Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

на кострище), с вонзенным в землю клинком меча; в курганах № 2 и № 4 захоронений не обнаружено (хотя есть отдельные вещи, следы кострища). Курган № 5, с 40 заклепками в слое кострища, также относится к обряду типа В, с погребальной урной, где среди кальцинированных костей найдено до 20 сердоликовых и хрустальных бус, фрагмент гребня; урну сопровождают два лепных сосуда и, видимо, остатки ларца. Курганы № 8, 9, 15 практически полностью срезаны дорогой, но в первом из них найдены две заклепки, а в последнем, на кострище – остатки сожжения, бронзовая пряжка, две игральные фишки из плоского камня.

Курган № 7 также сильно был поврежден, но кострище сохранилось, на нем – свыше 100 заклепок, фрагменты фишки, 13 стеклянных и четырех серебряных бусины из витой рубленой проволоки, медвежий клык, каменный оселок, два лепных сосуда и разбитый гончарный кувшин фризского типа, с выгоревшей инкрустацией серебряной фольгой (равноконечным крестом в нижней части). Этот кувшин, относящийся к серии находок ритуальных литургических сосудов, связанных в Скандинавии с миссией Ансгара (около 20 кувшинов в пяти памятниках Швеции, включая Бирку, один – в Норвегии, примерно 10 кувшинов – в пяти точках Западной Европы), безусловно, был произведен на Рейне в первой трети IX в. Бусы, аналогичные плакунским, найдены в Бирке, на Аландских островах, Эланде и датируются IX в. Г. Ф. Корзухина отнесла это погребение, во‑первых, к ранним, во‑вторых, безусловно женским (как и могилы курганов № 5 и 13) и потому оценила Плакун как «кладбище выходцев из Скандинавии, живших здесь постоянно и даже с семьями» (Корзухина, 1971: 131). Христианские черты в убранстве женщины из кургана № 7, при престижном и бесспорно языческом обряде, видимо, свидетельствуют об «идейно-политической обстановке» в Ладоге IX в., не менее сложной, чем в Бирке Ансгара.

Курган № 11, исследованный Г. Ф. Корзухиной (при участии автора этих строк, а также В. А. Назаренко, главного публикатора могильника), был почти полностью снивелирован огородными грядками деревенской усадьбы и сохранился на высоту 0,3 м при диаметре 13 м. В центре, под полосой плит длиной 2 м, шириной 1,1 м (по оси северо-запад – юго-восток, перпендикулярной всем сожжениям в ладье) – свыше 40 заклепок, свидетельствующих об использовании элементов традиционного «ритуала викингов». Камни перекрывали могильную яму длиной 2,8 м, шириной 1,75 м, глубиной 0,7 м. В яме погребальной камеры было установлено дощатое гробовище с крышкой, длиной 2,15 м, шириной 0,95 м, высотой до 0,4 м; дно ямы у торцовых стенок гробовища было выстлано берестой, пространство между гробовищем и стенками камеры завалено массивными бревнами. Костные останки, раздавленные крышкой, сохранились в виде тлена (удалось собрать зубы), на костяке и особенно справа от него зафиксировано большое скопление железных и бронзовых окислов от полностью разрушившихся железных и бронзовых предметов «погребального инвентаря». В ногах погребенного сохранилась часть долбленого корытца и стенка берестяной коробочки. Дендродата этого погребения – 880-е гг. – и антропологические определения (senior, masc.) привели В. А. Назаренко, к выводу о том, что погребенный по христианскому обряду ранних камерных могил – старик (более 60 лет), умерший (если строго следовать дендродатам) в 879 г., год смерти Рюрика, и может быть собственно Рюриком Ютландским (Назаренко, 1997).

Возражения против столь жесткой идентификации понятны и правомерны, однако высказанные в имеющихся публикациях не вполне корректны (Михайлов, 2002: 62–63, там же библиография). Как отмечено, погребение нельзя считать безынвентарным, хотя материалы для датировки дает только дендрохронология. Ссылки на датские параллели камерных погребений также неправомерны, прежде всего в отношении датировок: в Дании этот обряд связывают с влиянием шведов, если не «восточноевропейских варягов», и потому, естественно, собственно «датские» камеры относятся к более позднему времени; исходные же – достаточно близки предполагаемой датировке Плакуна, как в «шведском» камерном могильнике Хайтабу, так и в ранних камерных погребениях Бирки (Steuer, 1984: 203). Именно это в свое время стало основанием для обозначения определенного вида ранних камерных могил Бирки как камер «типа плакун» (Лебедев, 1972: 175).

Столь же некорректна и корректировка даты, равно как вида погребального ритуала «погребения воина» в сопке урочища Плакун, которое тот же автор относит «ко второй половине X века» на основании даты византийской поясной пряжки (Михайлов, 2002: 67), хотя в другой своей публикации отмечает, что «этот тип широко бытовал… в VIII–X вв.» (Михайлов, 1996а: 30–31). Сопка высотою до 6 м стояла на краю нижней береговой террасы южнее основной сохранившейся группы курганов Плакуна. В 1971 г. здесь было доследовано разрушавшееся погребение, после того как из ямы на вершине местные «школьники выкопали костяной кочедык, украшенный головой дракона, бронзовую поясную пряжку с циркульным орнаментом, большое количество железных предметов и костей. Произведенная расчистка обнаружила в слое древесного тлена с ладейными заклепками сильно разрушенное мужское погребение, ориентированное на север. В ногах погребенного лежало 13 стрел. К востоку от захоронения были открыты скелеты двух коней, лежащих в одну линию головами на юг. При них найдены ледоходные шипы, серебряные бляшки от узды со следами позолоты, удила. Предварительная дата погребения IX–X вв.» (Булкин и др., 1972).

При дальнейшей расчистке находок выявился еще один «маленький трехгранный наконечник» (Носов, 1985: 152, рис. 7, 7), отмечены такие, зафиксированные чертежом 1971 г., детали, как «перерезанное горло коня», собранные у ребятишек находки (в том числе железный вертлюг недоуздка или цепи для подвешивания котла); погребение было отнесено к X в. с учетом, в частности, и того, что IX столетием датировано «самое первое погребение» из трех обнаруженных ниже разрушенного, при раскопках Е. Н. Носова 1972–1973 гг., в насыпи. В погребении № 1 кости кремации были помещены в корзину с берестяным дном, поставленную на краю небольшой ямки, куда сгребли остатки кострища, видимо, сразу после сожжения; в ямке найдены пережженные обломки костяного гребня с циркульным орнаментом, «франко-фризского по своему происхождению». Здесь же были найдены козлиные рога, которые автор раскопок связал с «культом скандинавского бога Тора», семь деревянных носилок и остатки тризны. Погребения № 2 и № 3, сожжения на стороне, были помещены на «поверхности первоначального кургана», досыпавшегося, судя по разрезам, каждый раз после совершения очередного захоронения (Носов, 1985: 151, вклейка); опознаваемых артефактов при них не обнаружено.

Документация сопки в урочище Плакун не дает никаких оснований для пересмотра первоначальной трактовки верхнего погребения (№ 4, по нумерации Е. Н. Носова); совершено ли оно в ладье или «части ладьи», по-видимому, навсегда останется неуточненным, но разрез насыпи совершенно исключает допущение о «погребальной камере» на вершине кургана. Скорее, стенки ямы повторяли контуры бортов, как в Сатгон-Ху и других курганах с погребениями в ладье. Вне ладьи, с достаточно полным (при всей фрагментарности) антуражем погребений этого типа (Bg), были уложены верховые лошади, что вполне соответствует скандинавским образцам.

Между тем пересмотр ритуала этого погребения как «захоронения в камере» (Михайлов, 1995) стал