Омут памяти - Александр Яковлев

Теперь стало особенно очевидным, что политическое толкование "холодной войны" — вопрос не прошлого, а скорее будущего. Если завершение "холодной войны" знаменовало собой поражение одной из сторон — это одна картина будущего мира. Но если мы готовы признать, что реальные события развивались по более сложному сценарию отношений, нежели простое поражение, — то это уже другая картина, не важно пока, какая именно. По этим вопросам существует достаточно широкий диапазон воззрений как в США и России, так и в Европе.

Чем была "холодная война"?

На этот счет есть несколько точек зрения. Первая сводится к тому, что "холодная война" суть политическое и военное проявление законного и вынужденного ответа на неприемлемое международное поведение другой стороны. В соответствии с этой формулой США и Запад в целом вынуждены были пойти на ужесточение политики в отношении Советского Союза из-за его поведения в странах Центральной и Восточной Европы, в некоторых частях Азии, в "третьем мире" после Второй мировой войны. В Советском Союзе, в соответствии с той же формулой, подробно перечислялись прегрешения и происки США, на которые Москве приходилось реагировать очень остро, причем, как это изображалось, вопреки ее желанию.

Иными словами, в основе такого подхода лежала классическая формула "хороших и плохих парней". Абсолютному Злу противостояло абсолютное Добро.

Если встать на позиции не ангажированного политика, а исследователя, стремящегося к объективности, то придется признать, что поведение обеих сторон на протяжении почти четырех десятилетий было, мягко говоря, далеко не безупречным. Во всяком случае, любая из сторон могла без затруднений найти в действиях другой оправдание для собственных действий. Именно поэтому предвзятое истолкование истории с течением времени теряло свою убедительность.

Признание этого — достаточно очевидного или кажущегося таким — обстоятельства вызвало к жизни так называемое "ревизионистское" направление в исследовании истории "холодной войны" и в теории международных отношений. В основе его лежали две центральные идеи: о равной политической и моральной ответственности обеих сторон за начало и продолжение "холодной войны", за раскручивание гонки вооружений; о деструктивности таких специфических явлений в области политического поведения, как "зеркальные образы" сторон в конфликте, механизмов ожидания худшего из возможных сценариев.

На мой взгляд, "холодная война" не может быть определена только в категориях межгосударственных отношений. При всех трениях, взаимном недоверии и даже антипатиях, что существовали внутри антигитлеровской коалиции, "холодная война" началась не в 1943–1944 годах, когда решались проблемы "второго фронта" и послевоенного миропорядка, и не в 1945 году, когда принципы противостояния насыщались конкретным политическим содержанием. Политическая датировка начала "холодной войны" приходится на 1947 год, когда практически началось формирование послевоенного европейского и мирового порядков. А пик "холодной войны" надо отнести к кубинскому ракетному кризису, когда СССР и США ближе всего подошли к возможности ракетно-ядерного столкновения.

Рискну высказать несколько суждений насчет того, какие факторы предопределили явление и процесс "холодной войны". Прежде всего это было объективное противостояние двух ведущих на то время военно-экономических держав — СССР и США — за право оказывать решающее воздействие на ход мировых дел. СССР вышел из Второй мировой войны бесспорным лидером в том смысле, что именно он выдержал основную тяжесть непосредственной борьбы с нацизмом. Этот ореол был использован Сталиным для небывалого возвеличения самого себя, закрепления своей тирании, а также как подтверждение мощи и конкурентоспособности советского строя. СССР обладал также самой большой на то время армией, раскрученной военной промышленностью, опытом мобилизационной экономики военного времени. Иными словами, причин для амбиций было достаточно.

США вышли из войны экономически окрепшими. Более того, их относительная мощь многократно умножалась тем, что позиции всех без исключения основных предвоенных конкурентов — Германии и Японии, а также Англии и Франции, — были, казалось, серьезно и надолго подорваны. Настолько серьезно, что потребовался, как известно, план Маршалла, чтобы помочь европейским странам встать на ноги.

Иными словами, на ближайшие послевоенные десятилетия у Соединенных Штатов не просматривался иной достаточно мощный соперник в мире, кроме СССР. Положение усугублялось еще и тем, что если США были — и остаются — проверенной временем демократией, то СССР того периода был диктатурой. Оба государства исповедовали отчетливо выраженный мессианизм, опирающийся на твердое убеждение, что именно их модель в конечном счете победит во всем мире. Разница заключалась в том, что за американским мессианизмом стояла природная склонность всякого капитализма к экономической экспансии в силу действия законов рынка, тогда как советский мессианизм питался идеологическими соображениями и опирался преимущественно на военную силу.

Напоминаю об этом, чтобы подчеркнуть: столкновение того или иного рода между этими двумя силами было неизбежно. И дело не в просчетах политиков с той или другой стороны — такие просчеты, конечно же, были, но не они определяли полувековые тенденции мировой политики. И не в том дело, что одна из сторон олицетворяла собой, как это изображалось, силы Света, а другая — силы Тьмы (на мой взгляд, с обеих сторон хватало и того, и другого). Столкновение политических курсов и целей, сил и характеров было предопределено внутренней природой каждого из двух полюсов еще только формировавшегося биполярного мира, их общим уникальным положением в этом мире, когда силовой, военноэкономический разрыв между этими полюсами и другими, ближайшими к ним государствами оказался непропорционально велик.

Было в этом раннепослевоенном противостоянии еще одно обстоятельство, заслуживающее внимания. Каждая страна по отдельности и обе они, вместе взятые, их взаимные отношения и роль в мировой политике олицетворяли ту стихийную линию развития, которая на протяжении всей истории человечества пробивалась исключительно через механизмы силы.

На мой взгляд, можно утверждать, что силовая детерминанта по итогам Второй мировой войны достигла своей вершины и сама оказалась как бы на развилке: примет ли ее дальнейшая эволюция глобальный характер, какие-то совершенно новые формы и проявления, или же постепенно начнет складываться иная детерминанта. Например, интеллектуальная и нравственная, опирающаяся на мощь знаний и возможностей человека, на критическое осознание им собственного опыта и на понимание своей ответственности перед людьми и Богом, перед уникальностью нашей планеты, этого островка жизни во всей известной нам Вселенной.