Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

все узнаете?

— Не закрываю глаз. Для чего еще сиделки, как не для того, чтобы разузнавать у них о скандалах местного масштаба.

— Это был Ричард Уайлдинг, путешественник.

— О да, во всех отношениях славный малый. Перед войной по глупости женился. На знаменитой проститутке с Пикадилли. После войны сбежал от нее. Думаю, очень страдает, что свалял такого дурака. Уж эти мне идеалисты!

— Он милый, очень милый.

— Любезничаешь с ним?

— Он тот, за кого Ширли следовало бы выйти замуж.

— О, я было подумал, что ты присмотрела его для себя.

Жаль.

— Я никогда не выйду замуж.

— Та-ра-ра-бумбия! — свирепо отозвался Болдок.

* * *

Молодой врач сказал:

— Миссис Глин-Эдвардс, вам нужно уехать. Сменить обстановку, отдохнуть — бот что вам необходимо.

— Но я не могу уехать. — Ширли была возмущена.

— Вы очень истощены и измучены. Предупреждаю вас. — Доктор Грейс заговорил настойчивее:

— Если вы не позаботитесь о себе, вы просто свалитесь.

Ширли засмеялась.

— Со мной все будет хорошо.

Врач в сомнении покачал головой.

— Мистер Глин-Эдвардс очень утомительный пациент.

— Если бы он мог хоть немного смирить себя, — сказала Ширли.

— Да, он совсем не способен терпеть.

— Вы думаете, что я не правильно себя веду? Я раздражаю его?

— Миссис Глин-Эдвардс, вы его предохранительный клапан. Вам тяжело, но вы делаете благородное дело, поверьте.

— Спасибо.

— Продолжайте давать ему снотворное. Доза большая, но ночью ему надо отдыхать, раз он так себя изводит. Только не оставляйте лекарства там, где он может до них дотянуться.

Ширли побледнела.

— Вы же не думаете…

— Нет, нет, нет, — поспешно прервал ее врач. — Он не такой человек, чтобы что-то сделать над собой. Временами он грозится, но это просто истерика. Нет, опасность в том, что спросонья человек может забыть, что уже принял дозу, и повторит. Так что будьте Осторожны.

— Конечно буду.

Она попрощалась и пошла к Генри.

Генри был сильно не в духе.

— Ну и наговорил! «Все идет удовлетворительно! Пожалуй, пациент несколько взвинчен! Не стоит об этом беспокоиться!»

— О Генри. — Ширли устало опустилась в кресло. — Не мог бы ты быть несколько добрее?

— Добрее к тебе?

— Да. Я так устала, так смертельно устала. Хоть изредка — будь добрым.

— Тебе не на что жаловаться. Не ты превратилась в кучку бесполезных костей. У тебя все хорошо.

— Значит, ты считаешь, что у меня все хорошо?

— Врач уговаривал тебя уехать?

— Он сказал, что я должна сменить обстановку и отдохнуть.

— Конечно же ты поедешь?

— Нет, я не поеду.

— Почему бы это?

— Не хочу оставлять тебя.

— Мне наплевать, уедешь ты или нет. Какой от тебя прок?

— Кажется, никакого, — тусклым голосом сказала Ширли.

Генри завертел головой.

— Где мои снотворные таблетки? Вчера ты мне их так и не дала.

— Дала.

— Не дала. Я проснулся, просил, а нянька наврала, что я их уже принимал.

— Принимал. Ты забыл.

— Ты собираешься вечером пойти в викариат?

— Нет, если ты этого не хочешь, — сказала Ширли.

— Ох, уж лучше ступай! А то все будут говорить, какой я негодяй. Я и няньке сказал, чтобы она шла.

— Я останусь.

— Незачем. Со мной будет Лаура. Вот забавно — я никогда не любил Лауру, но в ней есть что-то такое, что успокаивает, когда болен. Какая-то особая сила.

— Да, она такая. Она вселяет силу. Она лучше, чем я. По-моему, я только злю тебя.

— Иногда ты ужасно раздражаешь.

— Генри…

— Да?

— Ничего.

Перед тем как ехать в викариат, она зашла к Генри, и ей показалось, что он спит. Она наклонилась над ним. На глаза навернулись слезы. Она уже повернулась уходить, и тут он схватил ее за рукав.

— Ширли.

— Да, дорогой?

— Ширли, не надо меня ненавидеть.

— Что ты! Как бы я могла тебя ненавидеть?

Он забормотал:

— Ты такая бледная, худая… Я тебя замучил. Ничего не могу с собой поделать… Я всегда терпеть не мог болезни и боль. На войне я думал, что пусть лучше меня убьют, я не мог понять, как другие переносят ожоги или увечья.

— Я понимаю. Я понимаю…

— Я знаю, я эгоист. Но мне станет лучше — я имею в виду рассудок, а не тело. Мы могли бы с этим ужиться, если ты потерпишь. Только не бросай меня.

— Я тебя никогда не брошу.

— Я люблю тебя, Ширли… Люблю. Всегда любил.

Кроме тебя, для меня никого не было — и не будет. Все это время ты была такой доброй, такой терпеливой. Я знаю, что сам я был сущим дьяволом. Скажи, что ты меня прощаешь.

— Мне нечего прощать. Я тебя люблю.

— Знаешь, радоваться жизни можно, даже если ты калека.

— Мы будем радоваться жизни.

— Не знаю как!

Дрожащим голосом Ширли сказала:

— Ну, во-первых, еда.

— И питье, — добавил Генри.

У него на лице возникла слабая тень прежней улыбки.

— Можно заняться высшей математикой.

— Лучше кроссвордами.

Он сказал:

— Завтра я опять буду дьяволом.

— Наверное. Теперь я не возражаю.

— Где мои таблетки?

— Сейчас дам.

Он послушно проглотил таблетки.

— Бедная старушка Мюриэл, — неожиданно сказал он.

— Почему ты о ней вдруг вспомнил?

— Вспомнил, как в первый раз привез тебя к ней. Ты была в желтом полосатом платье. Мне надо было почаще навещать Мюриэл, но она такая зануда. Ненавижу зануд.

А теперь и сам стал занудой.

— Нет.

Снизу Лаура позвала: «Ширли!»

Она поцеловала его и сбежала по лестнице, переполненная счастьем. И торжеством.

Лаура сказала ей, что няня уже пошла.

— О, я опоздала? Бегу.

На ходу она обернулась и окликнула Лауру.

— Я дала Генри снотворное.

Но Лаура уже зашла в дом и закрывала за собой дверь.

Часть третья

Ллевеллин — 1956

Глава 1

Ллевеллин Нокс распахнул ставни гостиничных окон и впустил благоуханный ночной воздух. Перед ним рассыпались мерцающие огоньки города, за ними сияли огни гавани.

Впервые за несколько недель Ллевеллин ощутил мир и покой. Здесь на острове он сможет сделать остановку, осмыслить себя и свое будущее. В общих чертах будущее было ясно, но детали не прорисовывались. Он прошел через муку, опустошенность, бессилие. Скоро, очень скоро, он сможет начать новую жизнь. Простую, нетребовательную жизнь, как у всех, — но за одним исключением: он начнет ее в сорок лет.

Он вернулся в комнату, скромно обставленную, но чистую. Умылся, распаковал невеликий багаж и вышел из спальни. Спустился на два лестничных пролета в вестибюль гостиницы. Клерк за стойкой что-то писал; он поднял на Ллевеллина глаза вежливо, но без особого интереса или любопытства и снова ушел в работу.