Багряный лес - Роман Лерони

— А теперь кого ты видишь?

Того, чье самолюбие уязвлено до предела, и он поражен этим настолько, что забыл, что он собирался делать.

Александр вспомнил сопку и дуб. И вновь он был там, но вместо сопки стояла церковь, а вместо дуба — этот крылатый демон. Саша вновь почувствовал свое могущество, свою подконтрольную воле силу. И она была большей, чем у Ярого…

Демон взлетал все выше и выше. И с высоты раздавался его вой, полный отчаяния и бессилия.

Человек был силен над прошлым потому, что был полон силы того, чьих крестов не было в этой церкви. Он увидел, как открылись озерные внимательные глаза на лицах святых, их лики вытянулись за грани икон, обрели объем, стали с мудростью и сожалением осматривать убранство святилища. Они мелко кивали своими бородатыми, косматыми и седыми головами, словно осуждали все, видели, и когда их умные и все понимающие глаза останавливались на Александре, то их головы начинали, стыдя, покачиваться на плечах.

Шепот десятками ровных голосов, шорохом тысячелетий зашелестел в пространстве церкви, и в нем, в этом шепоте, была досада, но и понимание: они говорили о нем, но не осуждали.

Все происходящее было настолько реально, что у Саши закружилась голова, и он, закрыв глаза, зашарил рукой, чтобы найти спасительную опору, стол, чтобы не упасть перед ожившим иконостасом. Его подхватили чьи-то сильные руки, и уверенный голос с мудростью в каждом слове произнес:

— Ты прав во всём.

Он обернулся на голос. Это был Ярый. У него уже не было крыльев. Его лицо было обыкновенным, человеческим. Только в его глазах по-прежнему была черная глубина не испитой тоски вечного пути.

— Тебе надо идти, — вздохнул с сожалением Вий.

— Да, — согласился Александр, и вдруг произнес: — Прости.

Ярый уже вел его к дверям в иконостасе.

— За что? — Его изумление было искренним.

— Мне незачем было говорить о том, что и так видно.

Они остановились возле дверей. В тишине было слышно, как что-то монотонно гудит за ними, и в этом звуке была угроза скорых мук.

— Ты ни в чем не виноват, человек… Каждый из нас, даже бог, должен пройти свой путь, и услышать имя своей судьбы, как итог своих дел. Ты назвал мой путь. Но тебе еще предстоит пройти собственный. Ты готов?

Он взялся за золотую ручку на двери, и Александр увидел, как вспыхнула яркими и трескучим огнем эта рука, будто она была из пересушенного дерева. Ярого изломало судорогой от боли.

— Я должен тебе напомнить, — кричал он, стараясь перекричать свою муку, — что ты имеешь полное право отказаться от этой дороги!

— Нет.

Александр отвечал, стараясь быть спокойным, но то, что он оставил там, за стеной огня при входе в храм, снова возвращалось. Его охватывал страх, когда он видел, как сгорает рука того, кто даже не был подобен его человеческой плоти. Вий был когда-то богом, идолом, но только от одного прикосновения к тому пути, который предстояло пройти простому смертному, он превращался в ничто.

— Мало кому из нас дано пройти это путь, человек! Ты готов — еще раз тебя спрашиваю?

— Да!

Это согласие прозвучало слабо, неуверенно и жалко. Оно требовало не открывать двери, а пожалеть его, и увести отсюда обратно.

— Я готов!!! — закричал он что было сил, но голос его ужаса был сильнее.

— Ты можешь уйти, — искушал его Ярый, извиваясь от боли. Его рука уже горела по локоть.

— Нет!!!

— Ты имеешь полное право отказаться…

— НЕТ!!!

— Человек!..

— НЕТ!!!

— Тогда ступай и помни, — умиротворенно, не обращая внимания на ужасную боль, произнес Ярый, — что редко кто возвращался. Ступай и будь благословен. Твой господь с тобою.

Дверь распахнулась с оглушительным грохотом взрыва. Ужасная сила, испепеляя все вокруг себя, вырвалась наружу, схватила, сжала, раздавила, смяла, разорвала, изломала тело человека. Но, как только она захватила эту добычу, с жадностью века голодающего чудовища, как обвилась вокруг него, повертела в раскаленном воздухе, наслаждаясь криком жертвы и тут же рванулась обратно. Едва с металлическим оглушительным ударом, сотрясшим все пространство, закрылась дверь, как исчезла церковь, а вместе с нею и хутор.

Ведьмы прошли на том место, где еще недавно стояла церковь, а теперь была простая заросшая высокой травой поляна, и обступили распластанное тело того, кто лежал, неловко подогнув под себя ногу и раскинув широко в стороны огромные черные крылья. Они окружили его и стояли, скорбно наблюдая при дрожащем свете свечей за неподвижным телом, которое стало медленно просачиваться в землю. Он уходил в нее, растворялся в ней, а трава на том месте поднималась высоко, что-то благодарно шепча во время этого неестественно быстрого роста.

Было тихо. И в этой тишине раздавался женский плач. Плакала единственная ведьма, которая не присоединилась ко всем. Но никто не обращал на нее никакого внимания.

Пошел дождь. Это был ливень. Который разом затушил все свечи. И когда стало полностью темно, пространство пронзил вой ветра. Он был настолько сильным, что многие не удержались на ногах и попадали в мокрую траву. Лес стонал и трещал, пробиваемый бурей. Сквозь грохот необузданной стихии раздавался еще один, леденящий сознание звук. Хор голосов. Ледяных, жадных и бешеных. Из леса катилась черная волна нечистой силы. Тучей, пробивая косые ливневые струи, летели упыри. Под ними рыжей лавиной, освещая путь светом голодных глаз, неслись вурдалаки, неся на спинах синеватые, трупные тела мавок. И вся эта орда неслась на женщин. Когда до ведьм оставалось совсем немного, женщины взмыли в воющий воздух, оставляя за собой пустое и разочарованное щелканье хищных челюстей. Туча упырей предупредительно раздалась, испуганно засвистела, уступая пространство для ведьм. Загорелись огни. Они полетели впереди нечистого воинства, освещая ему дорогу в стремительном движении. Лавина катилась на хутор, запущенный, но обитаемый, на одинокие огни в хатах, туда, где была долгожданная добыча…

— Ненавижу такую мерзкую погоду, — проскрипел прокуренным голосом Валя, высокий бандит, выглядывая в окно, стараясь рассмотреть в нем что-то, но за окном была ночь и бушующая буря.

Он только что встал из-за стола, за которым сидел, играя в карты с тремя своими товарищами.

— А как по мне, — с ехидным смешком, тасуя засаленную колоду карт, произнес другой, стараясь одновременно достать из рукавов карты, (делал он последнее незаметно и профессионально — до того, как попасть в леса Зоны, Хлощ, был профессиональным каталой[56]). — Как по мне, — повторил он, когда, наконец, произвел подмену карт, — эта погода так и шепчет: налей, да налей… Эй, Куб, ты бы не спал, а наливал!..