100 великих украинцев - Коллектив авторов

«Официальная» послевоенная биография богдановской художницы выглядит вполне благополучно. В 1949 году она была принята в Союз художников Украины, в 1951 году — награждена орденом «Знак почёта», получила звание сначала заслуженного деятеля искусств Украины, а позднее, в 1956 году, — и народного художника Украины. Её творчество изучают, о ней пишут. Наконец, произведения Екатерины Билокур регулярно экспонируются на выставках — в Полтаве, Киеве, Москве, в других городах. Опальный искусствовед Стефан Таранущенко видит её работы в далёком Курске — и именно после этого, потрясённый «Царём-Колосом», начнёт с художницей долголетнюю переписку.

Три картины Екатерины Билокур — «Царь-колос», «Берёзка» и «Колхозное поле» были включены в экспозицию советского искусства на Международной выставке в Париже в 1954 году. Здесь их увидел Пабло Пикассо. Весь мир облетели его слова: «Если бы у нас была художница такого уровня мастерства, мы заставили бы заговорить о ней весь мир!» «Гражданку села Богдановка» он сравнил с другой великой художницей-самоучкой — Серафин Луиз из Санли. Это звучало поразительно, тем более, что о современном искусстве Пикассо обычно отзывался предельно конкретно и совершенно иначе: «Я тону в дерьме». А Екатерину Билокур назвал «гениальной».

Сама же Екатерина Билокур, если позволяет здоровье и чуть меньше напоминают о себе больные ноги, отправляется в Полтаву и в Киев. У неё появляются многочисленные друзья, в первую очередь художники и искусствоведы, в кругу которых гениальная самоучка чувствует себя оцененной и понятой. Помимо встреч, она ведёт с ними обширную переписку из Богдановки. Многочисленные письма Екатерины Билокур свидетельствуют о том, что её литературный талант не уступал художественному. Среди её корреспондентов — поэт Павел Григорьевич Тычина и его жена Лидия Петровна, искусствовед Стефан Андреевич Таранушенко, директор Музея украинского народного декоративного искусства Василий Григорьевич Нагай, прославленная художница Елена Львовна Кульчицкая, полтавский художник Матвей Алексеевич Донцов и его жена Юлия Ивановна, художница Эмма Ильинична Гурович и многие другие. Художница рассказывает им о своих замыслах и своей работе, делится воспоминаниями, мыслями и впечатлениями. И в самой Богдановке у художницы появляются ученики или, точнее, ученицы, увлеченные, как и она когда-то, рисованием — Ольга Бинчук, Тамара Ганжа, Анна Самарская.

Мысль перебраться в Киев возникала у Екатерины Билокур не раз, но всегда оставалась только мечтой. Возможность регулярного общения с друзьями, музеи, концерты — всё это было так прекрасно! Восхищали и повседневные блага городской жизни, вроде электричества и газовой плиты — деревенский быт всегда казался художнице проклятьем. Однако, за исключением наездов в Киев и Полтаву по делам выставок и двухмесячного отдыха в Доме творчества художников на хуторе Шевченковском в 1955 году, Екатерина Билокур из Богдановки не выезжает.

Кроме того, в семье Билокуров начинаются серьёзные «внутренние проблемы».

До войны Билокуры не состояли в колхозе и вели собственное хозяйство. Василий Иосифович знал плотницкое ремесло и подрабатывал в строительной бригаде. Григорий Васильевич, брат художницы, тоже был мастером на все руки — столярничал, плотничал, умел чинить и музыкальные инструменты. Но после войны Билокуры становятся колхозниками. Василий Иосифович уже стар и слаб, в 1948 году он умирает. Какое-то время Екатерина Билокур живёт одна с больной матерью. В 1951 году, по решению Акилины Павловны, к ним переезжает Григорий Васильевич со своей женой, Христей Яковлевной, и пятью детьми.

Акилина Павловна изначально недолюбливала свою невестку, происходившую из бедной, многодетной семьи. Христина Яковлевна, «баба с перцем», со своей стороны, хорошо должна была помнить, как пришла когда-то к Билокурам с первым ребёнком на руках — отстаивать свои права — и в конце концов одержала победу, стала женой Григория. Теперь же свекровь и невестка очутились лицом к лицу. Начались отвратительные, жуткие сцены. Доставалось и «блаженной» золовке — Христина Яковлевна, работавшая в колхозе и тянувшая весь дом, не могла простить ей непонятного «рисования».

Екатерина Билокур снова оказалась в замкнутом кругу. Оставить старую больную мать одну в Богдановке, откровенно говоря, опасалась. Увезти её с собой, понимала, не сможет — нигде, кроме родного села, Акилина Павловна не прижилась бы. Да и ехать было, по большому счёту, некуда. В общем, забивалась в свою келью-«мастерскую» и писала очередной «Натюрморт» (1960). Как оказалось — последний.

Весна 1961 года, со всеми её цветами, не принесла обычного облегчения. К боли в ногах прибавилась мучительная боль в желудке. Домашние средства, которыми обычно спасалась Екатерина Билокур и которые она так щедро раздавала в письмах своим друзьям, не помогали. В последнем своём письме Ю. А. Биляковой, директору Центрального дома народного творчества, художница пишет: «Дорогая Юлия Александровна, обращаюсь к вам с просьбой — помогите — пришлите мне пачечки три-четыре бесалола. Ой, это чудодейственное лекарство! Потом она бодро и даже не без юмора объясняет, что в богдановской аптеке этого лекарства нет, а есть только тансал, ничем не отличающийся от коровьего кизяка, а в конце вдруг как-то робко, трогательно добавляет: „Ну, а если будете посылать бесалол, то положите и два лимончика“». Это было написано в середине мая.

В начале июня 1961 года умерла 94-летняя Акилина Павловна. Екатерину Билокур, совершенно измученную болями, отвезли в Яготинскую районную больницу. 10 июня ей была сделана операция, то ли неудачная, то ли уже бесполезная. В тот же день художницы не стало.

Хата Билокур в Богдановке — давно уже Музей-усадьба Екатерины Билокур. Здесь же и она сама, с розами — скульптура работы Ивана Билокура, племянника художницы, сына её брата Григория Васильевича. Перед этой скульптурой спустя четверть века после того, как великая «одержимая» успокоилась навеки, у Христины Яковлевны вырвалось: «Наконец, Катерина, ты навсегда в своём доме!» И, возможно, при этом она имела в виду не только хату в Богдановке.

Рейнгольд Глиэр

(1874/75–1956)

композитор, дирижер, педагог, общественный деятель

Р. Глиэр был отнюдь не первым представителем своего рода, связанным с музыкой. Несколько поколений его предков как по линии; отца, так и матери, были мастерами музыкальных инструментов, известными во многих странах Европы — Германии, Чехии, Франции, откуда, по преданию, и шел род Глиэров (существует даже плато Глиэр во французских Альпах). Отец будущего композитора — Эрнст Мориц Глиэр (1834–1896) родом из саксонского города Клингенталя, поселился в Киеве в 60-е годы XIX ст., где стал работать мастером по изготовлению валторн в мастерской музыкальных инструментов Викентия Корчака. Там он познакомился с его дочерью Жозефиной Викентьевной, полькой по происхождению, после женитьбы на которой стал совладельцем мастерской. Мастерская Корчака была отнюдь не «рядовой»: именно ей суждено было стать главным поставщиком духовых музыкальных инструментов для Киевского музыкального училища и его влиятельного патрона — местного отделения Императорского русского музыкального общества. В пору своего расцвета мастерская порой даже фигурировала под громогласным названием «фабрика музыкальных инструментов».

В этой киевской семье 30 декабря 1874 г. (11 января 1875 по н. ст.) и родился сын Рейнгольд, которому при крещении дали еще одно имя — Эрнест. Едва ли не с малолетства родители ориентировали всех сыновей (у Рейнгольда было еще двое братьев — Карл и Мориц) на продолжение родовой профессиональной традиции. Но Рейнгольд оказался особым ребенком, с невероятно тонкой, ранимой душевной организацией и неистовым влечением к игре на музыкальных инструментах, а вскоре — и к сочинительству. Единственным человеком в семье Глиэров, который разделил тайные мечты маленького Гольдика стать музыкантом, была его старшая сестра Цецилия (Цеся), сама хорошо игравшая на фортепиано и пристрастившая к этому брата. Как отмечал позже Глиэр в своих воспоминаниях, «тяжело было учиться, когда родные были против того, чтобы я сделался музыкантом, и когда не было ни учителей хороших, ни средств брать уроки даже у посредственных музыкантов».

Эта атмосфера непонимания, приумноженная отнюдь не благородными нравами известной киевской Бессарабки, близ которой, на улице Бассейной, 6, жили Глиэры, отразилась на психике будущего композитора, в котором объединились замкнутость, острая потребность в одиночестве, стремление во всех проблемах разобраться самостоятельно, и вместе с тем неутолимая жажда самореализации, самоутверждения, будь то искусство, общественная работа или семейная жизнь. «Чтобы стать хорошим, нужно стараться стать идеально хорошим», — напишет Глиэр в зрелые годы.