Дорога неровная - Евгения Изюмова

Лейтенант совсем не понимал, почему приказано держаться за эти деревню (вокруг одни болота) хоть зубами, но не отходить, правда, думал, что их батальон просто оттягивает на себя вражеские силы, но от этой догадки не легче — люди гибли, а помощи не было. И он был недалек от истины: Чернушка маленькая, она не на всякой карте есть, но важна тем, что через нее лежит единственная дорога к большой дороге за лесом, а вокруг — болота. И там, в лесу, готовилось наступление.

Уже давно прервана связь с полком. Казалось, он со своими солдатами остался один на один с многочисленным врагом, единственный командир в батальоне, но отступать не мог: не было приказа, да и просто не хотел уступить врагу этот маленький кусочек родной земли, за который головы сложил почти весь личный состав батальона. Пять раз деревня переходила из рук в руки, и вот советские солдаты пойдут в атаку, чтобы в шестой раз отбить ее у немцев: едва стемнело до них добрался офицер связи и передал приказ завязать бой, и тогда подоспеет помощь. А потом батальон на броне танков пойдет в наступление.

Дружников скомандовал:

— За мной! — и, даже не оглядываясь, побежал вперед. За ним еле поспевали с винтовками наперевес Кожевников, Анищенко, Ермаков, Панов — все, кто остался в живых от его отделения.

Скрытно перебегая от дома к дому, солдаты все ближе и ближе приближалось к центру села. Дружников внимательно всматривался в темные окна домов, глядел, напрягая зрение, по сторонам, чтобы не напороться на немецкую засаду. Но враг, видимо, не ожидал, что русские, отброшенные к жидкому лесочку, вновь пойдут в атаку: наступила ночь, обе стороны крайне измотаны, хотя немцев было явно больше. Но не застывшее болото не давало взять в клещи истекающий кровью батальон советских солдат. Кроме того, началась метель, так что немцы не ожидали нападения.

На околице солдаты «сняли» пост охранения, и вот уже крадутся по селу. В некоторых домах посверкивали огни — там расположились немцы: об этом рассказал мальчишка, прибежавший в лес на закате дня. Фашисты убили его мать, которая не давала забрать корову со двора, а он спрятался в сарае, и, как стемнело, убежал в лес. Мальчишка и рассказал, что в сельсовете расположился какой-то важный офицер: все отдают ему честь, и с ним живут еще несколько немцев-офицеров. Лейтенант решил, что там — штаб, потому и приказал скрытно пробраться туда, закидать штаб гранатами и дать зеленую ракету, и по ней начнется атака.

Сельсовет располагался в центре села на небольшой площади, рядом с ним — магазин, дверь которого раскрыта настежь и надоедливо скрипела несмазанными петлями, когда ее рвал ветер. Напротив — несколько домов, в окнах теплятся огоньки керосиновых ламп: деревенька глухая, про электричество здесь, наверное, и не слышали.

— Сашка, глянь, что там, в домах, много ли фрицев? — приказал Максим Кожевникову. Александр тенью скользнул на другую сторону улицы, радуясь, что небо затянуто тучами, впрочем, немцы чувствовали себя спокойно, горланили песни под пиликанье губной гармошки.

Александр осторожно шагнул за ворота и отпрянул испуганно: прямо на него смотрела пушка танка. Он вспомнил, что ближе к ночи загудели моторы в деревеньке, а это, оказывается, танки подтянулись, и утром их батальону был бы полный карачун. Кожевников постоял немного, оглядываясь: все ли хорошо? Нет, все тихо, и в танке никого нет — греются вояки в доме, уверенные, что околицу надежно стерегут дозорные посты. Кожевников заглянул еще в пару дворов, и нигде не увидел боевого охранения: танки стояли холодные и молчаливые. Сплюнул даже со злости: ишь, как вольно себя чувствуют, не боятся, сволочи.

Александр обстоятельно все доложил Дружникову, и тот, подумав, принял решение: Анищенко возвращается в батальон, докладывает о танках, и сразу дает зеленую ракету, что благополучно добрался, а батальон пошел в атаку. Они отвечают тоже зеленой ракетой. И затем Дружников с Кожевниковым громят гранатами штаб, а Панов и Ермаков — ближайший дом с танком, и в первую очередь следовало подбить танк. Мужики молча выслушали, понимая, что задуманное Максимом почти не сбыточно, однако иного, и впрямь, не придумать. И Анищенко помчался назад, в метель. А его друзья приткнулись у заборов.

Медленно тянулось время, закоченевшие солдаты вглядывались в темень, боясь, что метель помешает увидеть сигнальную ракету. Но их командир оказался мудрым человеком: батальон, когда Анищенко доложил о танках, немедленно снялся с позиций, и зеленая ракета взлетела, когда батальон почти достиг околицы Чернушки. Заметив сигнал, Дружников ответил ракетой, и четверо бойцов пошли в атаку.

Дружников взлетел на крыльцо сельсовета, ударом ноги распахнул дверь, перемахнул небольшие сенцы и ворвался в комнату, где за столом сидело несколько офицеров, склонившись над картой.

Максим яро заматерился и швырнул прямо на стол гранату, сам же юркнул за дверь, упал на пол, прикрыв голову руками. Взрыв сорвал с петель дверь, край ее больно ударил Максима по спине, но он стерпел, вскочил на ноги и ринулся в комнату, откуда слышались стоны, но ничего не было видно в дыму, потому что бумаги на столе уже пылали. Следом в комнату вбежал Кожевников, раздался выстрел, и он вскрикнул. Дружников метнул вглубь комнаты еще одну гранату, потом крутнулся на месте и увидел лежавшего на пороге Кожевникова: его ранил стрелявший из комнаты немец. Дружников рухнул на товарища, прикрыв его своим телом, и опять раздался взрыв, их отбросило взрывной волной в сенцы, но особого вреда они не получили — Бог, видно, миловал.

А на улице уже гремел бой, слышалось нараставшее «ура!». Максим, встал, шатаясь, прислушался к звукам в комнате — там было тихо. Тогда он выволок Кожевникова на крыльцо, чтобы раненый не задохнулся в дыму, и лишь тогда нырнул в горящую избу, чтобы вытащить на свет Божий уцелевших немцев. Но в живых был только один, спавший в момент взрыва на печи, тех, кто сидел за столом, разметало по сторонам, и ни один не подавал признаков жизни. Максим стянул немца с печи, от души двинул ему в челюсть, а потом вытащил из горящего дома, бросил его на дороге. Туда же подтащил и Кожевникова. По улице бежали солдаты, кричали «ура!» или же матерились.

— Дружников! — крикнул кто-то сзади, и Максим, оглянувшись, увидел своего командира. — Молодец, хорошую заварушку устроил. Оставь Кожевникова санитарам, а сам — вперед.

За командиром и в самом деле бежали двое санитаров, Дружников быстро объяснил им задачу — отправить Александра в госпиталь, велел покрепче связать немца — штабной, наверное, ценный язык, и потому его следует быстро доставить в Родню, там, дескать, разберутся. А сам побежал вслед за командиром. Он уже почти догнал своих у леса, как в спину ему с чердака последнего дома ударила пулеметная очередь. Дружников упал навзничь и не видел, как бежали немцы из села, как на помощь обескровленному батальону, не пускавшему захватчиков далее этого села, подоспели танки, как один танк метким выстрелом «поджарил» пулеметчика. Пехотинцы сели на броню танков, и грозные машины пошли вперед, рассекая метель. А Дружникова, который медленно сползал в глубокую воронку, постепенно заметало снегом, и он уже не чувствовал холода, потому что его собственное тело стало холодным — Максим Дружников умер. Край воронки обвалился и засыпал его тело.

Когда утром, отогнав немцев далеко от Чернушек, стали подсчитывать потери, то Максима Дружникова не обнаружили ни среди живых, ни среди раненых. Не нашли его и среди мертвых, которых подобрали в селе. Нигде не было видно и некоторых других солдат — их замело снегом. Весной их обнаружили жители деревни и похоронили за околицей села. Александра Кожевникова похоронили, как и всех умерших в госпитале, на окраине села Родни…

Оцепенение прошло, Александра очнулась и увидела, как Максим Егорович Дружников смотрит на нее весело, по-доброму, словно говоря: «Ну, как? Все стало понятно?» Александра хотела спросить, можно ли найти место, где он лежит, чтобы посетить его затерянную могилу, как хотела этого Павла Федоровна, но не успела — кто-то положил ей руку на плечо и тихо произнес:

— Здравствуйте, Александра Павловна…

Она обернулась и увидела перед собой Стаса Нетина. Он был грустный, в глазах таилась невыразимая печаль, лицо его — землистого, непривычного цвета: Александра помнила его совсем другим. Его обращение к ней по имени-отчеству не смутило — ведь и в самом деле он остался вечно молодым, а ее года бегут вперед.

— Стас? Ты? Как ты меня нашел?

Нетин протянул к Александре руки и сказал жалобно:

— Мне холодно, очень холодно, обнимите меня, пожалуйста…

Александра обняла Стаса, и ее пронзил тот же незабываемый холод мертвых ног отца. Она отпрянула, но Стас крепко прижал ее к груди, и женщине стало жутко, показалось, что жизнь, ее тепло уходят к Нетину. А он шептал: