Коллекция - Мария Барышева

Кира открыла одну из тетрадей, тут же брезгливо сморщилась и оттолкнула ее. Тетрадь проехалась по паласу, стукнулась о шкаф, и из нее приглашающее высунулся листок клетчатой бумаги. Кира выдернула его кончиками пальцев, словно это было что-то гнилое.

„Здравствуй, дорогой мой внучек Стасик! Молодец, что ответил так скоро. Постоянно слышу жалобы местных старух, что внуки им годами не пишут. А ты у меня умница. Ты у меня с самого детства молодчинка был, да и понятлив. У меня много для тебя интереснейших новостей, и среди них есть одна, которая, несомненно, тебя порадует. Совсем скоро жизнь твоя переменится, и будет она отныне проходить в моем доме, который, как я и обещала, станет твоим, и стены его со всей моей коллекцией тоже будут принадлежать тебе. Но имей терпение и не будь дураком — соблюдай правила…“

— … а ты общался с бабкой после отъезда?

— … да боже упаси! Хотя… тогда ведь я бы знал, что вы с отцом живы… Вот дурость-то, а?!

Кира шмыгнула носом, вытирая глаза, мокрые от злых слез. Записка — та записка в фортепиано!

Стас, не будь дураком — соблюдай правила.

Стас и соблюдает правила… Но Стас мог убить ее много раз, он мог бы отправить ее в психушку уже давным-давно, он мог бы сбить ее тогда на дороге… почему же он свернул, рискуя собственной жизнью — он ведь едва не погиб?

— Ничего не понимаю! — простонала она и пинком ноги отшвырнула от себя листок. Вскочила, пнула одну тетрадь, потом другую, и те отлетели в разные стороны, оскорблено шелестя страницами. С яростью взглянула на лежащий на полу зеркальный прямоугольник, но тут же развернулась, услышав долетающее из столовой пиликанье своего сотового. Выскочила из гостиной и едва успела подхватить едущий к краю стола телефон. Взглянула на дисплей и зло ощерилась. Стас. Ты очень вовремя, милый братец! Тебе приснился страшный сон? Сейчас тебе станет еще страшнее!

— Да? — сказала Кира медовым голосом. В трубке что-то зашуршало, потом где-то далеко тихо сказали:

— Кира? Это дядя Ваня… Ты меня слышишь?

— Да, — она крепче сжала телефон. — Почему ты…

— Вызови такси и приезжай в больницу. У Стаса был инсульт. Он в коме.

— Как это могло случиться? — глухо спросила она, прикрывая за собой дверь палаты. Иван Анатольевич, казавшийся сейчас совсем маленьким и сморщенным дряхлым старичком, тускло посмотрел сквозь нее, потом перевел взгляд на узкую щелку между дверью и косяком.

— Андрея Леонидовича сейчас нет, можешь зайти и поговорить с дежурным врачом, но я тебе и так скажу. У него были проблемы с мозговым кровообращением, ему давали сосудорасширяющие… ты же знаешь… — он провел ладонью по лицу, словно сметал невидимую паутину. — Ему нужен был покой — абсолютный… а он… мало того, что не спал с вечера, так еще и час назад с кровати вскочил… заявил, что ему нужно домой… что он тебе звонит, а ты не подходишь… что у тебя что-то случилось… Стас и без того все время дергался постоянно из-за всего, что было… Говорил же я — нельзя было ему телефон оставлять… Где ты была, Кира?

— Дома, — Кира потерла висок, — но телефон не звонил ни разу… Возможно, он не туда попал…

Или я не слышала, потому что была очень занята, потому что кое-что нашла, и кое-что увидела, и меня увидели тоже…

— Возможно… Я тоже не смог дозвониться на городской, — дядя вздохнул. — Он два шага только до двери сделал… и свалился, как подстреленный… Вот и все.

Она съехала спиной по стене и, сидя на корточках, посмотрела на него снизу вверх.

— И что они говорят? Что будет дальше?

Голова Ивана Анатольевича легко качнулась из стороны в сторону.

— Они… практически ничего не говорят. Надо ждать… организм молодой…

— Они даже не говорят, выживет ли он?

— Нет.

— Что требуется от нас кроме денег?

— Много денег, — дядя невесело усмехнулся. — И терпение.

Кира поднялась и положила ладонь на ручку двери.

— Езжай домой. Я побуду с ним…

— Там есть свободная кровать… я уже договорился… правда там пока только матрас и одеяло… — заторопился он. — Утром придет Аня… принесет, что нужно, посидит, а ты сможешь поехать домой. Потом… будем что-то думать, — дядя Ваня неожиданно перешел на заговорщический шепот. — В любом случае, должен быть кто-то из своих постоянно, а потом может Андрей Леонидович кого порекомендует… из своих, а то местным нянечкам я совсем не доверяю — только и делают, что целый день курят в своей каморке — плати им, не плати!.. Кстати… на вот, — он вытащил из кармана рубашки начатую пачку „Честерфилда“ и протянул ей, — здесь-то сейчас нигде не достанешь… Только много не кури… и вообще бросала бы ты это дело.

Кира взяла сигареты, потом качнулась вперед и крепко обхватила Ивана Анатольевича за шею. Он обнял ее, потом чуть отодвинул, крепко держа за плечи.

— Кира, Кира… — его голос дрожал. — У нас ведь с Аней здесь… никого нет, кроме вас… Пожалуйста…

Она кивнула, повернулась и открыла дверь в палату. Тихонько вошла, слыша за спиной удаляющиеся, шаркающие шаги. Придвинула ближе к кровати дряхлый стульчик и села, неотрывно глядя на лицо брата. Оно казалось чужим, неживым, словно Стаса выкрали, пока ее не было, а вместо него в постель положили куклу. Почти зажившие за неделю ссадины снова выступили на коже неровными темными полосками. Зубы тускло поблескивали между разошедшимися обветренными губами. Прибор, регистрирующий сердечную деятельность, попискивал тихо, но назойливо — тонкий звук, постепенно начинающий ввинчиваться в мозг, и ей хотелось треснуть по прибору кулаком. Кира смотрела на Стаса и искала в себе хотя бы крошки той злости, которую чувствовала к нему за секунду до звонка дяди, но ничего не находила. Может, злость вернулась бы, если б он открыл глаза. Но его ресницы, похожие на длинные полоски сажи, неподвижно и аккуратно лежали на щеках, и чем дольше Кира смотрела на них, тем больше ей казалось, что они так и останутся лежать, будто эти глаза никогда и не умели открываться.

Верно правду говорят, что мы, женщины, бездонны для жалости, и она убивает все, даже сильнейшую ненависть и даже если эта ненависть справедлива… Ты лгал мне от начала и до конца, ты, возможно, причастен к исчезновению моей лучшей подруги, возможно когда-нибудь ты стал бы причастен и к моему исчезновению — а, Стас?.. Пятнадцать минут назад мне почти хотелось убить тебя, почему же теперь мне больше всего на свете хочется, чтобы ты открыл глаза, чтобы ты жил… почему так?.. почему, несмотря ни на что, сейчас я тебя люблю?.. Я не знаю, чего ты добивался… но тогда ночью ты не побоялся выйти на улицу… и ты свернул… я совершенно запуталась в тебе, Стас, но сейчас все это не важно — сейчас просто открой глаза… мне довольно и этого…