Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Насер склонялся к политике неприсоединения к военным блокам, в этом на него, в частности, повлиял Неру, хотя и не только он. Его нельзя было запугать. Поэтому Иден и Даллес попытались дать больше, чем СССР, предложив помощь в строительстве Асуанской плотины. Она должна была обуздать Нил, трансформировать экономику Египта через гидроэлектрификацию и кормить его быстро растущее население благодаря ирригации. Это был крупнейший проект гражданского строительства в мире, в результате которого планировалось строение, в семнадцать раз превышавшее самую большую пирамиду. На самом деле «красный фараон»[2759], как американцы прозвали Насера, называл гидроэлектростанцию своей пирамидой. Но он оставался непреклонным в вопросе об Израиле и продолжал атаковать Багдадский пакт. Идеи винил его в отказе Иордании присоединиться, сравнивал с Муссолини и говорил: «Его цель — стать Цезарем от Персидского залива до Атлантики, полностью выгнав нас оттуда»[2760].

1 марта 1956 г. молодой иорданский король Хусейн, нацеленный быть хозяином в своем доме, уволил Глубб-пашу с поста командующего Арабским легионом. Оклеветанный и поносимый египетской пропагандой в качестве «империалистического скорпиона»[2761], Глубб являлся воплощением британского господства и влияния на Ближнем Востоке. Для Идена его увольнение стало невыносимым «ударом по уменьшающемуся британскому престижу, как имперской державы»[2762].

Премьер-министр еще больше мучился из-за реакции «Суэцкой группы». Джулиан Эмери сказал «Тайме», что увольнение Глубба, которое последовало за отступлениями из Палестины, Абадана, Судана и Суэцкого канала, свидетельствовало о полном «банкротстве политики умиротворения»[2763]. Премьер-министра изводили в Палате общин, и он выплеснул ярость на Насера. По открытой телефонной линии Идеи сказал заместителю министра иностранных дел, Энтони Наттингу: «Я хочу, чтобы его убили»[2764].

По приказу премьер-министра (что несомненно) секретная разведывательная служба готовила планы по убийству Насера и свержению его правительства. Ее агенты, которые предлагали запустить нервно-паралитический газ в кабинет Насера через систему вентиляции, ни в коей мере не соблюдали секретности. Они разговаривали с офицерами ЦРУ без использования эвфемизмов типа «ликвидация», сотрудничали с израильтянами, которых называли «обрезанными членами»[2765]. Британские министры и дипломаты были шокированы их планами, которые никогда не воплотились.

Но позднее в том же году президент Эйзенхауэр, который сам иногда приказывал провести тайную операцию такого рода, не санкционировал вовлеченность американцев в убийство Насера. Он придерживался более здравой точки зрения на имперские прерогативы: «Я просто не могу понять, почему британцы не избавились от Насера. Они делали подобное много лет, а тут сплоховали»[2766].

Даллес тоже сплоховал. Вначале он согласился с британцами позволить займу на Асуанскую плотину «зачахнуть как лозе»[2767], чтобы наказать Насера за продолжающиеся связи с коммунизмом — в мае 1956 г. Египет признал «красный Китай». Но в виду растущего американского противостояния предложению Даллас резко отменил его, а за ним последовали британцы.

Насер ожидал отказа, но пришел в ярость от той оскорбительной манеры, в которой он был подан. Он посчитал, что пренебрежение и унижение Далласом египетской экономики являлось преднамеренной пощечиной[2768]. Лидер революции был только что избран президентом и стал первым настоящим египтянином, который правил страной за 2 600 лет. Он не собирался подставлять вторую щеку, но тщательно строил планы.

26 июля 1956 г., вдень четвертой годовщину отречения Фарука от престола, Насер обратился к 250 000 людей с балкона, выходящего на площадь Освобождения в Александрии. Речь передавалась всему арабскому миру и показала, что он наконец-то освоил черное искусство демагогии. Президент поносил Запад за попытки вернуть Египет в финансовую зависимость и рабство. Это он называл «империализмом без солдат». Насер сказал, что у этого империализма есть кодовое имя — Фердинанд де Лессепс. Именно из-за него оккупационные отряды Насера вступили в действие.

Лидер объявил (и это заявление было встречено с диким энтузиазмом), что «часть ваших египетских братьев прямо сейчас прибирает к рукам "Всеобщую компанию Суэцкого канала"»[2769]. Эта компания заплатит за дамбу, а контроль над ней восстановит гордость страны.

Соответственно была унижена Британия. Заодно оказался униженным и ее премьер, который стал неуравновешенным после оскорбления Насером его самолюбия. По мере развития кризиса Идеи впадал во все большую ярость. Он никогда раньше не позволял себе подобного с помощниками, а тут словно хотел подчеркнуть едкое замечание личного секретаря Черчилля, который сообщил им: «Я работаю на великую историческую фигуру, а вы работаете на истерическую»[2770].

Иден обратился к помощи препаратов с наркотическим содержанием, принимал морфий, чтобы успокоиться, а бензедрин — чтобы взбодриться. Он винил в ярком свете ламп в телевизионной студии коммунистов из Би-би-си. Премьер стал сумасбродным, странным и предвещающим гибель. Он говорил, что вместо того, чтобы смотреть, как от империи откусывают по кусочку, он предпочел бы увидеть, как она «рушиться сразу же, одним ударом»[2771].

Но реакция Идена была не просто вопросом ущемленного тщеславия и ухудшившихся способностей. Он искренне оплакивал крушение имперской власти, соглашаясь с Гарольдом Макмилланом, изначально драчливым и сварливым министром финансов, что если они не ответят на вызов Насера, то «Британия станет еще одними Нидерландами»[2772]. Как и многие другие, он видел Насера наследником европейских диктаторов 1930-х гг.

Иден сравнивал слегка идеалистическую книгу Насера «Философия революции» с «Майн Кампф», считая, что экспроприация им «Всеобщей компании Суэцкого канала» напоминает вторжение Гитлера в Рейнланд. Премьер предупреждал: аппетит Насера будет расти во время еды, египетский лидер начнет совершать другие акты агрессии, возможно, даже остановит поток нефти из Персидского залива.

2 августа 1956 г. британский кабинет одобрил военную подготовку к свержению Насера и захвату канала. Это стало антитезой для политики умиротворения, которую осуждало большинство британских газет. С наибольшим напором писала «Таймс», желая компенсировать свое малодушие и трусость в отношении нацистской Германии: «Страны живут, яростно защищая собственные интересы… Несомненно, хорошо иметь процветающий туристический бизнес, выигрывать международные матчи по крикету, радовать взгляд изображениями мисс Дианы Доре, которую сталкивают в бассейн. Но страны не живут одним цирком. Люди, которые молчат, знают это лучше, чем критики. Они все еще хотят британского величия»[2773].

Иден льстил себе, что «обладает выдающимся качеством — способностью оценивать общественное мнение»[2774]. Но только треть населения поддержала использование силы (хотя эта цифра выросла до чуть больше половины после окончания конфликта). А некоторые знающие люди типа сэра Дермота Бойла, начальника штаба ВВС, быстро сделали вывод: «Иден рехнулся»[2775].

Душевное состояние Идена не улучшилось в следующие три месяца. Ему пришлось иметь дело с Даллесом, которого премьер некрасиво сравнивал с Риббентропом. Тяжелые манеры госсекретаря и без того утомляли. Как отмечал Макмиллан, он говорил медленно, но такая речь успевала за мыслями. Однако еще больше раздражали уклончивые высказывания и аморальные взгляды. По просьбе Эйзенхауэра Даллес заявил: Великобритании не следует «ломать Насера силой». Но в этом заявлении было достаточно двусмысленности, чтобы у Идена появилась иллюзия, будто он может получить согласие американцев, а то и поддержку.

Изначальный ответ Даллеса состоял в том, что Насера необходимо заставить «отрыгнуть украденное»[2776], чтобы канал стал интернациональным, а поставки нефти обеспечивались. После первой встречи с Иденом в начале кризиса Даллес сделал вывод, что Британия и Франция (намеренная покончить с египетской помощью алжирским мятежникам) вторгнутся в зону канала. Он сообщил Эйзенхауэру: «Я не (повторяю — не) уверен, что с этой точки зрения их можно винить». Но Даллес добавил с характерной противоречивостью: «Думаю, что убедил их: такой шаг окажется опрометчивым»[2777].

Сам Эйзенхауэр был привычен «шарахаться из стороны в сторону»[2778] не любил делать категорических заявлений. Президент в дальнейшем заявлял, что говорил Идену о «нашем яростном возражении против использования силы»[2779]. Но он не выражал никакой горечи и ожесточенности.