Когда крепости не сдаются - Сергей Голубов

Через несколько дней стало известно, что лекпома больше нет в канцелярии «ревира», — его убрали.

Дрейлинг был прав: сцена на плацу, когда Карбышев отказался исполнить требование лагерного офицера, произвела на заключенных сильное впечатление, и, действительно, весь лагерь после этого заговорил: «Вот как должен вести себя в плену настоящий советский человек!» Но тотчас же после этой сцены Карбышев исчез: сначала выдержка в карантине, потом «ревир». Бюро подпольной организации не сомневалось, что на него ведется охота со стороны лагерной администрации. Средством подобных воздействий служили обычно самые разнообразные провокации. Следить за провокациями и обезвреживать их бюро не могло: «ревир» был для него недоступен. А кто мог поручиться, что, предоставленный самому себе, старый больной генерал на ослабеет духом, не поддастся, не поплывет по течению? Сцена при обыске на плацу ясно показывала, как много значила твердость Карбышева для укрепления в пленных надлежащего настроения и какой непоправимый ущерб этому настроению нанесла бы его слабость. Но как проникнуть в «ревир», как установить прямые отношения с Карбышевым, поддержать и охранить его бодрость? Повидимому, и лагерная администрация не хуже бюро понимала, какую роль способно сыграть популярное имя Карбышева здесь, в Хамельсбурге, — в центре работы по отбору пленных и проверке методов фашистской пропаганды. Потому-то и вцепилась она в старика и держит его в строжайшей изоляции от лагерного населения. Как переловчить администрацию?..

Бюро еще ломало голову над этим вопросом, а пленные, возвращавшиеся из «ревира» в общие бараки, уже рассказывали о Карбышеве удивительные вещи. Да, конечно, Карбышеву тяжелее других. Трудно по годам, да и по тому еще, что наседают на него гитлеровцы. Но старик не сдает. Наоборот. Голова его ясна. Мысль в постоянной работе. Больные жадно прислушиваются к его громким и смелым речам. Карбышев рассуждает вслух. Его главная идея: наш народ непобедим. Он приводит на память, разъясняет исторические факты; сопоставляет, связывает, устанавливает аналогии; и доводы из времен польской и французской интервенции, из эпохи гражданской войны и борьбы с Антантой так и подбираются один к другому, так и срастаются в общее: «Народ непобедим!» Лживая пропаганда фашистских газет не сходит в «ревире» со скамьи подсудимых. Блиц-авантюра… Фашисты идут на Москву без резервов… На все — расчет и доказательство. Оборота нашей армии приобретает все более и более активный характер. Советские войска развертываются на важнейших направлениях, не в одном, а в нескольких эшелонах (глубина оперативного построения!); тыл укрепляется многими оборонительными рубежами; позиции защищаются с тем самым упорством, которое прославило русского солдата во множестве битв и осад; прорывы локализуются на соседних участках; контрудары вынуждают врага разжижать свои силы, ослабляют его штурмовые группировки, грозят его флангам. Фашисты рвутся к Москве. Но именно здесь-то они и подвергаются сильнейшим контрударам. Так постепенно создается все необходимое для разгрома врага на решающем направлении его действий. Инициатива перешла в наши руки. Месяц декабрь — переломный момент в ходе славной войны нашего народа с фашизмом. Пусть Гитлер именует утрату своими армиями инициативы «открытием временной позиционной войны». Только глупцы не понимают, в чем дело. Гитлер уже разбит. Ему до зарезу необходимо привести в порядок свои потрепанные войска, пополнить их людьми и техникой. Пусть он называет это подготовкой к «решающему весеннему наступлению». Мы все-таки знаем, что судьба войны решена…

Карбышев говорил это больным в «ревире» и думал: «Когда нельзя делать, надо видеть, слышать и говорить. Это и есть — жить». «Ревир» превращался в лагерный центр военно-политической агитации. Еще за много, много лет до своего вступления в партию Карбышев знал, как велика ее организующая и направляющая сила. Уже тогда он на каждом шагу убеждался в том, что важнейший способ преодоления трудностей — хорошо поставленная политическая работа, ибо идея готовит действие и торжествует успехами действия. Главное — в сочетании воли организатора с размахом, партийного подхода с безошибочной оценкой обстановки и людей. Вступив в партию, Карбышев продолжал укрепляться в этих принципах и всячески старался применять их на практике. Но только теперь, в «ревире» Хамельсбургского лагеря, предстала перед ним в наиболее отчетливом виде замечательная картина преображения людей. Они приходили в «ревир» изможденными, отчаявшимися, ко всему безразличными полупокойниками. А уходили — бодрыми, полными надежд и готовности действовать борцами. И преображало их горячее, смелое, уверенное слово партийного агитатора.

Администрация превосходно, понимала, что совершается в «ревире». Поэтому отношение ее к Карбышеву ухудшалось с каждым днем. Уже давным-давно прекратились инсценировки с горячими завтраками, беседы с главным врачом и его заманчивые рассказы о скором освобождении. Карбышев думал: «Так и должно быть. Чем они со мной лучше, тем для меня хуже. И — наоборот…» Поведение Карбышева бесило тюремщиков. По мере того как приемы их деланного благодушия разбивались о его непримиримость, все резче проявлялись в отношении к Карбышеву злость и вражда. И как бы в соответствии с этим раздвигались просторы его внутренней свободы, и голос агитатора звучал громче и сильнее. «Все исходит от общего, — думал Карбышев, — и в общем исчезает. Сейчас это общее — война. Только в войне может сейчас человек проявить самое ценное, что в нем есть. Но ведь лагерь — та же война…» И он не просто боролся со своими тюремщиками. Он воевал с фашизмом.

Как-то в «ревир» зашел помощник Дрейлинга, хромой полковник СС Заммель.

— Скажите, генерал, — обратился он к Карбышеву, — будет Красная Армия продолжать свое сопротивление после падения Москвы?

Карбышев встрепенулся.

— Неприятель не войдет в Москву. Он будет разбит под Москвой.

Хромой полковник показал длинные желтые зубы.

— Должен огорчить вас, генерал: свидетелем этого вы, во всяком случае, не будете.

— Возможно…

По темному лицу Карбышева проскользнул быстрый смешок — не улыбка, а скупой и острый отблеск внутреннего огня.

— Я не буду свидетелем. Но вы, полковник, будете непременно!

Искусственная нога Заммеля спружинила, и, странно подпрыгнув, он зашагал в соседнюю палату…

Выздоровевшие разносили по лагерю речи Карбышева. Заболевшие приносили в «ревир» последние известия, подхваченные с родины секретным радиоприемником. «Разгром немцев под Москвой… Наши войска перешли в первое контрнаступление, сокрушили войска захватчиков и схоронили лживый миф об их непобедимости».

— Товарльищи! — радостно говорил Карбышев в канун нового, сорок второго, года, — случилось то самое, что неминуемо должно было случиться. Желание победить — дополнительный ресурс победы. В любой стратегической и тактической задаче это — важнейшее из условий решения. Первое доказательство — гражданская война. Второе — разгром фашистов под Москвой. Их офицеры уже прижимали к глазам бинокли, разглядывая завтрашнюю добычу. Но одно «сегодня» сменялось другим, а «завтра» все не приходило. И так — до разгрома…

Скрипя пружинящей ногой, в палату вошел полковник Заммель.

— Поздравляю вас, генерал.

— Благодарю, полковник.

— Вам известно, с чем я вас поздравляю?

— Нет.

— Ну-н?..

Карбышев молчал.

— Итак, вы этого не знаете?

— Нет.

— Я поздравляю вас с выздоровлением. Вы оставляете «ревир» и переводитесь в барак.

К тому времени, когда Карбышев очутился в бараке, его лагерная репутация стояла на очень большой высоте. Можно было без преувеличения сказать, что мнение Карбышева насчет того, как себя вести и как поступать в тех или иных условиях, почти для всех хамельсбургских узников равнялось прямому указанию. В загадочной связи с его ролью среди заключенных находились действия каких-то неизвестных лиц на воле. Один из военнопленных советских солдат, работавших в городе, доставил Дмитрию Михайловичу пузырек с целительными сердечными каплями и бутылочку с элексиром для желудка. «От кого?» — «От немцев». — «Что за немцы?» — «Не сказались. Только передать велели». — «Да вы бы спросили: кто такие?» — «Я и спрашивал». — «А они?» — «От докторши, говорят…» Фрау Доктор?! Опять… Но на этот раз фрау Доктор представлялась Карбышеву совсем иначе, чем раньше: высокая, худая, очень серьезная, с прямыми, как солома, светлыми волосами, а очки роговые. В таком виде она меньше походила на случайную фантасмагорию и больше — на устойчивую реальность. Только разгадка была попрежнему далека…

Наступление Нового года ознаменовалось приказом: всех пленных, не считаясь с возрастом и званием, гнать на работу в промышленность. Приказ взволновал население лагеря. Ночью члены бюро подпольной организации собрались кучкой в бараке, чтобы обсудить положение.