Постчеловек: глоссарий - Рози Брайдотти

Текст Донны Харауэй «Манифест киборга» (1985–1991) определяет эпистемологическое значение перехода к биотехнологическим концептуальным рамкам для понимания разнообразных форм политических реальностей, производимых цифровым слиянием машины и мыслящего субъекта. При переходе в исторический сегмент цифровой революции изменилась, в том числе, и система управления времен промышленной революции, развернутая вокруг человека-машины. Примечательно, что Харауэй описывает это изменение через фигуру киборга – он «не подвержен биополитике Фуко; киборг стимулирует политику, и это гораздо более мощное операционное поле» (Haraway, 1991: 163; Харауэй, 2017: 40). Харауэй использует такой концепт киборга (неологизм, порожденный политическим рассмотрением кибернетики), чтобы указать на «разобранную и снова собранную самость», которую феминистки должны «кодировать» в рамках позднекапиталистической системы «информатики господства» (Ibid.; Там же). Киборг Харауэй – гибкая активная позиция феминистичности; это функциональное стимулирование и порождение новых форм мышления феминизма и кодирования феминистских действий посредством экспансии конфигурации, пробуждающей новые политические желания. Будучи спекулятивным концептом, киборг Харауэй предлагает ряд утопических и гипотетических идей для радикальных изменений в осмыслении политики идентичности. Они опровергают способность расовых или анатомически заданных положений породить аффирмативные способы понимания жизни с точки зрения различных видов, а их возможности – с точки зрения опыта ряда биополитических позиций и перспектив для новых форм коллективных сообществ.

Киборг Харауэй как образец феминистичности создал возможности для бесчисленного множества других активных позиций, где понятие цифрового гендера и/или цифрового феминизма позволило концептуализировать, спекулятивно воображать и создавать новые формы. Они известны под разными названиями, в числе которых технофеминизм (Wajcman, 2004), киберфеминизм (Cornelia Sollfrank, 1998) и ксенофеминизм (Laboria Cuboniks, 2015). Перформанс художницы Джулианы Хакстейбл «Есть некоторые неоспоримые факты» (There Are Certain Facts that Cannot Be Disputed; 2015) формирует рамку исследовательской проблематики, к которой обращались деятельницы первых десятилетий феминистичности, где визуальные символы все еще управляют расовым и гендерным нормативным поведением.

Функционал цифровой среды дает новые инструменты для выражения и артикуляции феминистских позиций. Глобальные цифровые рынки в настоящее время подчиняются разным правилам и законодательству (например, в Европейском союзе действует модель DSM [Digital Single Market; Единый цифровой рынок], принятая в 2016 году). Однако глобальные информационные узлы общего доступа обеспечивают относительно бесплатное умножение активных позиций (при этом распространяемое ими содержание может иметь последствия для производителя/пользователя материала). Например, YouTube, канал цифрового вещания, запущенный в 2005 году, предоставил феминистскому коллективу Pussy Riot площадку, на которой они смогли устроить глобальную трансляцию своего «Панк-молебна» (2012). Это была мощная активная позиция феминистичности, которая перенаправила внимание медийных общностей (media commons) на ряд нарушений прав человека, совершаемых в рамках нормативных патриархальных форм религиозных и гендерных репрессивных систем. Социальная медиаплатформа Twitter (2006) предлагает возможности насыщения феминистским контентом за счет использования хештегов, ограничения на количество знаков и использования изображений как инструментов действия. Будь то системная самоидентификация (#feministselfie), документирование феминистских акций (#FEMEN и #pussyriot) или пародия на патриархальные ценности (#FeministsAreUgly), после Twitter хештеги цифрового сообщества работают как политический и этический вектор феминистичности – поляризуя мнения и пользуясь алгоритмами, они поднимают проблематику [феминизма] на вершину информационной пирамиды. Часто хештег не столько продуцирует нарратив о политической ситуации, сколько совершает феминистское тактическое вмешательство в конструирование гендера. Учитывая текущие реалии капиталистического рынка, рассматривающего людей как живой капитал, информация, которую транслируют такие активные позиции, часто парадоксальна, но тем не менее она способствует развитию утверждающих феминизм идей и онтологий самоорганизации.

Активные позиции феминистичности, таким образом, являются не просто носителями идей, они создают и генерируют инновации в областях, которые работают на гендерное равенство и этичное отношение к различиям. Объектно-ориентированное кодирование гендерного поведения, потребления и не-устойчивых практик в информационной экономике определяет точки внедрения феминистских активных позиций. При помощи тактики насыщения, спекуляции, дополнения кода (например, через API), перенаправления или ложной адресации [браузера], внедрения ошибок, изменения нормативного капиталистического поведения, производства позитивного спекулятивного контента и тенденциозных образов распространяется все больше феминистического контента, а все больше антифеминистического контента подвергается удалению путем сокращения его ресурсной базы. Целью этики феминизма является производство позитивных человеческих образов с созданием и применением законодательства, поддерживающего гендерное разнообразие и нулевую терпимость к насилию и дискриминации различий. Феминистические акции показывают, что открытые Фуко формы институционального субъекта, конституируемого собственной средой, больше не являются единственными способами существования. Кэтрин Хейлс ссылается на этот переход от действия, уравнивающего что-либо (например, перформативной приверженности заданной институциональной геометрии жизни), к текущему состоянию «материалистической информатики материальных, технологических, экономических и социальных структур, сделавших информационный век возможным» (Hayles, 1993: 148).

Генерация более этически ориентированного гендерного содержания в глобальной экономике означает создание новых видов деятельности, требующих новых источников ресурсов для их реализации. Феминистические акции можно дифференцировать по условиям, продолжительности, скорости и посредникам, обеспечивающим агентность их форм и концептов. Некоторые из них спекулятивны (как в случае утопических примеров применения технологий и их последствий или альтернативных миров у Харауэй). Другие активные позиции могут быть идентифицированы через политику (когда изменения в правительстве позволили изменить законодательство), сбор свидетельств (в случае общественных движений, действующих в интересах защиты прав людей всех гендеров, равенства в образовании, дополнения учебных программ материалом об этической ответственности), науку (акции-аффекты по результатам применения и проверки новых знаний, приводящие к положительным изменениям), теоретическую работу (новые формы изложения и/или ревизии истории феминизма). Активные позиции могут генерировать инновационные инструменты, в том числе кодексы профеминистической этики и новые виды феминистической коммуникации, противостоящие деструктивным действиям и капиталистическим идеологиям распределения, нацеленные решить повсеместно распространенные, искаженные вопросами гендера и расы проблемы неравенства или доминирующего в обществе насилия на гендерных и этнических основаниях. Активные позиции феминистичности предоставляют творческие и спекулятивные альтернативы для этических моделей жизни. Их ценность состоит в том, что они дают инструменты для анализа феминистической структуры данных в рамках материалистической информатики, а также способствуют формированию будущего, которое не управляется маскулинным высокомерием, движимым насилием и ненавистью, но вместо этого является продуктом позитивного и творческого принятия всех форм жизни.

См. также: Алгометрические исследования; Земля; Природокультуры; После интернета; Техничность; Гага-феминизм.

Фелисити Колман

(Перевод Глеба Коломийца)

Феминистская постгуманитаристика

Феминистская постгуманитаристика, осмысляя изменения ландшафта современных гуманитарных наук, занимается критическими и творческими исследованиями, обращающимся к изменению отношений между политическими животными более-чем-человеческого рода, телами, технологиями и окружающей средой в рамках междисциплинарных и постконвенциональных подходов (Asberg, 2008; Asberg and Braidotti, 2017). Термин «феминистская постгуманитаристика» можно отнести к постконвенциональным исследованиям, которые уже процветают по краям или за пределами привычных зон научного комфорта. Вне зависимости от наименований уже очевидно, что относительно человека в гуманитарных науках