М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
пафос его есть отрицание всяческой патриархальности,
авторитета, предания, существующих общественных
условий и связей. Он сам, может, еще не сознавал
этого — да и пора действительного творчества еще не
наступила для него. Дело в том, что главное орудие
всякого анализа и отрицания есть м ы с л ь , — а посмотри,
какое у Лермонтова повсюдное присутствие твердой,
определенной, резкой мысли — во всем, что ни писал
он; заметь — мысли, а не чувств и созерцаний. Не
отсюда ли происходит то, что он далеко уступает, как
ты замечаешь, Пушкину — «в художественности, вир
туозности, в стихе музыкальном и упруго-мягком».
В каждом стихотворении Лермонтова заметно, что он
не обращает большого внимания на то, чтобы мысль
его была высказана изящно — его занимает одна
м ы с л ь , — и от этого у него часто такая стальная, острая
прозаичность выражения. Да, пафос его, как ты совер
шенно справедливо говоришь, есть «с небом гордая
вражда». Другими словами, отрицание духа и миро
созерцания, выработанного средними веками, или, еще
другими словами — пребывающего общественного
устройства. Дух анализа, сомнения и отрицания, со
ставляющих теперь характер современного движения,
574
есть не что иное, как тот диавол, демон — образ, в кото
ром религиозное чувство воплотило различных врагов
своей непосредственности. Не правда ли, что особенно
важно, что фантазия Лермонтова с любовию лелеяла
этот «могучий образ»; для него —
Как царь, немой и гордый, он сиял
Такой волшебно-сладкой красотою,
Что было страшно...
В молодости он тоже на мгновение являлся Пуш
кину — но кроткая, нежная, святая душа Пушкина тре
петала этого страшного духа, и он с тоскою говорил
о печальных встречах с ним. Лермонтов смело взглянул
ему прямо в глаза, сдружился с ним и сделал его царем
своей фантазии, которая, как древний понтийский царь,
питалась ядами; они не имели уже силы над ней —
а служили ей пищей; она жила тем, что было бы
смертию для многих (Байрона «Сон», VIII с т р о ф а , —
который ты должен непременно прочесть)» ( Б е л и н
с к и й . Письма, т. 2. СПб., 1914, с. 416, 419—420). В свою очередь,
Белинский отвечал на это: «Письмо твое о Пушкине и Лер
монтове усладило меня. Мало чего читывал я умнее.
Высказано плохо, но я понял, что хотел ты сказать.
Совершенно согласен с тобою. Особенно поразили меня
страх и боязнь Пушкина к демону: «Печальны были
наши встречи». Именно отсюда и здесь его разница
с Лермонтовым. <...> О Лермонтове согласен с тобою
до последней йоты; о Пушкине еще надо потолковать»
( Белинский,т. XII, с. 94).
ИЗ РЕЦЕНЗИИ НА «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
(стр. 303)
1 Об этом см. примеч. 4 на с. 534 наст. изд.
2 Цитата из «Евгения Онегина», гл. шестая, строфа XXXI.
3 Цитата из «Евгения Онегина», гл. шестая, строфа XXXVI
(дана в сокращении).
И. И. ПАНАЕВ
Иван Иванович Панаев (1812—1862) — писатель, журналист.
Его повести, 30—50-х гг., вначале окрашенные романтическими
тонами, а позднее близкие «натуральной школе», пользовались
большим успехом. В 1839—1841 гг., когда Лермонтов постоянно
575
печатался в «Отечественных записках», Панаев был деятельным
сотрудником этого журнала.
Его «Литературные воспоминания» содержат богатейший мате
риал для истории русской литературы.
ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ»
(стр. 305)
1 В последние годы жизни, продолжая посещать балы, в том
числе роскошные празднества Воронцовых-Дашковых, Лермонтов
с большей охотой бывал и в литературных салонах В. Ф. Одоевского,
Карамзиных, отличавшихся от светских салонов тем, что собирали
людей, увлеченных литературой, наукой, приезжавших туда не для
пустой светской болтовни.
2 Дом писателя Владимира Федоровича Одоевского занимал
особое место в культурной жизни Петербурга. Человек разносторон
ней образованности, удивительно трудолюбивый, Одоевский помимо
литературы углубленно занимался эстетикой, педагогикой, историей
и теорией музыки.
Многие современники называют Лермонтова среди постоянных
посетителей салона Одоевского.
3 С Краевским Лермонтова познакомил С. А. Раевский.
4 А. Я. Панаева встретила Лермонтова тоже у Краевского
в 1840 г. «Я видела Лермонтова один только раз — перед
его отъездом на Кавказ — в кабинете моего зятя,
А. А. Краевского, к которому он пришел проститься.
Лермонтов предложил мне передать письмо моему
брату, служившему на Кавказе. У меня остался
в памяти проницательный взгляд его черных глаз.
Лермонтов школьничал в кабинете Краевского,
переворошил у него на столе все бумаги, книги на пол
ках. Он удивил меня своей живостью и веселостью
и нисколько не походил на тех литераторов, с которыми
я познакомилась» ( П а н а е в а А. Я. Воспоминания. М., 1972,
с. 86).
5 Панаев не понял причину раздражения Лермонтова: поэт сам
отдал поэму в «Современник». 15 февраля 1838 г. он писал
М. А. Лопухиной: «Я был у Жуковского и отнес ему, по его просьбе,
«Тамбовскую казначейшу»; он повез ее Вяземскому, чтобы прочесть
вместе; сие им очень понравилось — и сие будет напечатано в бли
жайшем номере «Современника» ( Лермонтов,т. 4, с. 408). Недоволь
ство Лермонтова, вероятно, было вызвано цензурными искажения
ми, с которыми была напечатана поэма.
6 Это было 18 февраля 1840 г.
7 Просматривая корректуру статьи А. Н. Пыпина, где цитирова
лись эти воспоминания, Краевский сделал на полях следующее
576
замечание: «Это вздор. Я привез Белинского к Лермонтову в Ордо-
нанс-гауз, куда он был переведен с Литейной гауптвахты за то,
что допустил к себе визит Баранта, обещав продолжить с ним дуэль
за границей. Тут только Белинский познакомился с Лермонтовым.
Был длинный разговор. Потом вскоре Лермонтов был сослан в послед
ний раз, и Белинский не видел его ни у меня, ни в Ордонанс-гаузе»
( ЛН,т. 45—46, с. 370). Однако свидетельство Панаева подтвер
ждается некоторыми деталями письма Белинского, где описывается
эта встреча (см. с. 301 наст. изд.). Если бы это была единственная
встреча Белинского с Лермонтовым, даже не считая неудачного зна
комства в Пятигорске в 1837 г. (см. с. 250—251 наст. изд.), Белинский
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});