По светлому следу (сб.) - Томан Николай Владимирович

Семен Круглов, работавший вместе с Мочалкиным в лаборатории станции, заметил, что Петр Петрович незаметно подсыпал в зерна пшеницы зеленый порошок. Семену это показалось подозрительным. Он осторожно взял порошок и, сделав анализ его, убедился, что подозрения были не напрасны – порошок оказался ядовитым.

Семен взял банку с отравленными зернами и, весь дрожа от гнева, подошел к агроному.

– Ты, что с ними сделал, зараза? – злобно закричал он.

– Да что ты, Семен… – начал было побледневший Петр Петрович, но Круглов не дал ему докончить. Он силой ударил его банкой по голове. Банка разбилась и порезала агроному кожу. Тот, вытирая кровь, бросился к двери.

– С ума ты сошел, что ли, Семен? – испуганно сказал Мочалкин.

– Вяжите эту заразу, дядя Иван! – закричал Семен, схватив Сохнина.

На шум прибежали рабочие станции и Нечаев.

– Этот гад хотел наше драгоценное зерно отравить! – возбужденно кричал Семен, скручивая агроному руки.

Пропавшие семена

В день отъезда Нечаева в Москву на опытную станцию неожиданно приехал Олег Милецкий.

– Здорово, старина! – добродушно приветствовал он Нечаева, словно и не грозил всего за месяц до этого отдать его под суд. – Тебя посылают на Всесоюзное совещание стахановцев сельского хозяйства? Я рад за тебя, Михаил!

Нечаев усмехнулся.

Милецкий сделал вид, что не замечает сдержанности своего бывшего друга и, удобно расположившись в кресле, продолжал:

– Тебе необходимо проветриться, Михаил. В Москве ты послушаешь выступления стахановцев-колхозников, познакомишься с их работами и увидишь, что идешь по неверному и даже, я бы сказал, вредному пути. Мы с тобой старые приятели, Михаил, и ты должен понять, что я желаю тебе только добра… Я работал в наркомате, сейчас руковожу земельным отделом области, и мне виднее пути, которыми идет социалистическое сельское хозяйство к повышению урожайности. Ты со своим фантастическим гибридом на этой опытной станции напоминаешь мне какого-то аграрного алхимика…

– Все это я уже слышал, – нетерпеливо перебил Милецкого Нечаев, – непонятно только, к чему ты клонишь.

– Я ни к чему не клоню и меня удивляет твоя раздражительность,- обиделся Милецкий. – Ты должен ценить, что тебя по-дружески предостерегают от необдуманного поступка… Говорят, ты собираешься рассказать на съезде о скрещивании пшеницы с пыреем. Неужели ты не понимаешь, что этим поставишь себя в крайне смешное положение? Я уж не говорю о том, что ты скомпрометируешь наш земельный отдел, на который в первую очередь падет вся вина за твое нелепое экспериментирование. Учти то обстоятельство, что на съезде будут члены правительства…

– Вот это-то я и учитываю больше всего, – перебил его Михаил. – Я уверен, что они меня поймут и поддержат.

– Ты настоящий фанатик, Михаил!

– Ну, знаешь, все это начинает мне надоедать! – раздраженно сказал Нечаев. – Все равно мы не переубедим друг друга, и не к чему заниматься пустыми разговорами. Ты извини, но меня ждут…

И Нечаев вышел из комнаты.

Милецкий посидел минуты две, ожидая Нечаева, но тот не возвращался. Тогда Милецкий встал и заглянул в соседнюю комнату. Нечаева не было и там, – очевидно, он ушел в поле.

Милецкий надел пальто и вышел на крыльцо.

– Товарищ Нечаев! – крикнул Милецкий.

Ему никто не отозвался. Тогда, окончательно убедившись, что в доме никого нет, он направился в лабораторию.

На большом дубовом столе лежало несколько мешочков с семенами. На одном из них химическим карандашом было написано: «Пшенично-пырейный гибрид». Милецкий взял мешочек, взвесил его на руке и положил в карман пальто. Затем он открыл шкаф. Как и ожидал Милецкий, ящик с колосьями пшенично-пырейного гибрида находился там. Милецкий вынул колосья и их также положил в карман. Затем он написал на листке блокнота несколько слов, вырвал листик и оставил его на столе.

Узнав, что Милецкий наконец уехал, Михаил вернулся в дом. Он прошел в свою комнату и неспеша стал готовиться к отъезду. До поезда оставалось еще около четырех часов.

Вскоре пришли Семен Круглов и Иван Мочалкин.

– Ну, вы, стало быть, – весело начал Мочалкин, – уезжаете сегодня в столицу. А как, по-вашему, Михаил Андреевич, отнесутся там к гибриду? Одобрят или не одобрят?

– А вам как кажется? – в свою очередь спросил Михаил.

Мочалкин ответил сразу, не задумываясь:

– Беспременно одобрят! Не одобрить такого дела немыслимо потому, что тут, можно сказать, весь факт налицо. Вы ведь там покажете зерна и колосья своей пшеницы?

Мочалкин достал кожаный кисет, скрутил свою неизменную «козью ножку» и, закурив, продолжал:

– А ведь ваши работы, Михаил Андреевич, очень заразительны. Я вот должен вам признаться, что тово… тоже, стало быть, мудрить начал, честное слово!

– Что значит мудрить? – улыбаясь, спросил Нечаев.

– Экспериментировать начал, вот что. И знаете, Михаил Андреевич, до чего я додумался? Удивитесь, честное слово! Вы видели, верно, такое дикое растение – волосенец? Научного его названия я не знаю, но у нас его еще песчаным овсом называют, потому что растет он на голых песках и вообще в таких местах, до которых другие растения добраться не могут. Его даже употребляют иногда для укрепления песка. Вообще неприхотлив волосенец наредкость. Вашему пырею не уступит.

– Знаю, знаю я этот волосенец, – оживился Нечаев. – Очень хорошо, что вы обратили на него внимание. Это прекрасный экземпляр для гибридизации. Он отлично приспосабливается к любым условиям, имеет огромный колос, насчитывающий до пятисот зерен, и очень устойчив к грибным заболеваниям. Но с чем же вы хотите его скрестить?

– С ячменем, Михаил Андреевич.

– С ячменем? – переспросил Нечаев и, подумав, сказал одобрительно: – Очень удачно! Для ячменя волосенец прекрасная пара. Вообще скрещиванию культурных растений принадлежит большое будущее. Недаром с каждым днем нас, гибридизаторов, становится все больше и больше. Вот, например, вчера я получил два письма из Сибири. Там, узнав о моих работах, некоторые селекционные станции стали заниматься скрещиванием с пыреем озимых пшениц, намериваясь вывести новые зимостойкие гибридные формы.

Нечаев попросил Семена распорядиться, чтобы запрягали лошадей. До поезда оставалось теперь только два часа. Мочалкин подарил Михаилу в дорогу свой кисет с отличным «свойским» табаком и сказал на прощание:

– Ну, так вы, того, Михаил Андреевич, поподробнее расскажите правительству о наших работах. Это ведь теперь общее наше дело: и ваше, и мое, и сибирских селекционеров, которые вам письмо прислали.

– Понимаю! – весело отозвался Нечаев.

Вошел Семен.

– Все в порядке, Михаил Андреевич. Кони запряжены. Одевайтесь поскорее, времени в обрез осталось.

Нечаев надел пальто и взял чемодан,

– Принеси, Сеня, семена, – сказал он Круглову.

Семен пошел в лабораторию, и через минуту Нечаев услышал его взволнованный голос.

– Беда, Михаил Андреевич!..

Нечаев быстро прошел в лабораторию. Посреди комнаты стоял бледный, растерянный Семен. Он подал Михаилу записку Милецкого:

«Товарищ Нечаев! Я забираю семена пшенично-пырейного гибрида для точного анализа, так как убежден, что вы переоцениваете их полезные качества».

Нечаев был буквально ошеломлен. Как ни мало он теперь уважал Милецкого, все же он не ожидал такого вероломства со стороны своего бывшего друга.

– Ну и сволочь же! – выругался Семен. – Что же будем теперь делать, Михаил Андреевич?

– Как что?

– К Милецкому теперь не успеете, а на съезд без семян…

– Ну, это ты брось, Семен! – решительно прервал его Михаил.- Ты что же, думаешь, что без семян мне не поверят? Нет, брат, поверят, не могут не поверить. Там ведь на съезде Иосиф Виссарионович будет, он все поймет, будь спокоен.

Михаил прошелся по комнате.

– Эх, Сеня, – сказал он, – если бы такие людишки, как Милецкий, под ногами не путались, как легко стало бы дышать! Паршивая публика.