Коллекция - Мария Барышева

Отрезвление пришло, когда Кира, отбросив листок с ненужным уже расписанием, принялась набрасывать следующее — и в это позднее время многие не спали в разные годы своей жизни здесь — и ее палец, деловито пробегая по строчкам, наткнулся на фамилию „Пахомов“. Она вздрогнула. Неужели, Вадим? Ну да, 2004 год, Владимир Пахомов, жена, дочь… 01.00 — 01.10 — муж в гостиной… 01.15 — 01.35 — муж и жена в спальне…

Ногой Кира отшвырнула от себя тетрадь и глубоко вздохнула, и внезапно очарование чужих жизней на стенах вокруг разбилось вдребезги. Не были важны тени этих жизней — ни капли, важна была ее собственная жизнь… да только вот ее-то как раз и не было, от жизни осталась только тень — еще более бледная, чем те, которые наполняли эту комнату.

Кира сидела на полу гостиной, среди сияния свечей, закрыв лицо ладонями, а серые тени бродили вокруг нее, совершая свой привычный ритуал, и черные стояли неподвижно, словно ждали, когда она поднимет глаза, но сейчас ей не хотелось этого делать. Стены квартиры давили на нее, ей хотелось убежать прочь — к морю, где соленые волны, где ветер, где свободная ночь, где звездное небо распахнуто, как огромное окно, и нет на нем никаких решеток. Но что-то бродило там, среди этой ночи, что-то безумное и голодное, и поэтому нужно было оставаться здесь, где она в безопасности, где ее охраняют — черт его знает, как, но охраняют.

Это был минутный порыв, она знала, что вскоре все пройдет, что ее ладони опустятся, взгляд вернется на стены, и она снова будет рыться в бабкиных тетрадях, и думать, как проклятая, пытаясь понять, и пальцы будут лепить все новые и новые лица — а ведь на столе уже тесно становится… Как могло случиться, что ей, солнечной девочке, теперь милы лишь тени, когда за окном, в мире столько людей? Но там все предали — все! — остался лишь Егор, но ему такого не скажешь… И все же теням не заменить живых людей, хоть и слушают они внимательно и иногда кивают в ответ на ее слова.

Вздохнув, Кира отняла ладони от лица, почти зло посмотрела на разбросанные вокруг тетради, отдельные листки и человеческие профили из черной бумаги, встала и прошла на кухню. Не зажигая света, открыла холодильник, достала откупоренную бутылку „Совиньон-Бланш“, набулькала почти полный стакан, плюхнула туда же два ледяных кубика и отхлебнула, устало глядя на закрытую занавеску, слабо вздуваемую ветром. Потом поставила стакан на стол, подошла вплотную к подоконнику, забралась на него с ногами и закурила, глядя в темный двор сквозь решетку. Вдалеке, в просветах между ореховыми деревьями, несмотря на поздний час, то и дело мелькали силуэты идущих с моря и на море людей, слышались голоса и смех, и Кира прижалась лбом к решетке, отчаянно им завидуя. Потом подтянула к себе стакан и сделала большой глоток, обхватив пальцами свободной руки железный прут. Ее взгляд скользнул правее и наткнулся на распахнутое, ярко освещенное окно на первом этаже, в котором, словно на экране, стоял полуголый Вадим и курил, глядя точно на нее. Хотя секундой раньше его там не было, и свет в окне не горел. Вздрогнув, Кира дернулась назад, одна ее нога повисла в пустоте, и, потеряв равновесие, она с грохотом кувыркнулась с подоконника, удачно приземлившись на колени и ладони. Стакан с вином приземлился менее удачно, разлетевшись вдребезги и расплескав содержимое по всей кухне. Выругавшись, Кира выпрямилась, растирая ушибленные колени, и снова взглянула во двор. Окно Князева было темным, и в нем колыхались задернутые шторы.

— Идиотка! — прошептала она и принялась собирать осколки, но почти сразу же зашипела, сунув в рот порезанный палец. И тут же резко выпрямилась, когда под окном хрустнула сминаемая сухая трава и раздался негромкий знакомый густой рык.

На мгновение Кира оцепенела от ужаса, потом проворно метнулась к окну и с грохотом захлопнула его. Задвинула тугие шпингалеты, ломая ногти, задернула занавеску и плюхнулась обратно на пол, часто дыша и дробно постукивая зубами. Невидимый осколок впился ей в ладонь, и она отдернула руку, потом, пригнувшись, выскользнула из кухни, прикрыла за собой дверь и кинулась в прихожую, к телефону. Протянула руку к трубке, но тут же уронила ее. Звонить, звать на помощь? А кого? Михеева? Чтоб и его порвали на куски?! И не дядю, уж точно, к тому же он сейчас у Стаса… В милицию? Отнесутся ли там серьезно к ее звонку, даже после недавних событий? Может, просто сочтут нервной женщиной, которая теперь всего пугается… Мало ли в городе бродячих псов, уважаемая, — мы же не можем гоняться за каждым, кто пробежит под вашими окнами!..

Но это он — точно он, я знаю, что это он!

Можно было бы звякнуть Дашкевичу — вот уж кто ко всему относится предельно серьезно. Какого черта она не взяла у него номер телефона, клуша?! Выйти на площадку и позвонить в дверь тети Тони — уж она наверняка знает?..

Да. Там на площадке меня и ждут. С оркестром.

Вернее, с зубами.

Кира подошла к входной двери и прислушалась. В подъезде было тихо. Она постояла так несколько минут, потом вернулась в гостиную шатающейся походкой. Тени все так же бродили туда-сюда, и у нее уже начало рябить в глазах от их мельтешения. Только черные псы-стражи сидели в своих углах совершенно неподвижно, но в этой неподвижности ей теперь померещилось что-то зловещее. Отвернувшись от них, Кира, пригнувшись, подобралась к окну и осторожно выглянула в щель между шторами. Тихо, темно, только слабо трепещут на ветру округлые листья ежевики, да по высокой стене крадется кошачья тень. Кира постояла несколько минут, потом попятилась, чуть не наткнувшись на один из канделябров, развернулась и, пошатываясь, пошла к креслу. Уже возле него ее нога подвернулась, и Кира стукнулась плечом о стену, оперлась на нее ладонью, но тут же отдернула руку — в ладони что-то больно кольнуло. Она взглянула на нее и при свете свечей разглядела торчащий из мякоти небольшой стеклянный осколок. Сжав зубы, выдернула его, отрешенно глядя на влажное пятно на ладони, потом перевела взгляд на стену, где остался кровавый отпечаток — почти как тогда, на зеркале, и ее пальцы разжались, уронив осколок.

Псы-тени — не двое стражей, а целая стая — сновали на том месте, где на обоях темнело пятно крови, тыкались в него мордами, отпихивая один другого, беззвучно щелкали огромными челюстями, и вскоре там образовалась настоящая свалка, из которой то и дело вылетал то один, то другой пес, кубарем откатываясь в сторону, тут же вскакивал и стремглав кидался обратно. Мелькали хвосты, лапы, оскаленные пасти, тени длинных языков скользили на обоях под пятном. Сейчас призраки ничем не отличались от обычных дворняг, сцепившихся из-за куска мяса. Тени людей жались по углам, наблюдая за дракой.