INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Жак Казот

Прощай или до свиданья. Напиши мне сразу же, как получишь это письмо вместе с его содержимым. С какой радостью прочту я твой ответ! С какой радостью услышу отзвук мира, оставленного мной… а также благословение первой моей семьи!

Доминик Нежо. Новый Орлеан… марта 18… года».

— Браво! Брави! Брава! Брависсимо! — кричали студенты, заглушая друг друга. — Вот это брат! Ах, если бы этот брат был моим дядюшкой! Нежо, скорее езжайте в Америку и возьмите нас с собой как своих детишек!

— Да, дражайший господин Нежо, жизнь полна неожиданных поворотов, — флегматично заметил Бюно, который ясно видел в этом взрыве энтузиазма неизбежную потерю постояльца. — То густо, то пусто! Теперь вы богаты, и вам больше не нужно заниматься двойной бухгалтерией, чтобы заплатить за пансион…

— Наверняка ему вообще не придется за это платить, — язвительно заметила одна из старух, до сего времени не принимавшая никакого участия в суете вокруг письма. — Быть может, он уже сегодня съедет!

— Неужели вы считаете нашего друга Нежо настолько скаредным? Конечно же он отщипнет из своего нового богатства кусочек и для нас! — тут же парировали студенты. — Разумеется, он будет счастлив угостить нас хорошим ужином…

— И заплатить должок в тридцать франков!

— А может быть, как человек основательный, он не станет торопиться и даст нам шестьдесят франков завтра, девяносто послезавтра, сто двадцать через три дня…

Ошеломленный и оглушенный письмом брата, Франсуа Нежо, не зная еще, верить ли ему своим ушам и глазам, держал в руке вексель на десять тысяч франков, вертя его во все стороны, почти обнюхивая и облизывая, не сводя с него взора, словно не в силах понять, настоящий он или нет.

Даже если бы бедный бухгалтер стал внезапно обладателем золотого руна из сада Гесперид,{398} он бы меньше удивился. Поэтому поздравления и выкрики сотрапезников сначала доходили до него как некий смутный рокот голосов. Но когда от общих рассуждений перешли к конкретным требованиям, когда он осознал, что его просят вернуть одолженные под немыслимый тысячный процент три франка, то негодующе вскинулся, готовый протестовать против такого наглого ростовщичества.

Хотя на голову ему нежданно-негаданно свалилось богатство, он даже в кошмарном сне не мог бы себе представить, что отдаст тридцать франков за три, взятые в долг на сутки.

— Ах, так! Нежо не желает платить? — осведомился один из студентов, в тоне которого явственно прозвучала угроза.

Все поднялись со своих мест. Отупевшие старые постояльцы меблированных комнат, обретя на мгновение энергию, поддержали молодых людей, а Бюно даже возмущенно всплеснул руками.

— Минутку, дамы и господа, — пробормотал богач Нежо, видя, что стал объектом общего осуждения, — я, разумеется, оплачу расходы на праздничный ужин… если, конечно, вексель примут к оплате сегодня, — добавил он поспешно.

— Так-то лучше! — сказал Бюно. — В таком случае я прикажу подать жареную утку, шоколадное мороженое, несколько бутылок бордо…

— Сперва посмотрим, верно ли составлен вексель, — воскликнул один из юношей. — Дайте-ка мне вашу бумажонку, Нежо.

Тот не отдал, а скорее позволил забрать у себя чек, а сам, побледнев, осунувшись, почти лишившись чувств, откинулся на спинку стула. От внезапного испуга у него мучительно заныло сердце.

Если вексель фальшивый… если почтовые марки приклеены для вида… если письмо не более чем гнусная шутка этих проклятых студентов, то…

Все это длилось всего минуту… жуткую минуту, когда Нежо, балансируя на краю пропасти, отделяющей богатство от нищеты, вдруг с необыкновенной ясностью понял, как отличаются друг от друга два понятия — быть или не быть!

Вексель, который держала у него над головой безжалостная рука, плавно опустился ему на колени.

— Полный порядок! — вскричало десять голосов одновременно.

Оставшись наедине со своим сокровищем, Нежо обхватил голову руками, словно пытаясь удержать невнятные мысли, вихрем проносившиеся в мозгу.

Будто по мановению волшебной палочки, письмо разом пробудило совсем было угасшие умственные способности бухгалтера. Он чувствовал, что возрождается к жизни… у этого существа без прошлого, у этого старика, не знавшего молодости, вдруг пробудилось множество не ведомых ему прежде страстей…

Нежо не замечал, какая странная работа совершается в его душе, но ощущал пробуждение новых желаний. Перечитывая письмо брата, он восторженно преувеличивал размеры своего состояния:

«Значит, теперь я богат! По-настоящему богат! Ведь у меня есть десять тысяч франков, и я могу позволить себе все… А когда потрачу их, поеду в Америку, если захочу, и там меня будет ждать целый капитал!

Если же предпочту остаться, то можно поместить их под хороший процент… без всякого труда я получу от шестисот до восьмисот франков ренты… это покроет все мои расходы… я мог бы жить, ни о чем не тревожась, а если бы стал работать, то приобрел бы лишние деньги.

Прекрасно можно было бы жить… да… но это все же не богатство!

Однако и в плавание пускаться бы не пришлось!

Ба! У меня есть еще время подумать! А сегодня я богат! Десять тысяч франков! Десять тысяч франков в руках! Кругленькая сумма! Хочу тратить деньги не считая!»

— Бюно!

Хозяин меблированных комнат не ответил — вероятно, просто не услышал зова.

«Конечно же я устрою им ужин! Но незачем жаться, подсчитывать, сколько бутылок выпито, заказывать обыкновенное жаркое… Желаю устроить такой пир, какой только богачи могут себе позволить! И, клянусь Богом, я на славу угощу этих добрых людей!»

— Бюно!

«Что едят эти богачи, что предпочитают из изысканных тонких блюд?»

— Бюно! Бюно! — завопил он во всю мощь своих легких.

Наконец явился Бюно, крайне удивленный тем, что его отрывают от дела в час, когда никакой еды не полагалось, и настроенный дать отповедь человеку, позволившему себе столь властный тон.

Но едва он узнал новоявленного богача, как недовольство его преобразилось в услужливую улыбку.

— Что такое, господин Нежо? — спросил он.

— Что вы готовите на ужин? — осведомился Нежо безапелляционно. — Мне пришлось звать вас трижды!

— О, как мы стали строги… Я велел приготовить то, о чем говорил — жареную утку, шоколадное мороженое… еще будет мясо в горшочке, салат…

— Эка невидаль!

— Почему «эка невидаль»?

— Потому. Все это слишком обыденно, мой милый. Я такое уже едал.

— Даже так? — произнес Бюно в изумлении. — Но тогда закажите то, что вам хочется.

— Мне нужны дорогие яства… необыкновенные…

— Жареные морские языки? Снежки? — робко подсказал хозяин меблированных комнат.

— Что-нибудь получше!

— Прекрасно! Гусь под оливковым соусом? Пунш? Потаж с тартинками по-итальянски?

— Уже теплее. Не бойтесь предложить мне наилучшее из того, что есть. Я плачу за все!

— Черт возьми! Быть может, заказать ужин в ресторане Шеве…

— В ресторане Шеве? А почему бы и нет? Ведь богатые люди заказывают там ужин?

— Очень богатые люди. Не думаю, чтобы вы…

— Ошибаетесь, друг мой. По правде говоря, то, что предложили вы, мне не подходит! Это вульгарно! Чтобы выставить все это на стол, вовсе не нужно иметь в кармане десять тысяч франков! Поразмыслив, я пришел к выводу, что закажу ужин в ресторане Шеве, как только получу свои деньги… А вы извольте проследить, чтобы в вашей конуре подали пристойные приборы!

И Нежо вышел, не простившись и хлопнув дверью.

— Да он возомнил себя миллионером со своими десятью тысячами франков! — пробормотал в ярости Бюно.

Когда бухгалтер переступил порог меблированных комнат и оказался на булыжной мостовой улицы Копо, сжимая в кармане вексель на десять тысяч франков, он вдохнул полной грудью, ощущая прежде неведомое наслаждение жизнью. Солнце казалось ему золотым слитком, небо широко раскинулось над головой, весь Париж будто преобразился.

Никогда не стремился он к обладанию множеством вещей, совершенно для него недоступных из-за нищеты. Он не знал даже тех радостей, что позволены всякому. Ибо для того, чтобы к ним приобщиться, нужны как относительная праздность, так и некоторая степень свободы — а несчастный Нежо провел всю жизнь за каторжной неблагодарной работой.

Какая бы ни была погода, он тащился к своему гроссбуху, втянув голову в плечи и не отрывая глаз от земли, влача свою ношу и закусив недоуздок под свист хлыста нужды, словно извозчичья лошадь, покорная кнуту безжалостного кучера. Поэтому он даже не замечал, сколь изумителен тенистый Ботанический сад, какие сокровища хранит Париж на зависть всей Европы. Для него город замыкался в пространстве между четырьмя точками: рынком вин, бульваром Сен-Дени и улицей Сент-Оноре, где находились его конторы, а также улицей Копо, укрывавшей в своих недрах меблированные комнаты Бюно.