Моби Дик, или Белый Кит - Герман Мелвилл

А сверху, подобно царственному монарху и государю, солнце словно отдавало кроткую лазурь буйному, отважному океану, как отдают жениху молодую невесту. И там, где тянулся пояс горизонта, легкое колебание воздуха — какое нередко можно видеть на экваторе — выдавало полное любви и трепета доверие и нежную тревогу, с какой открывала супругу свои объятия робкая невеста.

Замкнутый и напряженный, весь изборожденный узловатыми морщинами, упрямый и неистовый, с глазами горящими, словно угли, что светятся даже в золе развалин, стоял не ведающий сомнений Ахав в ясном свете утра, подняв расщепленный шлем своего лба к чистому девичьему челу небес.

О бессмертное младенчество и невинность лазури! Невидимые крылатые существа, что резвятся повсюду вкруг нас! Милое детство воздуха и неба! Вам и невдомек тугая скорбь старого Ахава! Так Случалось мне видеть маленьких Марию и Марфу(326), двух веселых эльфов со смеющимися глазами, когда они беззаботно скакали вокруг своего старого родителя, играя кольцами опаленных кудрей, что растут на краю выжженного кратера его мозга.

Ахав медленно пересек палубу и стоял, перегнувшись через борт, следя за тем, как его тень все глубже и глубже уходила в воду под его взглядом, который он все пристальнее вперял в бездонную глубину. Но сладостным ароматам воздуха удалось на какое-то мгновение развеять его губительные думы. Ласковый радостный воздух, приветливое небо нежили и лелеяли его; мачеха-жизнь, всегда такая жестокая, холодная, обхватила наконец своими любящими руками его упрямую шею и словно рыдала над ним от радости, что нашла в своем сердце силы спасти и благословить этого своего заблудшего, своенравного сына. Из-под опущенных полей шляпы Ахав уронил в море слезу, и не было во всем Тихом океане сокровища дороже, чем эта малая капля.

Старбек видел старого капитана, видел, как тот тяжело оперся о борт, и он услышал своим верным сердцем безмерное рыдание, что вырвалось из самой глубины царившего вокруг безмолвия. Осторожно, чтобы не толкнуть капитана и чтобы не быть им замеченным, он приблизился к нему и встал рядом.

Ахав обернулся.

— Старбек!

— Сэр?

— О Старбек! какой ласковый, ласковый ветер, и как ласково глядит сверху небо. В такой день — вот в такой же ясный день, как сегодня, — я загарпунил моего первого кита — восемнадцатилетним мальчишкой-гарпунером! Сорок, сорок, сорок лет тому назад это было! Сорок лет назад! Сорок лет беспрерывных плаваний! Сорок лет лишений, опасностей и штормов! Сорок лет в беспощадном море! Вот уже сорок лет, как Ахав покинул мирную землю, чтобы сорок лет вести битву с ужасами морской пучины. Верно говорю тебе, Старбек, из этих сорока лет я едва ли три провел на берегу. Я думаю об этой жизни, которую я вел, о пустынном одиночестве, о каменном застенке капитанской обособленности, так скупо допускающем извне сочувствие зеленого мира, — о гнетущая тоска! о Гвинейское рабство капитанского самовластия! — я думаю об всем этом, о чем я до сих пор только наполовину догадывался, ясно не сознавая того, что было, — как я сорок лет питался сухой солониной — этим символом скудной пищи моего духа, когда даже беднейший обитатель суши имеет каждый день свежие плоды к своему столу и преломляет свежий хлеб этого мира, покуда я ем заплесневелые корки, вдали за многие тысячи океанских миль от моей молодой девочки-жены, с которой я обвенчался, достигнув пятидесяти лет, а на следующий день после свадьбы отплыл к мысу Горн, оставив лишь одну глубокую вмятину в моей брачной подушке; жена? жена? вернее, вдова при живом муже! Да, да, Старбек, я сделал вдовой эту бедную девушку, когда женился на ней. И потом, все то безумство, все неистовство, кипящая кровь и пылающий лоб, с какими вот уже тысячи раз пускался в отчаянную, пенную погоню за своей добычей старый Ахав, — скорее демон, чем человек! Да, да! каким же отчаянным дураком — дураком, старым дураком — был старый Ахав все эти сорок лет! К чему надрываться в погоне? К чему натруживать и выворачивать веслом руки, и гарпуны, и остроги? Разве стал от этого Ахав лучше или богаче? Взгляни. О Старбек! разве не страшно это, что я со всем своим тяжким грузом должен был остаться лишь на одной ноге? А, дай-ка я откину свои старые волосы, они лезут мне в глаза и вызывают слезы, будто я плачу. Какие они седые, наверно, только из серого пепла могли бы вырасти такие. Но разве я кажусь очень старым, Старбек, таким уж очень, очень старым и дряхлым? Я чувствую себя смертельно измученным, согбенным, сгорбленным, точно Адам, спотыкающийся под тяжестью веков со времен рая. Бог! Бог! Бог! раздави мое сердце! взломай мой мозг! это насмешка! насмешка горькая, жестокая насмешка, разве я пережил довольно радостей, чтобы носить седые волосы и быть и выглядеть таким нестерпимо старым? Ближе! стань со мною рядом, Старбек, дай мне заглянуть в человеческие глаза, — это лучше, чем смотреть в небо и на море, лучше, чем взирать на бога. Клянусь зеленеющей землей, клянусь пылающим очагом! вот он, волшебный кристалл, друг; я вижу мою жену и моего сына в твоем взоре. Нет, нет, ты должен оставаться на палубе, когда заклейменный Ахав уйдет в погоню за Моби Диком. Этой опасности я тебя не подвергну. Нет, нет! недаром увидел я свой далекий дом в твоих глазах!

— О капитан, мой капитан! благородная душа! великое сердце! для чего, для чего нужно гоняться за этой дьявольской рыбой? Беги прочь вместе со мной! покинем эти гибельные воды! И у Старбека есть жена и сын — жена и сын его радушной, дружелюбной молодости; как у тебя есть жена и сын, жена и сын твоей любящей, тоскующей, отеческой старости! Прочь! Бежим отсюда прочь! Позволь мне сию же минуту переменить курс! Как радостно, как весело, о мой капитан! побежим мы по волнам назад к нашему старому милому Нантакету! Верно, и у них в Нантакете стоят сейчас такие же ясные голубые дни, сэр.

— Да, да, такие же точно. Я помню. Летние, ласковые утра. Об эту пору, в полдень, его как раз укладывают спать — и вот сейчас он шумно просыпается, садится в своей кроватке, и его мать рассказывает ему обо мне, о старом каннибале, о том, как я сейчас плаваю в дальних морях над пучиной, и о том, что я еще вернусь домой, чтобы поплясать с ним.

— Вот так и Мэри, моя Мэри! Она обещала, что