Дом Морганов. Американская банковская династия и расцвет современных финансов - Рон Черноу

Он слишком быстро замазывал конфликты риторикой и решал споры улыбками. Оптимизм, который делал его вдохновляющим лидером, содержал в себе и элемент чистого оппортунизма. Он отказывался прекращать деловые отношения до наступления форс-мажорных обстоятельств, а его пособничество японским милитаристам и Муссолини - это черная метка в его послужном списке. Под конец он уже не мог отличить политику от связей с общественностью и отделить средства от целей. Пытаясь угодить слишком многим, он утратил привычку к правде - привычку, которую невозможно восстановить. Ламонт, возможно, самая необычная фигура в истории Morgan, был мечтателем, чьи возможности превышали его возможности. Ему не удалось достичь тех идеалов, которые он сам сформулировал. После его смерти Уолл-стрит стала казаться более серой и бюрократизированной. Будучи доверенным лицом президентов, премьер-министров и королей, он стал последним великим банкиром эпохи дипломатии.

 

ЧАСТЬ 3. Эпоха казино. 1948-1989 гг.

 

 

ГЛАВА 25. МАФУСАИЛ

 

После смерти Тома Ламонта Рассел Леффингвелл занимал пост председателя совета директоров J. P. Morgan с 1948 по 1950 год. С большим заостренным носом и белыми волосами он, посасывая длинную прямую трубку, производил впечатление мудрого Мафусаила. Будучи председателем Совета по международным отношениям с 1946 по 1953 год, он заходил в его офис по пути домой на Шестьдесят девятую улицу. Книжный и остроумный, мастерски владеющий риторикой, он мог написать язвительное эссе или выступить с речью на любую тему. Его ум был чрезвычайно богат. Однажды, выступая на заседании совета директоров с пламенным заявлением, он спросил: "Кто-нибудь не согласен?". Том Ламонт мягко ответил: "А кто-нибудь осмелится, Рассел?". У него был талант к ответным действиям. Когда его дочь отправилась в свой первый круиз, она спросила, скольким людям можно давать чаевые. "Ну, - сухо ответил он, - если у вас достаточно денег, вы можете подойти прямо к капитану". Писательница Эдна Фербер оставила такое впечатление о Леффингвелле на званом обеде: "Он показался мне мудрым, терпимым, здравомыслящим, либеральным; и в сочетании с этими качествами он обладает, как это ни удивительно, юмором". Она не могла представить себе Скруджа за его "цветочным, скорее, пакистанским лицом".

Леффингвелл был последним из избранных мыслителей, которых Морганы активно разводили в период между войнами, когда на Уолл-стрит еще появлялись люди эпохи Возрождения. Будучи членами небольших партнерств, элитные финансисты занимались всеми аспектами бизнеса. У них было время читать, размышлять, заниматься политикой: серая эра специализации еще не наступила. Леффингвелл считал, что закон Гласса-Стиголла, сегментировав банковское дело, уничтожил самые интересные профессии на улице.

После Второй мировой войны банк Моргана был оттеснен новым набором многосторонних институтов. В период между войнами таинственная тройка в составе Банка Англии, ФРС Нью-Йорка и Морганов в основном управляла международным валютным порядком. В 1944 г. в Бреттон-Вудсе (штат Нью-Гэмпшир) их заменили предложенные Всемирный банк и Международный валютный фонд. Эти органы-близнецы должны были поднять на наднациональный уровень вопросы стабилизации валютного курса и восстановления Европы. В послевоенное время также предполагалось более тесное сотрудничество между центральными банками и министерствами финансов ведущих индустриальных стран. В итоге финансовые задачи, возложенные в 1920-е годы на частных банкиров, были безвозвратно переданы в государственные руки. Банкиры были дистанцированы от политиков новым чувством публичного приличия, а тайное сотрудничество рассматривалось как развращающее правительство. Эпоха дипломатии была мертва.

В новую эпоху казино, как мы ее назовем, банки будут действовать в более широкой конкурентной сфере. Банкир становился могущественным, когда рынки капитала были ограничены, а финансовых посредников для их освоения было мало. Однако в период после Второй мировой войны рынки капитала разрослись и стали глобально интегрированными. В то же время на финансовом поле появилось множество коммерческих банков, инвестиционных банков, страховых компаний, брокерских контор, иностранных банков, государственных кредитных программ, многосторонних организаций и множества других кредиторов. Постепенно банкиры с Уолл-стрит потеряют свое уникальное место в мировых финансах. Никогда больше частный банк, такой как J. P. Morgan, не будет самым могущественным финансовым агентством на земле. Вместо того чтобы стоять на страже дефицитных ресурсов, банкиры превратятся в продавцов, которые будут чуть ли не навязывать клиентам изобилие.

Новые бреттон-вудские структуры формировались под влиянием катастрофы межвоенного кредитования. Воспоминания о 1920-х годах были еще свежи, и более трети ценных бумаг иностранных государств все еще находились в состоянии дефолта. Решение Всемирного банка финансировать только тщательно продуманные проекты стало реакцией на такое вольное суверенное кредитование. Даже такой скрупулезный кредитор, как Morgans, пострадал от потока невыполненных обязательств - $197 млн. по японскому долгу, $20 млн. по австрийскому, $151 млн. по немецкому. Ни один банкир не был настолько глуп, чтобы утверждать, что страны никогда не разоряются или что государственные займы менее рискованны, чем коммерческие. Поскольку Всемирный банк был вынужден обращаться к американским рынкам капитала, а свободные деньги были только у США, ему необходимо было угодить Уолл-стрит и снять клеймо с иностранного кредитования.

Второй президент Всемирного банка Джон Дж. Макклой должен был обеспечить кредитоспособность новой организации и проконсультировался с Леффингвеллом по поводу межвоенного опыта Моргана. Леффингвелл, как обычно, с горячностью рассказал Макклою о том, что банк чувствует себя преданным в связи с иностранными кредитами, которые пользовались призрачными государственными гарантиями, в первую очередь, германскими кредитами. Макклой согласился с критикой Леффингвелла в отношении кредитования 1920-х гг. по адресу : политика перепуталась с финансами, что побудило должников рассматривать займы как замаскированную иностранную помощь. Это разрушало дисциплину и приводило к чрезмерным заимствованиям, за которыми следовал дефолт.

Учитывая дефолты по латиноамериканским кредитам, Макклой спросил, стоит ли банку кредитовать этот регион. Леффингвелл ответил: "За исключением Аргентины, я не припомню ни одной страны Центральной или Южной Америки, которая не имела бы презрительного, дискредитирующего послужного списка дефолтов перед американскими инвесторами". (Аргентина всегда была особым случаем: когда Хуан Перон пришел к власти в 1946 г., страна могла похвастаться большим запасом золота, накопленным за счет экспорта продовольствия в Европу военного времени; Перон даже выступал за выплату внешнего долга, чтобы избежать кабалы перед иностранными банкирами). Леффингвелл предупредил Макклоя, что если Всемирный банк будет предоставлять латиноамериканские кредиты, то это может испортить отношения Всемирного банка с американскими инвесторами. Макклой относился к латиноамериканцам с большим сочувствием, чем Леффингвелл, утверждая, что банкиры склонили регион к чрезмерным заимствованиям. "Конкуренция, которая шла в Европе и Латинской Америке за кредиты, - это нечто", - сказал он Леффингвеллу. "Я знаю, потому что сам принимал в этом участие". Хотя Всемирный банк предоставлял кредиты Латинской Америке, он настаивал на том, чтобы Перу и другие страны сначала урегулировали непогашенные долги с частными