INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Жак Казот

Какая бы ни была погода, он тащился к своему гроссбуху, втянув голову в плечи и не отрывая глаз от земли, влача свою ношу и закусив недоуздок под свист хлыста нужды, словно извозчичья лошадь, покорная кнуту безжалостного кучера. Поэтому он даже не замечал, сколь изумителен тенистый Ботанический сад, какие сокровища хранит Париж на зависть всей Европы. Для него город замыкался в пространстве между четырьмя точками: рынком вин, бульваром Сен-Дени и улицей Сент-Оноре, где находились его конторы, а также улицей Копо, укрывавшей в своих недрах меблированные комнаты Бюно.

Но сегодня он помышлял о завоевании мира и потому жаждал познать все его богатства. Вот почему он шел по улице Сен-Виктор, вскинув голову, держа руки в карманах, бессмысленно улыбаясь, разглядывая витрины лавок, время от времени задевая прохожих и спотыкаясь, как пьяный.

Собираясь свернуть с улицы, ведущей к набережной мимо рынка вин, он впервые задался вопросом, куда идти, и вытащил из кармана присланный братом вексель, чтобы узнать адрес банкира. Он увидел имя Ротшильда и чуть ниже надпись — улица Лафит, дом 17.

— Прекрасно! — сказал он. — Улица Лафит! Однако это далеко. Кажется, возле Итальянского бульвара…

«В конце концов, я могу взять экипаж», — добавил он про себя и жестом подозвал проезжавшую мимо карету.

— Кучер, к дому Ротшильда!

— Платим за время или за расстояние, хозяин?

— Господи, конечно, за время! Я никуда не тороплюсь.

— Тем лучше, хозяин. На моих часах одиннадцать двадцать.

Никогда в жизни не сидел Нежо в подобном экипаже. Очень редко он позволял себе воспользоваться омнибусом — если предстоял необычно долгий путь; в фиакре же ездил два-три раза по случаю каких-нибудь значительных событий — свадьбы, крещения или похорон. По чистой случайности карета оказалась чистой и даже претендовала на элегантность: внутри была обита зеленым бархатом с золотыми позументами; окошки были вымыты, а сиденья удобны. Нежо с комфортом разместился в углу, вытянув ноги на меховой подстилке, служившей ковром.

Дав полную волю своему разгоряченному воображению, он погрузился в новые мечты; проезжая по Парижу без опасения ступить в грязь или столкнутьс я с другим прохожим, он мысленно перебирал прошедшие года и приходил к выводу, что ему никогда не улыбалось счастье. Он видел самого себя накануне — как бредет в своем потертом сюртуке, с зонтом под мышкой, угрюмый и озабоченный, всем своим видом напоминая старую канцелярскую крысу — и впервые ощущал эту уродливую, дурно пахнущую бедность. Вся жизнь его выглядела жалким сном. Он вопрошал небесного судию, требуя ответа за эту вечную нужду и за отупляющий труд, что превратили его в старого дурня, каким он был еще вчера, — сегодняшнему богатею порой хотелось швырнуть в того комком грязи… В душе бухгалтера смутно забрезжил порыв к бунту и к отмщению. Потом возникла безумная, бешеная жажда познать все человеческие радости, которые прежде были для него пустым звуком; вернуть хоть на несколько дней молодость, бесследно прошедшую за стенами бухгалтерской комнатки с зарешеченными окнами.

Карета остановилась на улице Лафит перед конторой знаменитого еврейского банкира.

Нежо очнулся посреди своих грез и подождал, пока кучер отворит ему дверь. Ступив на тротуар, он неуверенно взглянул на хозяина экипажа, как бы спрашивая, сколько надо платить. Но тот, разбираясь гораздо лучше своего седока в условиях повременной оплаты, вновь поднялся на козлы, презрительно скосив глаза на этого непривычного к роскоши буржуа.

— Я обожду, чего уж там! — сказал он добродушно.

Бухгалтер был поражен. «Великолепно! — подумал он. — Наверное, всем уже известно, как я богат! Тем лучше! Почему бы мне не поехать домой в карете?»

Он вступил в храм богатства, спрашивая у всех встречных, где находится касса и может ли он в самом деле получить за свой вексель десять тысяч франков.

По мере того как приближалось заветное окошко, он чувствовал, как обжигают ему грудь горячие дуновения страха и надежды. Сейчас должна была исполниться его мечта, но он застыл на пороге, охваченный ужасом при мысли, что все развеется как дым — ему казалось, что пять букв, образующих слово «КАССА», пылают огнем.

Он прижал руку к груди, чтобы унять громко забившееся сердце, и, сделав шаг вперед, еще успел подумать, что никогда прежде не испытывал такого волнения.

Наконец он оказался возле зарешеченного окна и протянул свой вексель. Служащий, пристально взглянув на бумагу, дабы удостовериться, верна ли подпись и о какой сумме идет речь, безмолвно отсчитал десять банкнот по тысяче франков, даже не посмотрев на того, кому они причитались.

Пока производилась эта операция, Нежо ощутил нечто вроде головокружения.

«Неужели мир перевернулся? — мысленно вопрошал он самого себя. — Как? Не я плачу, а мне платят! Не я сижу за решеткой, а другой отсчитывает мне деньги в обмен на ценную бумагу!»

Приказчик равнодушно подал банкноты. Нежо схватил их с жадностью, а затем застыл перед окошком, не сводя глаз со своего двойника.

— Что такое? — воскликнул тот удивленно. — Вексель оплачен, не так ли? Освободите место другим!

Только тут Нежо заметил, что за ним толпятся вновь прибывшие, и поспешно отошел, чтобы надежно спрятать банкноты во внутреннем кармане. Потом он двинулся к двери, но перед этим взглянул в последний раз на окошко с решеткой и на толпу перед кассой; в ушах его в последний раз прозвучал звон золотых монет в железном блюдечке, и он оказался рядом со своей каретой, спрашивая себя, действительно ли это реальный мир или же некая мимолетная фантасмагория, которая испарится при первом ударе колокола.

— Куда вас отвезти, хозяин? — осведомился кучер.

— Ну, домой, — машинально ответил Нежо, — а впрочем, нет… Подождите… Вы знаете, где живет господин Шеве?

— Господин Шеве? Черт возьми! Торговец съестным?

— Да.

— Как же, знаем такого! Поехали!

Кучер подхлестнул свою лошадь, и та устремилась по направлению к Пале-Роялю.

В дороге Нежо несколько успокоился и привел мысли свои в порядок. Он смело вошел к знаменитому ресторатору, у которого готовились лучшие блюда мира, и спросил, можно ли заказать ужин.

— Конечно, — ответил хозяин заведения. — На сколько персон?

— Примерно на двадцать.

— Прекрасно. На какую сумму? Обговорим заранее?

— Как вам угодно! Я заплачу любую цену. Пусть это будет хороший ужин.

— Не желаете ли выбрать меню?

— Какое меню?

— Меню ужина… На жаркое можно было бы подать индейку, фаршированную трюфелями…

— Да, да! — поспешно вскричал Нежо, ибо вспомнил, как ему говорили, что богатые люди считают индейку с трюфелями одним из самых изысканных блюд. — Конечно же, индейку, фаршированную трюфелями!

— А к ней омар под соусом, раковый суп, тушеные перепела, рагу из цесарки, — стал с жаром перечислять ресторатор, который сразу понял, с кем имеет дело.

— Да… да… да… именно это! — повторял Нежо, млея от счастья, ибо прежде даже не слыхал о таких замечательных яствах.

— Затем закуски, вина и подобающий десерт?

— Да… да… Вот мой адрес: улица Копо, меблированные комнаты Бюно. Спросить Франсуа Нежо, брата Доминика Нежо, известного…

— Очень хорошо, этого вполне достаточно, сударь. К которому часу?

— В шесть.

«Полагаю, что сегодня мне удастся славно отужинать, — подумал Нежо, поднимаясь в карету, — и этим беднягам тоже! Надо признать, у папаши Бюно кухня весьма скверная!»

— Куда теперь, хозяин? — спросил кучер.

— Куда хотите… куда ездят богачи.

— На Елисейские поля? В лес?{399}

— Да!

Нежо предоставил кучеру полную свободу, погрузившись в свои мечты и уютно прикорнув в уголке, словно кошка, свернувшаяся в клубок и заурчавшая свою «песню», как выражаются кумушки.

Однако после двух часов прогулки он стал присматриваться к экипажам, сновавшим повсюду, и сравнивать одеяние всадников, гордо гарцевавших по мостовой, со своим. Лишь теперь он заметил, что богатство пока никак не отразилось на его неловких манерах и на бедном костюме с потертыми локтями и лоснящимися коленями.

— Кучер! — вскричал он. — Вези меня к портному… В Пале-Рояль! Полагаю, там можно найти портных!

Когда кучер, остановившись у Двора Фонтанов, запросил восемь франков за четыре часа, бухгалтер едва не подпрыгнул от изумления, но быстро взял себя в руки.

«Разве я не богат?» — сказал он себе.

— Вот, дружище, держите.

— А чаевые?

Нежо, порывшись в карманах, величественно протянул кучеру монетку в пять су.

«Похоже, богачи обязаны давать на чай», — подумал наш бухгалтер.

И удалился, не слушая проклятий кучера, который обзывал его вором.

Он вошел в галерею, очутившись в толпе и поминутно с кем-нибудь сталкиваясь; двигался он наудачу — или, вернее, подчиняясь прихотливым фантазиям Парижа, который уже начинал опьянять его. Каждая лавка притягивала восхищенный взор разбогатевшего бухгалтера. Много раз бывал он в Пале-Рояле, но никогда не обращал внимания на витрины, где гуляющим предлагались всевозможные предметы роскоши. Подобно монаху, коего спросили, находит ли он красивой знаменитую куртизанку, Нежо мог бы ответить о Париже: я видел, но не смотрел!