Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

Красc сидел, словно громом пораженный.

— Гай, то, о чем ты говоришь, займет лет десять, а не пять!

— Я знаю.

— Сенат и народ распнут тебя! Агрессивная война на десять лет? Никто еще не отваживался на такое!

Они стояли, разговаривая, а толпа гудела вокруг них. Лица все время менялись, некоторые весело приветствовали Цезаря, который отвечал с улыбкой, а иногда даже что-то спрашивал о каком-либо члене семьи, о работе или о браке. Это всегда поражало Красса: сколько людей в Риме Цезарь действительно знал? Они же не все были римлянами. Эти вольноотпущенники во фригийских колпаках — «шапках свободы», евреи в ермолках, фригийцы в тюрбанах, длинноволосые галлы, бритые сирийцы… Если бы они имели право голоса, Цезаря постоянно выбирали бы на какую-нибудь должность. Но Цезарь всегда действовал традиционным путем. Знают ли boni, сколько людей в Риме на ладони у Цезаря? Нет, они не имеют об этом ни малейшего представления. Будь у них хотя бы подозрение на сей счет, никакого наблюдения небес не было бы и в помине. Тот кинжал, который Бибул послал Веттию, был бы использован по назначению. Цезарь был бы мертв. Помпей Магн как цель покушения? Никогда!

— Рим мне надоел! — воскликнул Цезарь. — Почти десять лет я здесь, как в тюрьме, — не могу дождаться, когда уеду! Десять лет на полях сражений? Ох, Марк, какая славная перспектива! Делать то, что для меня является более естественным, чем любое другое. Снимать урожай для Рима, увеличивать мое dignitas и не страдать от критики и придирок boni! В сражении я — человек с авторитетом, никто не смеет противоречить мне. Замечательно!

Красc засмеялся.

— Какой же ты автократ!

— Ты тоже.

— Да, но разница заключается в том, что я хочу править не всем миром, а только его финансовой частью. Цифры — это такая конкретная и точная вещь, что люди отмахиваются от них, если у них нет таланта к вычислению. А политика и войны — это нечто неопределенное. Каждый человек воображает, что, если удача на его стороне, он может быть лучшим в политике и на войне. Лично я не огорчаю mos maiorum и две трети Сената своими автократическими качествами, вот так-то.

Помпей и Юлия возвратились в Рим вовремя, чтобы помочь Авлу Габинию и Луцию Кальпурнию Пизону проводить кампанию перед курульными выборами восемнадцатого октября. Не видевший дочери со дня свадьбы, Цезарь был потрясен. Перед ним предстала уверенная, важная, блестящая, остроумная молодая матрона, а не та милая и кроткая девушка, сохранившаяся в его памяти. Ее отношения с Помпеем были поразительны, хотя чья это заслуга, Цезарь сказать не мог. Прежний Помпей исчез. Новый Помпей был начитан. Он был в восторге от литературы и со знанием дела рассуждал об этом художнике, о том скульпторе. Его совершенно не интересовали военные планы Цезаря на следующие пять лет. И в довершение ко всему в их семье заправляла Юлия! Явно и совершенно без всякого смущения Помпей подчинялся женщине. Никакого заточения в мрачных пиценских бастионах! Если Помпей уезжал куда-то, Юлия ехала с ним. В точности как Фульвия и Клодий!

— Я собираюсь построить в Риме каменный театр, — сообщил Великий Человек, — на земле, которую я выкупил, между Септой и конюшнями для колесниц. Возведение временных деревянных театров пять-шесть раз в году на время главных игр — это безумие. Цезарь. Мне все равно, когда mos maiorum говорит, что театр — это упадок нравов и распущенность. Факт остается фактом: весь Рим бросается посмотреть пьесы, и чем они грубее, тем лучше. Юлия говорит, что лучшим памятником моим завоеваниям, который я могу оставить Риму, был бы огромный каменный театр с красивым перистилем и колоннадой и с достаточно просторной пристройкой на дальнем конце, в которой мог бы поместиться Сенат. Таким образом, говорит она, я могу соблюсти mos maiorum: на одном конце — храм для торжественных заседаний Сената, а над аудиторией — прелестный маленький храм Венеры Победительницы. Это должна быть именно Венера, поскольку Юлия — прямой потомок Венеры. Но она посоветовала сделать ее Победительницей в честь моих побед. Умный цыпленок! — с любовью заключил Помпей, поглаживая модно уложенную копну волос своей жены, которая выглядела, подумал довольный Цезарь, нестерпимо элегантно.

— Звучит идеально! — сказал Цезарь, уверенный, что они ничего не слышат.

Они и не слышали. Заговорила Юлия.

— Мы заключили сделку, мой лев и я, — сказала она, улыбаясь Помпею так, словно между ними были тысячи секретов. — Я буду выбирать материалы и декорации для театра, а моему льву достаются перистиль, колоннада и новая курия.

— А позади театра мы построим скромную, небольшую виллу, — вставил слово Помпей, — просто на случай, если я когда-нибудь снова застряну на Марсовом поле на девять месяцев. Я думаю второй раз выдвинуться на консула в эти дни.

— Великие умы мыслят одинаково, — сказал Цезарь.

— А?

— Ничего.

— О, папа, ты должен увидеть альбанский дворец моего льва! — воскликнула Юлия, взяв Помпея за руку. — Дворец действительно поражает. Мой лев говорит, что дворец похож на летнюю резиденцию царя парфян. — Юлия повернулась к бабушке. — Когда ты приедешь и побудешь с нами там? Ты никогда не покидаешь Рим!

— «Ее лев», как вам это нравится! — фыркнула Аврелия, когда блаженная парочка отбыла в заново обставленный дворец на Каринах. — Она самым бесстыдным образом льстит ему!

— Ее метод определенно не похож на твой, мама, — серьезно заметил Цезарь. — Сомневаюсь, что когда-либо слышал, чтобы ты обращалась к отцу иначе, чем по имени. Гай Юлий. Даже не Цезарь.

— Любовное сюсюканье глупо.

— Мне так и хочется назвать мою дочь Укротительницей Льва.

— Укротительница Льва. — Аврелия наконец улыбнулась. — Она явно владеет и кнутом, и пряником.

— Очень незаметно, мама. В ней есть Цезарь. Ее окрик очень вкрадчив, но Великий Человек порабощен.

— Мы хорошо сделали, что свели их. Он защитит твою спину, пока тебя не будет в Риме.

— Надеюсь. Я также надеюсь, что ему удастся убедить выборщиков в том, что Луций Пизон и Габиний должны быть консулами на будущий год.

Выборщиков убедили. Авл Габиний стал старшим консулом, а Луций Кальпурнии Пизон — его младшим коллегой. Boni приложили все силы, чтобы избежать катастрофы, но Цезарь оказался прав. Поддерживая boni в квинтилии, они с Крассом добились того, что теперь общественное мнение было на стороне триумвиров. Все разговоры о браке дочерей-девственниц со стариками, годными им в деды, не смогли поколебать голосующих, которые предпочли взяткам триумвирных консулов. Вероятно, потому, что в Риме не было избирателей из сельской местности, которые обычно рассчитывали на взятки, чтобы побольше тратить на играх.

Даже при отсутствии неопровержимых доказательств Катон решил обвинить Авла Габиния в коррупции при выборах. Но на этот раз он не преуспел. Катон поговорил со всеми преторами, симпатизирующими ему, однако ни один не согласился возглавить суд по делам о коррупции. Метелл Сципион посоветовал Катону обратиться непосредственно к плебсу и созвал Плебейское собрание, чтобы провести закон, согласно которому Габиния можно было обвинить в даче взяток.

— Поскольку ни один суд, ни один претор не желают обвинять Авла Габиния, сделать это — долг комиций! — кричал Метелл Сципион толпе, собравшейся в колодце комиций.

День был холодный, и моросил дождь. Народу собралось мало. Но вот чего ни Метелл Сципион, ни Катон не поняли, это того, что Публий Клодий был намерен использовать данное собрание как попытку превратить общины перекрестков в «Войско Клодия». Планировалось использовать только тех членов общин, кто имел в этот день выходной, и ограничить их численность двумястами человек. Решение, которое означало, что Клодию и Дециму Бруту нужно было воспользоваться только двумя общинами: Луция Декумия и его ближайшего компаньона.

Когда Катон выступил вперед, чтобы обратиться к собранию, Клодий зевнул и вытянул вперед руки — жест, который сторонние наблюдатели расценили как знак удовольствия. Да, Клодий явно наслаждался тем, что теперь он принадлежит к плебсу и может стоять в колодце комиций во время собраний плебса.

Но на самом деле это означало совсем другое. Как только Клодий перестал зевать, около ста восьмидесяти человек вскочили на ростру и стащили с нее Катона. Они сволокли его в колодец и принялись немилосердно избивать. Остальные семьсот плебеев поняли намек и исчезли, оставив испуганного Метелла Сципиона на ростре с тремя другими плебейскими трибунами, преданными boni. Ни один плебейский трибун не имел ликторов или какой-либо другой личной охраны. Объятые ужасом, беспомощные, все четверо могли только наблюдать за происходящим.

Велено было наказать Катона, но не разрывать его на части. Приказ был выполнен. Люди исчезли под струями дождя. Катон лежал без сознания, весь в крови, но живой и с целыми конечностями.