Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

Я особенно чувствую это здесь, после глубокого потрясения от утренней проповеди. Я четко вижу парадокс нашего времени: чем больше техника облегчает людям контакты, сближая континенты и отдельных людей, постоянно совершенствуя средства общения на расстоянии, тем слабее становится это общение, тем более чужими становятся люди друг другу. Личный контакт — единственный, обогащающий и плодотворный — исчезает из жизни. Сегодня на каждом шагу между людьми встает Вещь, предмет. Связаны целые континенты, но чувство отчужденности нарастает, сам человек становится предметом. Личность, субъект исчезают.

Современная литература начинает хронически страдать от недостатка Типажей и прибегает к действию, в котором задействует одних и тех же людей. Психологические конфликты современного человека все чаще сводятся к сексуальным конфликтам, с которыми он не может справиться, потому что ему негде искать ответы на вопросы об инстинктах, слепых силах. Современный роман, за редким исключением, утомительно однообразен, быстро забывается, не оставляя следа. Это явление проявляется во всех сферах искусства, которые имеют все большую тенденцию к «механическому» воздействию на человека. Литература, музыка, живопись сегодня действуют посредством потрясений. Это напоминает удар током или инъекцию ядом кураре. Вместо того чтобы обращаться к самым благородным чувствам в душе человека, они прежде всего действуют на психику. Когда я хожу на современные выставки картин, когда слушаю современную музыку, мне всегда кажется, что меня бьет током. А здесь, от стен этого дома, от слов этих людей, которые еще остались людьми, исходит странное тепло. После обеда я был у мэра, чтобы сделать отметку «départ»[756] в наших удостоверениях личности. Mесье Ц. был бесподобен в своем плоскоумии. Он принадлежит к той категории людей, которые со всем «на ты»: со всей наукой, политикой, космогонией, географией; и торжественным тоном изрекает великие идеи, как, например, факт, что большие реки текут через большие города, или выносит оценочное суждение в области градостроительства, утверждая, что если бы города строились в сельской местности, то воздух в них, конечно, был бы более здоровый. Десять минут разговора, запах, исходивший от сочетания двуногого и полоумного в одном лице, действует на меня, как запах теплой воды с сахаром. Меня тошнит, что-то подкатывает к горлу. Гонкуры гениально подметили, что люди этого типа хотят иметь в гостиной свой портрет в мундире Национальной гвардии, на воздушном шаре.

Мы говорили с месье Ц. о войне. Как долго она еще продлится? Он шутливо заявил, что, похоже, война эта вечна, но бояться нечего, «даже вечность имеет свой конец». Я сказал, что он très spirituel[757]. Преисполненный удовольствия, он, казалось, потирает свои короткие ножки под столом. В приоткрытых дверях появилась инфанта рода Ц., нарядная рыжая девочка. Я, конечно, сказал несколько лестных замечаний в адрес красной телочки. Mесье Ц. признался мне «по секрету», что она très intelligente[758] и что читает уже nos classiques[759]. Правда? И что скоро он будет искать для нее учителя латыни. Ясно? Не говоря о музыке. Ну конечно. Я вспомнил, что уже знаю одну такую: дочь хитрого ростовщика Рока из «Education sentimentale» Флобера. Этим людям великолепно удается совершенствоваться в собственных детях.

Последний вечер. После ужина мы сидели в комнате мадам Базен. Она гадала нам на каббале. Все смеются и немного верят. Роберту выпало много трудностей в будущем. На его новой должности, очень почетной, но сложной, у него их будет даже слишком. Полин на последних месяцах беременности выглядит потрясающе. Она относится к тем женщинам, которые не являются женщинами, если не ожидают ребенка. Это будет их третий за войну.

Поднимаясь наверх, в комнату, бросаю последний взгляд на старое оружие и старинные гравюры на стенах, прислушиваюсь к скрипу лестницы.

10.8.1943

Мы в загородной гостинице «Под белым конем». Все говорят, однако, «Отель дю Шеваль-Блан». Это лучше звучит и престижнее для хозяев.

Вчера утром мы сложили наш багаж, Роберт и мальчики проводили нас до ближайшей деревни, откуда мы отправились в путь самостоятельно. Пустое шоссе, утренний туман и полная тишина. В мягких испарениях над полями танцевали жаворонки, зависая в воздухе, как на тончайшей нитке. Слышен шум крыльев низко пролетающих ворон, а далеко впереди перебежал через дорогу кролик. Это моменты, которые я всегда стараюсь запечатлеть, когда мне удается пережить действительно неуловимое сейчас. Время. Приходит на ум забытая «Исповедь» святого Августина. Время — это прошлое, настоящее и будущее. Прошлого уже нет, прошло; будущее еще не наступило, а настоящее, частично распадающееся на прошлое и будущее, неуловимо. И на самом деле есть три времени: настоящее прошлых, настоящих и будущих вещей. Когда я еду по тихой дороге, в состоянии удивительной наполненности, то особенно чувствую великую иллюзию времени, неуловимость настоящего. В человеке все является либо прошлым, либо будущим. Сейчас он переживает эти два времени. Бывают, однако, моменты, когда есть только то, что есть, настолько мимолетные мгновения, что невозможно их выразить какой-либо единицей, но тем не менее прекрасные, потому что полные. Только ощущение абсолютной полноты позволяет уловить это сейчас. Но в такие моменты само время исчезает, перестает существовать. И может, именно безвременье, полный отрыв от математической природы времени заполняет нас обоих чем-то совершенно неописуемым, чем-то очень-очень богатым.

Сотни метров исчезают за нами, стрелки часов движутся вперед, а я все еще на одном месте. Взгляд блуждает по стерне, по лугам, по кучкам деревьев, теряется на линии горизонта. Внутри тишина — большая и полная. Можно ли сказать, что «путешествовал», если человек преодолевает сотни километров за несколько часов, останавливаясь, а может, и нет, в некоторых пунктах? Я убежден, что, проехав из Анже в Ле-Ман на велосипеде, я буду иметь больше прав и оснований утверждать, что я совершил настоящее путешествие, чем человек, преодолевающий пространство Париж — Сайгон за три дня. Кто из нас двоих испытал больше? Мое путешествие позволяет мне набраться впечатлений, медленно двигаясь к цели. Цель размыта, она не является самоцелью, пространство становится не врагом, а другом, беседа с которым обогащает и расширяет. Это как с загадками на первой странице и с ответами на последней. Перепрыгнуть из Парижа в Сайгон — это как взглянуть на загадку и, не утруждая себя, прочитать ответ. Это переход от вопроса к готовому ответу. Такая система не обогащает, не развивает, не заставляет думать. Человек становится существом, напоминающим блоху, как говорит Кайзерлинг; ни одна блоха не прыгала бы беззаботно, не ошибившись с точкой приземления, если бы, прыгая, ей пришлось посвятить себя развитию своей внутренней жизни. То, что делает человека уникальным, так это его