Комедии. Сказки для театра. Трагедии - Карло Гольдони

Клитемнестра — раскаявшаяся, вся во власти угрызений совести, слабая,

нерешительная.

Электра — гордая, преисполненная ненависти и жажды мести; к матери не

питает ни малейшего уважения.

Авторские замечания о характерах действующих лиц могут быть полезными как для читателя, возможного актера-исполнителя, так и для переводчика. Любопытна сама методика работы Альфьери над трагедиями. В своих мемуарах "Жизнь Витторио Альфьери, рассказанная им самим" писатель так излагает свою методику: "Я хочу рассказать, что я подразумеваю под словами, которыми так часто пользуюсь: "задумать", "изложить" и "переложить в стихи".

За каждую из своих трагедий я принимаюсь троекратно, и это очень полезно в смысле времени, необходимого для вынашивания серьезного произведения; ибо, если оно дурно зачато, то трудно его привести к совершенству. Задумать трагедию — это значит, по-моему, распределить сюжет по сценам и актам и установить число действующих лиц и место действия; потом на двух страницах плохой прозы пересказать в последовательных сценах все, что они должны делать и говорить. Взять эти листки бумаги и, соответственно указаниям, в них изложенным, заполнить сценами и диалогами в прозе всю трагедию, не отбрасывая ни одной мысли, и со всем вдохновением, на какое способен, однако, мало заботясь о стиле, это я называю изложением. Под «переложением в стихи» я разумею не только обращение прозы в стихи, но также и выбор с помощью ума, до сих пор бездействовавшего, лучших мыслей среди длиннот первого наброска, возведение их до поэзии и удобочитаемости. Тут нужно, как и во всяком другом творчестве, сглаживать, вычеркивать, менять.

Но если трагедия не удалась в замысле и развитии, я сомневаюсь, чтобы ей можно было дать жизнь отделкой деталей. Этим приемом я пользовался во всех своих драматических сочинениях, начиная с "Филиппа", и могу утверждать, что в нем заключаются две трети всей работы.

И действительно, если после известного промежутка времени, когда совершенно забывалось первоначальное распределение сцен, мне случайно попадался этот набросок и я сразу чувствовал при каждой сцене грозный приступ чувств и мыслей, которые вдохновляли меня и, так сказать, заставляли работать, это значило, что мой план хорош и вытекает из самых недр сюжета. Если же, наоборот, я не находил в себе энтузиазма, равного или большего, чем тот, с которым я набрасывал свой эскиз я менял его или уничтожал. Но как только план был мною одобрен, развитие подвигалось очень быстро. Я писал по акту в день, иногда больше, очень редко меньше, и обычно на шестой день трагедия была готова, хотя и не вполне закончена.

Таким образом, полагаясь исключительно на суд собственного чувства, я никогда не приводил к концу трагедий, для которых у меня не находилось такого бурного энтузиазма, и, во всяком случае, не перелагал в стихи. Такова была судьба "Карла I", за которого я взялся тотчас после "Филиппа", намереваясь изложить его по-французски; на третьем акте первого наброска сердце мое и рука настолько охладились, что перо совершенно отказалось продолжать работу.

То же самое произошло с "Ромео и Джульеттой"; я написал ее целиком, хотя с усилием и отвращением. Спустя несколько месяцев, когда я захотел вернуться к этому злополучному эскизу и стал перечитывать его, он так заморозил мне сердце и поднял во мне такой гнев, что вместо скучного чтения я бросил рукопись в огонь. Из характеристики этого метода, которую мне хотелось дать здесь во всех подробностях, вытекает, может быть, одно — то, что в общем все мои трагедии, несмотря на многочисленные недостатки, которые я сам замечал, и те, которых я, быть может, не вижу, имеют одно действительное или кажущееся достоинство: в большинстве своем они созданы одним порывом и завязаны одним узлом таким образом, что мысли, стиль, действие пятого акта находятся в полной гармонии со стилем и мыслями четвертого и в той же последовательности восходят к первым стихам первого акта; это, по меньшей мере, поддерживает внимание слушателя и внутренний жар действия.

Когда трагедия находится на такой ступени развития, что поэту остается только перелить ее в стихи и отделить свинец от золота, ни тревожное состояние ума, сопровождающее работу над стихами, ни страстное стремление к изящному, столь трудно осуществимое, не могут уже мешать этому вдохновенному подъему, которому необходимо слепо вверяться при замысле и создании произведений, исполненных ужаса и страсти".

Н. Томашевский

Саул

ГОСПОДИНУ АББАТУ

ТОММАЗО ВАЛЬПЕРГА ДИ КАЛУЗО

После того как смерть лишила меня несравненного Франческо Гори, хорошо

Вам известного, у меня не осталось сердечного друга, кроме Вас. Вот почему

я, даже имея на то основания, не считал бы окончательно завершенной эту мою

трагедию, каковой, быть может, заблуждаясь, я особенно доволен, когда бы ей

не предшествовало Ваше любезное мне имя. Итак, я посвящаю ее Вам, делая это

тем более охотно и с тем большей сердечностью, что Вы, сведущий во многих

прочих науках, известны всем как человек, искушеннейший в Священном писании,

благодаря глубоким Вашим познаниям в еврейском языке, доступном Вам в

первоисточнике.

"Саул" посему скорее, нежели любая другая из моих трагедий, ждет Вас. В

том, что Вы благосклонно готовы его принять, я, полагаясь на нашу дружбу, не

сомневаюсь; мне остается только пламенно желать, чтобы Вы сочли его

достойным Вас.

Трента, 27 октября 1784 года

Витторио Альфьери

Саул.

Ионафан.

Мелхола.

Давид.

Авенир.

Ахимелех.

Воины израильтян.

Воины филистимлян.

Место действия: стан израильтян в Гелвуе.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Давид.

Давид

Здесь ли велел ты мне, всевластный боже,Прервать сей бег — толчок твоей руки?Я стану здесь. — Гелвуе были горы,А ныне стан израильский — лоб в лобС порочной Филистией. Если б мог яПасть нынче смертью от ее меча!Но мне грозит Саул. Неблагодарный,Безжалостный Саул! Ты по теснинамОхотишься за воином своимБез передышки. А ведь был ДавидТебе щитом однажды, был когда-тоДоверьем облечен; сам к высшей честиМеня ты поднял, это я был избранСупругом дочери твоей… Но выкупЗловещий — сотню вражеских голов -Ты требовал, и я двойную жатвуСнял для тебя… Однако вижу ясно,Что не в себе Саул: его господьОтдал во власть нечистому; о, небо!Беда нам! Что без господа мы стоим!Пусть ночь скорей уступит поле солнцуЖивотворящему, оно с утраБольших деяний будет очевидцем.Гелвуе, ты прославишься в веках,И скажут: "Здесь Давид своею волейСебя вручил Саулу". — Выходи,Все войско, из шатров. И выйди, царь:Посмотрите, забыл ли я искусствоОткрытой брани. Выйди, Филистия,Изведать, как еще разит мой меч!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Ионафан, Давид.

Ионафан

О! Чей там голос? К сердцу моемуОн путь как будто знает.

Давид

Кто там бродит?Скорей бы рассветало! Не хочуПредстать ночным бродягой…

Ионафан

Эй, кто ты?Что прячешься у царского шатра?

Давид

Ионафан?… Решусь. — Я сын войны.И да придет победа! В ФилистииМеня прекрасно знают.

Ионафан

Ах! ОдинДавид сказал бы так.

Давид

Ионафан!

Ионафан

О, небо! Брат… Давид…

Давид

О, радость!

Ионафан

Правда ль,Что ты в Гелвуе? Что отец мой скажет?Мне страшно за тебя…

Давид

Да что там! СмертьЯ видел в битвах рядом тыщу разИ шел ей встречь; неправедного гневаСаулова я избегал потом,Но только страх — погибель для героя,Я не боюсь теперь; в большой угрозеЦарь, и народ, и будет ли ДавидомТот, кто бесславно прячется в лесу?И о себе ли хлопотать, когдаНад вами меч неверных занесен?Я здесь, чтоб умереть: но только в битве,Как сильный — за отечество и заТого неблагодарного Саула,Что молится о гибели моей.

Ионафан.

О, честь Давида! Явственно, что тыИзбранник бога. Он тебе внушилНад человеческие эти чувства,И ангел божий был твой поводырь, -Но как войдешь к царю? В отрядах вражьихТебя он числит или хочет числить,Изменником, крамольником тебяОславил.

Давид

Ах! Меня принудил онИскать убежище среди врагов.Но если на него поднимут меч,Я за него меч подниму, покудаНе одолею недругов. А тамПусть наградит меня враждой и смертью.

Ионафан

Беда отцу! Обманщик рядом с ним:Коварный Авенир, фальшивый друг,Все льнет к нему. Злой дух в душе СаулаИ тот дает порой передохнуть,А козни и лукавство АвенираНеутомимы. Он один любим,Один в чести, коварный заушатель,Боясь сравненья, он любую доблестьПредставит ненадежной и нетвердой.Напрасно мы с женой твоей…

Давид

Жена!

О, имя сладостное! Где Мелхола?Верна ли мне наперекор отцу?…

Ионафан

Верна ли!.. Здесь она, во стане…

Давид

Небо!Так близко!.. Но зачем она при войске?

Ионафан

Жалея дочь, отец не захотелЕе наедине оставить с горем,К тому же дочь его как будто тешит,Хотя всегда грустна. Увы! Наш дом -Обитель слез, а ты от нас вдали.

Давид

Жена! Твой нежный облик у меняОтнимет мысль о всех тревогах прежних,Отнимет мысль о всех грядущих бедах.

Ионафан

Ах, если б ты видал ее!.. ЕдваВас разлучили, новые уборыЛишь обостряли боль ее страданья;Неприбранные волосы ееПокрыты пеплом; бледные ланиты -Слезами; в сердце — горькая печаль.Сто раз на дню склоняется онаК ногам отца и умоляет, плача:"Верни Давида, ты ж его мне дал".Одежды рвет, слезами омываетОтцову руку, так что сам он плачет.А кто не плачет?… Авенир! ВелитПолубесчувственную от отцаОтнять.

Давид

Позорище! О, что я слышу?

Ионафан

Была бы это ложь!.. С тобой ушлиМир, слава и уверенность в бою,Погребены сердца израильтян,А филистимлянин, что был младенцем,Когда ты был у войска на челе,Теперь велик стал, как глаза у страха;Мы терпим поношенье и угрозыНеслыханные. Нас загнали в стан.Какое наваждение! НародУтратил меч и разум свой — Давида.И я, который по стопам твоимШагал по полю брани не без славы,В деснице слабость чувствую. Теперь,Когда тебя я вижу, мой Давид,Вдали, в заботах, вечно под угрозой,Мне кажется, что я сражаюсь как быНе за родителя и господинаИ не за чад моих: мне ты дороже,Чем царство, чем отец, жена и дети…

Давид

Ты любишь сверх заслуг меня; любиТебя господь…

Ионафан

Он справедлив, всегдаОн награждает доблесть, он — с тобою.Ты в смертный час пророка СамуилаБыл в Раме принят; вещие устаТого, кому отец мой был царем,Поведали, что жизнь твоя священнаИ драгоценна. Ах, одни лишь злыеОпасности двора тебе страшны,Отнюдь не поле битвы; здесь под сеньюШатров царя предательство со смертьюСтакнулись; смерть — решает Авенир,А посылает царь. Беги, Давид,И жди в горах, пока не зазвучитТруба войны. Сегодня, полагаю,Нас битва неизбежно позовет.

Давид

О, неужели смелые поступкиСкрывать, как козни? Нет, Саул увидитСперва меня, потом врага. ПришелЯ, чтоб смутить и образумить душуИз самых неподатливых; пусть встречуЯ царский гнев, а после гнев мечей. -Что скажешь, царь, когда, как раб, склонюсьПеред тобой? Муж дочери твоей,Ни в чем перед тобою не повинный,Прошу прощенья: твой защитник давний,В жерле опасности я, как опора,Как щит и жертва, отдаюсь на милость. -Священный старец, умиравший в Раме,Призвал, и говорил мне, как отец,И на руках моих скончался. Он,Как сына, некогда любил Саула:Но чем он был отдарен? Вещий старецМне завещал любовь к царю и верность,Не меньшие, чем послушанье богу.Его завет до моего скончаньяНеизгладимо начертал я в сердце:"Увы, одумайся, Саул злосчастный,Ведь вышний гнев над головой твоей!" -Так Самуил сказал. — Хотя б увидетьТебя, Ионафан мой, упасеннымОт кар небесных, так, надеюсь, будет,Мы все спасемся, даже и Саул,Коли опомнится. — Ах, горе, горе,Когда господь небесный мечет громы!Сам знаешь, что в ужасном высшем гневеПорой карает он и неповинных.Неодолимый, неуемный вихрьКорчует, и ломает, и крушитРавно отравный плевел, и цветок,И плод, и лист.

Ионафан

Давид, он много можетПред богом за Саула. В снах моихТебя я узнавал в таком величье,Пред коим падал ниц. И здесь смолкаю.И ты молчи. Пока я жив, клянусь,Что никогда коварный меч СаулаТебя не поразит! Но если козни…О, небо! Что могу я? Средь утехЗа трапезой, под музыку и пеньеПорой подносят в золоте погибель.И кто убережет тебя?

Давид

ГосподьУбережет, коли дано спастись,А коли нет — и войско не поможет. -Теперь скажи: могу ли я сперваЖену увидеть? К ней боюсь войти,Пока не рассвело…

Ионафан

Быть может, спитОна в пуховиках? Нет, до зариОплакивать тебя она приходит;И молимся мы вместе за отцаНедужного. Глянь! что-то там белеет,Уж не она ли; отойди и слушай,А если кто другой, то притаись,

Давид

Так будет.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ