Атрибут власти - Чингиз Абдуллаев

— Самойлова Лидия Андреевна, — прочел Лугаев. Ей было под восемьдесят. Она жила на Тверской, совсем рядом с Александровским садом. Он вернул документы.

— Подождите, — еще раз попросил капитан, — пусть они уйдут, и мы вас пропустим. Извините нас, пожалуйста, но у нас приказ никого не пускать.

Женщина улыбнулась:

— Я подожду.

Капитану было неудобно перед этой пожилой женщиной, но, к счастью, мэр и его делегация, возложив пышные букеты цветов, быстро ушли. Как только они удалились шагов на пятьдесят, Лугаев пропустил пожилую женщину к могиле Неизвестного солдата. Она осторожно дошла до памятника, возложила цветы. Постояла около минуты, смахнула слезу. Затем повернулась и медленно побрела обратно. Проходя мимо Лугаева, поблагодарила его.

— Спасибо вам, товарищ капитан, — как будто он мог вообще не пустить ее к этому монументу.

Лугаев отвернулся. Его жег стыд за то, что он заставил старую женщину, ветерана войны, ждать, пока уйдут все эти политики. Но пропускать посторонних к делегации мэрии и вообще к любым делегациям он просто не имел права. Повернувшись, капитан проводил женщину долгим взглядом. Стрельнев, стоявший рядом, шумно вздохнул. У него дед погиб на Курской дуге, и отец, родившийся в сорок третьем, своего отца никогда не увидел.

РОССИЯ. МОСКВА. 2 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА

На Большой Якиманке по утрам очень много машин. Как, впрочем, и повсюду в городе. В постоянно возникающих пробках водители в первую очередь винили городские власти. Автомобильные заторы становились серьезной проблемой для столицы, хотя и имеющей немало широких проспектов, абсолютно, казалось бы, не характерных для города с почти тысячелетней историей. Машин становилось все больше и больше, а улицы не росли. К тому же сказывалась и плохая организация транспортного движения в городе.

Ксения вышла из дома, как обычно, в половине девятого, чтобы доехать на автобусе до гостиницы «Международная», где находился офис их фирмы. Автобус останавливался за углом. Она успела сделать всего пятнадцать или двадцать шагов, когда ее неожиданно окликнули. Ксения обернулась, и в этот момент проходивший мимо мужчина толкнул ее в сторону большого черного джипа. Или внедорожника, она плохо разбиралась в этих машинах. При толчке мужчина кольнул ее чем-то острым в правую ладонь. Она обернулась, чтобы крикнуть ему что-нибудь обидное, но тут почувствовала, что ее ноги цепляются одна за другую. Машинально сделав еще пару шагов к джипу, Ксения увидела, как открылась дверца машины, а затем тот же самый мужчина втолкнул ее внутрь. Сопротивляться у нее уже не было сил…

Через минуту внедорожник «БМВ» свернул за угол. Еще через час машина была уже далеко от этого места, углубившись в лесной массив за городом. Ксению долго приводили в чувство, дважды делали ей уколы. Затем еще не пришедшую в себя молодую женщину заставили писать записки. Но почерк был неуверенным, буквы плясали, поэтому ее, казалось бесконечно, заставляли переписывать. Эта пытка продолжалась минут тридцать. Ксении хотелось спать, она не понимала, зачем ей приходится рисовать эти ненужные буквы, расписываться на каждой бумажке. Ручка ее почти не слушалась, пальцы не повиновались. Один мужчина из сидящих рядом даже ударил ее по лицу, но это было совсем не больно, только смешно. Наконец ее оставили в покое.

Машина еще долго куда-то ехала. Потом двое мужчин почему-то копали землю. Время от времени Ксения поднимала голову, но не могла понять, где находится и зачем сюда приехала. Страха не было. Хотя она не знала окружающих ее людей, они казались ей милыми и миролюбивыми. Затем ее вытащили из машины. Было холодно и слякотно. Ее бросили на землю, вернее в яму, которую только что вырыли. Ксения свернулась калачиком, пытаясь наконец уснуть. От холода она дрожала, но ей уже было все равно. Почувствовав, как на лицо упали комья земли, Ксения еще успела открыть глаза и улыбнуться. А потом стоящий над ней мужчина вытянул руку, и она ощутила тупые удары по телу. Это было не больно, но очень неприятно, словно он колотил по ней непонятной колотушкой. Четвертый выстрел мужчина сделал в голову. Перед глазами Ксении взорвался яркий шар, и больше она уже ничего не чувствовала.

Ее тело забросали землей, перемешанной с мокрым снегом, яму замаскировали какими-то ветками и прошлогодней листвой. Перепачканные мужчины чертыхались, отряхивая себя от грязи. В город они возвращались в плохом настроении. Об убитой никто из них даже не вспомнил.

РОССИЯ. МОСКВА. 3 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ

В этот день Павел наконец решился на побег. С утра он растирал затекшие руки, постарался промассировать ноги. Лампочка тускло светила над ним, он уже научился по ночам ее отключать, осторожно поворачивая так, чтобы она не выпала из гнезда. Лампочка тоже входила в его расчет. Но он не мог даже предположить, что она подвешена таким образом, чтобы в течение всех этих дней он не мог заметить небольшую камеру, прикрепленную к верхнему кронштейну. Однако Дзевоньский в это утро обратил внимание на несколько необычную активность пленника.

Гельван должен был приехать к трем часам дня. Они уже послали первую записку матери Ксении, в которой несчастная молодая женщина просила ее не искать. Между тем ежедневные поездки Карла за город могли привлечь ненужное внимание. Поэтому на следующее утро они ждали новую гостью из Бельгии. И, словно предчувствуя эти возможные изменения, Абрамов решился на побег именно в этот день. Он уже сумел выдрать из рубашки длинную нитку и с самого утра прикрепил ее к лампочке, чтобы в нужный момент оставить своего тюремщика в полной тьме. Все было бы хорошо, если бы на его манипуляции не обратил внимание Дзевоньский. Подозвав Гейтлера, он показал ему на экран монитора:

— Кажется, наш друг собрался бежать.

— Пора уже, — пробормотал Гейтлер, — девять дней прошли. Мы изучали психологию задержанных. Обычно проходит чуть больше недели, прежде чем они решаются на первые активные действия. Следующий пик придется на конец месяца. Нужно сразу ему показать, что любая его попытка будет обречена на провал. Да, он уже созрел для того, чтобы сделать первый шаг к свободе. К тому же его угнетает полная неизвестность, ведь Карл ему ничего не говорит.

— Что нам делать?

— Пошлите ему воду с легким наркотиком. И предупредите Гельвана, чтобы он был готов к активным действиям своего подопечного.

— Может, мне спуститься вниз вместе с Карлом?

— Нет. Это будет означать, что мы уже знаем о намерении Абрамова сбежать. Не будем себя выдавать. Он ведь пока не подозревает, что мы за ним следим. Пусть и далее остается в неведении.

Они продолжили наблюдение за действиями журналиста. Абрамов прикрепил нитку к лампочке, подвел ее под правую руку. Было заметно, что он волнуется, проверяя пространство вокруг себя и отрабатывая будущий удар по своему надзирателю.

Когда приехал Гельван, Дзевоньский строго его проинструктировал, пояснив, как ему нужно себя вести. Карл был прилежным учеником. Он согласно кивнул, затем, захватив дневной рацион для заключенного, пошел в подвал. Обычно принося свежую еду и воду, он забирал пустые пластиковые бутылки и использованные тарелки.

Было понятно, что журналист попытается напасть именно в тот момент, когда Карл наклонится за бутылками, валявшимися на полу. По плану Абрамова, секундой раньше должна выпасть лампочка, а Гельван — невольно обернуться, чтобы понять, что случилось. Этого замешательства было бы достаточно. Журналист собирался нанести отработанный удар именно в это мгновение.

Карл медленно спустился по лестнице, подошел к лежавшему на полу Абрамову. Тот приподнялся и сел, внимательно наблюдая за своим надзирателем. Гельван поставил на пол две новые бутылки воды, упакованную в пластиковый пакет еду и потянулся за использованными бутылками и посудой. Точно в этот момент Павел дернул за нитку. Лампочка, вылетев из гнезда, упала на пол и разбилась. Абрамов метнулся к своему мучителю, но тот оказался к этому готов — журналист наткнулся на выставленный кулак. Гельван словно знал, что именно сделает пленник. Внезапно наступившая тьма и звон разбитой лампочки не отвлекли его внимания. От неожиданного удара Павел отлетел в сторону. Не ограничившись одной защитой, Гельван еще несколько раз сильно и больно ударил его ногой. Затем, забрав пустую посуду, поднялся по лестнице.

Павел глухо стонал. Неожиданно Гельван вернулся с другой лампочкой. И ввинтил ее на прежнее место. Абрамов с трудом поднялся, едва не упав, и снова попытался броситься на надзирателя. И получил еще несколько болезненных ударов в тело и по лицу.

— Он его изуродует, — встревожился Гейтлер.

— Ничего, — отмахнулся Дзевоньский, — послужит уроком на будущее.

Силы оказались неравны. Журналист был достаточно молодым человеком и спортсменом, но против опытного бойца Гельвана выстоять не смог. Сильно мешали наручники на ногах, не дававшие ему нормально двигаться. Если бы не этот факт, возможно, у них были бы равные шансы, но в таком состоянии Абрамов не смог бы выстоять даже против гораздо более слабого соперника.