Письма с Дальнего Востока и Соловков - Павел Флоренский

1937.ѴІ.19. Дорогой Кирилл, невольно вспоминается далекое прошлое и часто я вижу вас во сне, но всегда маленькими, равно как и своих братьев и сестер, тоже маленькими. А тебя нередко вспоминаю в связи с твоим желанием, когда тебе было лет 5, уехать на Кавказ и приписаться к какому‑нибудь горскому племени. Тогда я тебе говорил о невозможности исполнить это желание. Ho знаешь ли, как это ни странно, что почему‑то мне симпатизируют многие магометане, и у меня есть приятель перс, два чеченца [2437], один дагестанец, один тюрк из Азербайджана, один турок собственно не турок, а образовывавшийся в Турции и в Каире казахстанец. Перса я слегка поддразниваю, указывая на превосходства древней религии Ирана парсизма (впрочем он со мною почти соглашается). С образованным казахстанцем иногда веду философические разговоры. А необразованный чеченец–мулла находит, что из меня вышел бы хороший мусульманин и приглашает приписаться к чеченцам. Разумеется я отшучиваюсь. Ho чеченец—настоящий чеченец и вероятно немало порезал народа на своем веку. Как‑то, когда он при ком‑то звал меня в Чечню, тот заметил, что они головорезы и у них там режут в день по 30 человек. Чеченец возразил спскойно: «Вовсе не по 30, а по 5—б в день, в е^о селении». Глаза его мрачно сверкают при всяком случае и ясжо видно, что зірезать кого угодно ему ничего не стоит. Как-~о он расписывіл высокое качество их оружия. «А зачем Biivi кинжалы?» сгросил собеседник. «Как же иначе ходить воровагь коней?» ответил тот. Чеченец этот спит прямо надо мною. Впрочем мы с ним и ему подобными хорошо уживаемся. Рядсм со мною, боко бок, спит один армянский крестьянин, а с другой стороны—псляк. Иногда я высказываю сожаления, что у ніс нет ни одного негра, остальные народы, белой и желтой расѵі, представлень] полно. Крепко целую тебя, дорогой. Сообщи, куда ты едешь, и будь в поездке осторожнее при подъеме жа горы и прочие рискованных случаях путешествия.

1937.ѴІ.19. Дорогая Оля, радуюсь, узнавая о твоей работе в оранжерее [2438], и надеюсь, что ты многому сможешь научиться там. Конечно, в Бот. Саду разнообразие растений несравненго больше. Ho познать основы жизни растений вполне можно и ка немногом, а для систематики иногда ездить в Бот. Сад и просматривать растения по заранее намеченному плану. Главное же—не отрываться от дома, от мамы и ото всех своих. Все же это лучшее из того, что получишь в жизни. Переживания детства и юности составляют наиболее прочный и наиболее содержательный зачаток всего последующего и о нем следует заботиться особенно внимательно. Занимаясь растениями в тиши, ты сохранишь и построишь свой внутренний мир наиболее правильно, и ради этого стоит пожертвовать более легкими и обильными условиями в таком суетливом городе, как Москва. К тому же, в Бот. Саду наверно, при многолюдстве, идут стычки и дрязги, отвратительные и засоряющие. Крепко целую тебя, дорогой Олень, и желаю тебе успехов. Пишу 20–го и сле- доват. особенно вспоминаю Посад.

1937.ѴІ.19. Дорогая Тика, мне приходится всегда прощаться с чем нибудь. Прощался с Биосадом, потом с Соловецкой природой, потом с водорослями, потом с Иодпромом. Как бы не пришлось проститься и с островом. Ты просишь нарисовать тебе что‑нибудь. Ho сейчас у меня нет красок, а кроме того нельзя прислать, если бы я и нарисовал для тебя. Придется ждать более подходящего времени. Ты можешь взять из моего кавказского альбома какой нибудь геологический вид или какую‑нибудь водоросль и повесить себе. Ho бери то, что покрасивее и заклей под стекло. Мне жаль, что рисование прекратилось, т. к. оно успокаивает, —так же как и музыка, если играть самому. Надеюсь, что за меня будет рисовать моя дочка, и наверное лучше своего папы. Кланяйся от меня бабушке и А. Ф. Поцелуй мамочку и аленького и покажи ему что- нибудь красивое. Чайки говорят, что у тебя новое платье, правда ли? Крепко целую свою цочку.

1937. VI. 19. Дорогая мамочка, письмо твое получил, но о здоровьи твоем из него не у:; нал. Надеюсь, солнце и тепло подправят тебя. Рядом со мною в камере квартирует один тифлисский армянин, уже пожилой, так что находится у меня с ним немало общих знакомых и мы вечерами иногда вспоминаем Тифлис. Соловецкие впечатления мои теперь ограничиваются людьми, т. е. мне наименее янтересным. Рисовать водорослей уже давно не приходится за отсутствием микроскопа, места и красок. Ho я доволен, что удалось зарисовать для вас и то немногое, что ты видела. К сожалению, кажется, не все дошло до вас. Я здоров, но работать по настоящему сейчас невозможно, а отсутствие правильной и напряженной работы и разелаб- ляет и утомляет одновременно. Целую тебя, дорогая мамочка, береги себя и будь здорова. Поцелуй Люсю и Шуру.

Примечания

Находясь в ссылке и лагерях, священник Павел Флоренский, «не снявший с себя сана», посылал письма семье; знічительная их часть сохранилась благодаря подвигу его жены Анны Михайловны, нашей бабушки: около 50—с Дальнего Востока и около 100—с Соловков.

Количество писем, которые разрешали писать из мест заключения, было ограничено. Разрешение на дополнительные письма зависело от разных обстоятельств, в том числе и от трудовых успехов, поэтому быть «ударником» означало не только получение «премблюда», но и возможность отправить дополнительное письмо. Порядок отправки писем из Соловков был особенно строг.

Письма з/к сдавали незапечатанными, а на клапане писали свою фамилию и обозначение письма: основное («Осн.») или дополнительное («Доп.»), № I, 2, 3. Помимо этой официальной нумерации П. А. Флоренский вел собственную, сквозную, что позволяет судить о количестве написанных и о полноте сохранившихся писем. Последнее известное письмо № 103 датировано 18—20 июня 1937 г.

Письма адресовались жене в Загорск и матери в Москву, но предназначались и детям: Василию, Кириллу, Ольге, Михаилу и Марии–Тинатин, поэтому каждое письмо распадается на ряд самостоятельных. Письма с Дальнего Востока иногда, а из Соловков постоянно (обычно двойная страница из тетради) П. А. Флоренский каждому писал с двух сторон листа в виде полосочки, и такое личное письмо можно было отделить. Для экономии места он писал мелким почерком, а вместо абзацев ставил большие тире.

B 1962 г. Ольга Іеоргиевна Кониашвили, племянница Павла Александровича, отдала мне часть семейного архива, в том числе письма студента П. А. Флоренского к родителям в Тифлис. С них и началась работа над архивом, подготовка к печати эпистолярного наследия П. А. Флоренского, о котором тогда знали лишь Анна Михайловна и Кирилл Павлович.

B 1966 г. к работе над письмами подключился Алкаен Альбертович Санчес— сын испанского художника Альберто, эмигрировавшего в СССР в 1936 г. Видя наши усилия, Анна Михайловна передала нам письма з/к Флоренского П. А. для перепечатки. B те годы наше занятие было небезопасным и велось в тайне. Один экземпляр хранился у меня, другой—у А. А. Санчеса, а третий—в Загорске. Позже отдельные письма готовили Г С. Давлетшина, О. В. Максимова, Р. А. Мнацаканян, С. М. Половинкин, А. Н. Стрижев, Е. В. Тростникова.

К концу 80–х годов публикация писем стала реальной, и в разных изданиях появились подборки фрагментов и некоторые письма целиком. Теперь письма переводятся на французский (Ф. Лоэст) и немецкий языки (3. и Ф. Мирау), а в Брюсселе переводы писем на фламандский стали дипломными работами студентов под руководством Ф. Лоэст.

B настоящем издании впервые публикуются полностью и точно воспроизведенные по оригиналам письма и документы, написанные рукой П. А. Флоренского, сохранены авторский текст, сокращения слов, особенности орфографии и пунктуации—поэтому читатели не должны воспринимать их как ошибки или описки.

Письма—одно из самых непосредственных свидетельств эпохи. А письма из концлагеря, которые по сути своей есть пыточные документы, — особенно. Их вообще хорошо было бы опубликовать параллельно с факсимильным воспроизведением, ибо в них мноі ое несет и сокрытый смысл, например изменение почерка. Современный читатель не всегда сможет понять, о чем хотел сказать писавший неуловимыми для посторонних намеками, и можно лишь догадываться о том, что он пытался передать в устаревших и потому непонятных сегодня формулировках. Даже явные ошибки и описки имеют смысл: но наблюдениям разбиравших рукописи, ошибок больше там, где говорится о… погоде: больше не о чем было писать, и когда становилось особенно тяжело, то почерк делался неразборчивым, менялся.

П. А. Флоренский писал в соответствии с новым правописанием, но иногда что‑либо подчеркивал, употребляя, например, мир и мір, в женском роде писал не ее, а ея. Написаіние приставок типа раз- и без- не только через «з», но и через «с» было введено пюсле революции и вызвало особенное неудовольствие. По словам