседник, и это, похоже, доставляло ему удовольствие. — Мы будем переводить ему небольшими порциями — по девятнадцать тысяч. Чтобы не подвергать его риску и не утруждать вас, пан Курылович.

— Мне кажется, наличными все-таки удобнее. — Курылович начал понимать, что его собеседник просто издевается над ним. — Но если вы так считаете…

— Хорошо, — вдруг согласился Дзевоньский, — завтра я сам поеду вместе с вами к Холмскому и передам ему деньги. Сто пятьдесят тысяч долларов? Или меньше? Какой процент навара от этого имеете вы, пан Курылович?

— Как вы можете такое говорить? — попытался возмутиться Курылович. — Вы меня столько лет знаете…

— …и вы всегда были мошенником, пан Курылович, — в тон ему ответил Дзевоньский. — Так сколько вы имеете? Двадцать пять процентов или пятьдесят? Я ведь все равно узнаю, но будет лучше, если вы расскажете мне сами.

— Двадцать процентов, — торопливо сообщил Курылович. — Только двадцать процентов. Это мои комиссионные, все по справедливости.

Дзевоньский негромко выругался и затем поднялся.

— Я вычту эту часть денег из вашего гонорара, — беззлобно сказал он, — и постарайтесь больше у меня не воровать. Это не хорошо, пан Курылович.

— Не буду, — сразу согласился Курылович, — но у меня большие траты. Приходится каждый раз бросать все мои дела в Варшаве и приезжать в Москву…

— Вы недовольны?

— Конечно, доволен, но расходы…

— Поговорим об этом в следующий раз. А пока постарайтесь выполнить наше задание. И доведите до сведения Холмского, что мы разочарованы его работой. Деньги получите завтра, на набережной, рядом с отелем, ровно в десять утра. И сделайте так, чтобы до Холмского дошла вся сумма. Хотя бы на этот раз, пан Курылович, иначе вы меня очень разочаруете.

На следующее утро Курылович получил следующие сто пятьдесят тысяч долларов. Он не смог удержаться и взял из них пять тысяч долларов, объяснив Холмскому, что снимет свои проценты в следующий раз. А заодно передал ему конверт с нужными сообщениями, которые должны были появиться в газетах.

Курылович был уже в Варшаве, когда газеты вновь запестрели материалами об исчезновении журналиста. В них уже более конкретно высказывались предположения, что журналиста похитили чеченские сепаратисты, которые не могли простить ему объективной позиции по освещению событий второй чеченской войны. При этом упоминались похищения в Ираке двух французских журналистов, отпущенных лишь после нескольких месяцев заключения, и итальянской журналистки, во время освобождения которой погиб офицер итальянских спецслужб.

Дзевоньский читал большую статью, опубликованную в «Комсомольской правде», уже находясь в самолете, вылетевшем из Москвы в Кёльн. Статья ему понравилась. Он аккуратно сложил газету, спрятав ее в карман.

ГЕРМАНИЯ. КЁЛЬН. 9 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА

Знаменитый Кёльнский собор находится рядом с железнодорожным вокзалом, и на площади перед ним всегда много народа.

Дзевоньский тревожно огляделся. В последние дни он чувствовал себя не совсем нормально. Сказывалось напряжение последних месяцев. В Москве на уютной даче, рядом с охранниками и своими помощниками, он ощущал себя гораздо увереннее. Хотя и так сказать нельзя. Спокойно ему не было уже давно. Сначала этот обидный прокол с Уордом Хеккетом, который не должен был отказаться и тем не менее отказался принять его предложение. Правда, ликвидация Хеккета была не самым трудным заданием для его людей. Потом эти розыски другого кандидата. Зато генерал Гельмут Гейтлер оказался самой подходящей фигурой. Придуманный им план — неординарный и дерзкий. Дзевоньский сразу понял, что у них появились шансы на успех. Но с этой минуты уже больше не чувствовал себя в полной безопасности, хорошо осознавая, на какую безумную затею они решились.