Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

– Я, Абхот, ровесник древнейших богов, полагаю, что прототипы проявили сомнительный вкус, направив тебя ко мне. Проведя тщательный осмотр, я отказываюсь считать тебя одним из моих родственников или потомков, хотя вынужден признать, что поначалу был введен в заблуждение некоторым биологическим сходством. Таких, как ты, я еще не встречал и не намерен подвергать опасности свое пищеварение непроверенными продуктами. Я понятия не имею, кто ты такой и откуда взялся; не могу также выразить благодарность прототипам за то, что нарушили безмятежность и содержательность моего деления столь досадной закавыкой. Заклинаю тебя, убирайся! Я что-то слышал о существовании мрачного, унылого и ужасного лимба, известного под названием наружного мира; полагаю, он вполне подойдет в качестве цели твоего путешествия. Я немедленно налагаю на тебя заклятие: отправляйся на поиски этого наружного мира как можно скорее.

Вероятно, Рафтонтис понял, что его подопечному не удастся исполнить седьмое заклятие, если он не отдохнет. Птица привела охотника к одному из многочисленных выходов из пещеры, где обитал Абхот: выход был расположен напротив пещеры прототипов и вел в неизведанные дали. Крыльями и клювом птица указала охотнику на некое подобие ниши в стене. Ниша была сухой и вполне пригодной для сна. Ралибар Вуз был счастлив в ней растянуться; стоило ему смежить веки, на него накатила черная волна дремоты. Рафтонтис остался на страже, отбиваясь клювом от блуждающего потомства Абхота, которое норовило запрыгнуть на спящего.

Поскольку в подземном мире не было ни дня, ни ночи, время, которое Ралибар Вуз провел в блаженном забытьи, едва ли можно измерить привычными способами. Охотник был разбужен энергичным хлопаньем крыльев и увидел Рафтонтиса, который держал в клюве что-то отвратительное, анатомически более всего напоминавшее рыбу. Где и как птица поймала его, осталось загадкой, но Ралибар Вуз слишком долго постился, и ему было не до брезгливости. Поэтому предложенный завтрак он принял и проглотил без церемоний.

После чего, исполняя заклятие, наложенное Абхотом, охотник продолжил путешествие. Вероятно, Рафтонис выбрал самый короткий маршрут. Как бы то ни было, ни туманная пещера прототипов, ни лаборатории, где трудолюбивый змеиный народ проводил токсикологические опыты, Ралибару Вузу больше не встретились. Как и дворец Хаон-Дора. Но после долгого и утомительного подъема по пустынным утесам над подземной долиной путник оказался на краю бездонной пропасти, перебраться через которую можно было только по паутине паучьего бога Атлах-Наха.

Уже некоторое время Ралибар Вуз двигался приличным темпом, ибо некоторые потомки Абхота продолжали его преследовать, неудержимо раздуваясь, пока не достигли размеров молодых тигров или медведей. Добравшись до ближайшего моста, он увидел, что неуклюжее, похожее на ленивца существо уже ступило на мост перед ним. Сзади существо было утыкано глазами, которые смотрели на охотника весьма недружелюбно, и некоторое время Ралибар Вуз сомневался, где у существа зад, а где перед. Не желая наступать чудищу на вывернутые когти пяток, он подождал, пока оно исчезло во тьме; и тут подоспело прочее потомство Абхота.

Рафтонтис с резким предостерегающим карканьем поплыл вперед над гигантской паутиной; истекающие слюной морды мрачных уродцев за спиной побудили охотника забыть об осторожности. В спешке своей он не заметил, что под весом ленивца паутина кое-где провисла и оборвалась. Завидев край пропасти, он мог думать только о том, как поскорее до него добраться, и ускорил шаг. Внезапно паутина под ним лопнула. Ралибар Вуз отчаянно цеплялся за порванные нити, но избежать падения не было никакой возможности. Сжимая в ладонях клочья паутины Атлах-Нахи, охотник низвергся в глубины пропасти, которых еще никто не исследовал по доброй воле.

К сожалению, условиям седьмого заклятия это непредвиденное обстоятельство не противоречило.

Цепь Афоргомона

Воистину странно, что Джон Милуорп и его сочинения столь быстро и почти полностью позабылись. Книги его, в цветистом романтическом стиле описывавшие жизнь Востока, были популярны еще несколько месяцев назад, но теперь, несмотря на их широту охвата и глубину проникновения в умы, мало кто вспоминает об их удивительном словесном волшебстве, и, похоже, каким-то необъяснимым образом они исчезли с полок книжных магазинов и библиотек.

Даже загадка смерти Милуорпа, озадачившая как представителей закона, так и ученых, пробудила лишь мимолетный интерес, вскоре вновь убаюканный и забытый.

Я был хорошо знаком с Милуорпом не один год, но мои воспоминания о нем затуманиваются, словно отражение в запотевшем зеркале. Его мрачная, не от мира сего личность, его увлеченность оккультизмом, его многообразные познания о жизни и преданиях Востока вспоминаются с немалым трудом, подобно неотчетливому ускользающему сновидению. Порой я даже сомневаюсь, существовал ли он вообще. Как будто некая загадочная сила, ускорившая естественный процесс забвения, стерла из человеческой памяти его самого и все, что с ним связано.

В завещании он назначил меня своим душеприказчиком. Я тщетно пытался заинтересовать издателей романом, что нашелся среди его бумаг и оказался ничем не хуже всего прочего, им написанного. Говорят, будто мода на Милуорпа прошла. И теперь я публикую в виде рассказа для журнала дневник, который вел Милуорп в период, предшествовавший его кончине.

Возможно, непредубежденному читателю этот дневник разъяснит загадку смерти автора. Похоже, ее обстоятельства тоже практически забылись, и я повторяю их здесь, желая возродить и сохранить память о Милуорпе.

Милуорп вернулся в свой дом в Сан-Франциско после долгого путешествия по Индокитаю. Мы, знавшие его, догадывались, что он побывал в краях, куда редко заглядывают жители Запада. Ко времени своей смерти он как раз завершил редактуру романа, где описывались романтические и загадочные стороны жизни Бирмы.

Утром 2 апреля 1933 года немолодую экономку Милуорпа удивил яркий свет из-за приоткрытой двери в его кабинет. Казалось, будто вся комната охвачена пламенем. Войдя, испуганная женщина обнаружила, что хозяин дома сидит в кресле за столом, одетый в роскошную темную мантию из китайской парчи, которую он использовал в качестве домашнего халата. Он сидел, напряженно выпрямившись, с застывшим в пальцах пером над раскрытыми страницами рукописи. Над ним, точно нимб, светилось и мерцало странное сияние, и единственное, что пришло экономке в голову, – что на нем горит одежда.

Она с криком бросилась к нему, и в то же самое мгновение странный нимб вспыхнул с невыносимой яркостью, затмив свет раннего утра и электрических ламп, что еще горели после ночной работы. Экономке показалось, будто что-то случилось с самой комнатой: стены и стол исчезли, и разверзлась гигантская светящаяся бездна, на краю которой, уже не в мягком кресле, но на огромном сиденье из грубого камня, женщина увидела неподвижно