Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

уничтожает и даже строит, как сказала Ругя, новую, большую ковровую фабрику.

Боясь, однако, что ему помешает его прошлое, Шамси озабоченно спросил:

— А примут ли меня?

— Я поговорю о тебе в правлении, быть может возьмут внештатным, — ответила Ругя.

Но тут Шамси вновь обеспокоился и спросил с опаской:

— Что еще такое — внештатный?

Ругя объяснила и добавила:

— Справишься, надо только хорошо и честно работать.

— А где же я буду работать?

— В наших магазинах.

— И у тебя, значит?

— И у меня.

Голова у Шамси пошла кругом. Все в этом мире перевернулось вверх дном! Женщина готова помочь своему бывшему мужу, и он вроде как бы пойдет под ее начало?.. В сказках подобного не придумать!

— Так, значит, договорились? — спросила Ругя.

— Ладно уж… — Шамси протянул ей руку с таким видом, словно его с трудом уговорили. И на лице у него появилась слабая, странная улыбка, соединявшая, казалось, несоединимое: смущение и веру, бессилие и надежду. — А ты все же прикажи своему тряпичнику, чтоб он правильно оценил ковер, — сказал он, поднимаясь.

— Скажу…

Шамси принялся сворачивать ковер. Ругя следила, как скрывается вытканный ее рукой рисунок.

— Это — первый ковер, который я для тебя выткала, выйдя замуж, — произнесла она задумчиво.

Что-то подступило к горлу Шамси, глаза его увлажнились.

— Только тебя одну любил я в своей жизни… — сказал он глухо.

Ругя опустила глаза.

— Поздно нам, Шамси, говорить о любви. О любви, наверно, скоро будет говорить какой-нибудь девушке наш сын Бала.

— А я и сейчас тебя люблю — клянусь Балой! — хотя мне пошел шестьдесят четвертый, — упрямо произнес Шамси. — Люблю… И если я в чем виноват перед тобой, прости меня, старика!..

Шамси печально покачал головой: быть может, и впрямь справедливо говорят: любовь старика — все равно что зима для цветка? Слеза скатилась по его щеке.

Ругя пронзила жалость:

— Ах, Шамси!.. Не злой ты человек, да только жизнь у нас была тогда злая, неправильная… Многого ты не понимал, да и сейчас еще плохо понимаешь. Вот у нас с тобой ничего хорошего и не получилось…

Лицо Ругя стало печальным. И Шамси захотелось сделать ей что-то доброе, приятное.

— Возьми-ка ты этот ковер себе! — вырвалось вдруг у него.

— Да что ты, Шамси? Не для того я тебе его дарила, чтоб отнимать.

— Возьми, прошу тебя, не обижай меня!

— Деньги-то ведь тебе нужны?

Шамси небрежно махнул рукой:

— Деньги да деньги!.. Всю жизнь только о них и слышишь! Будто нет в нашей Жизни ничего иного, что стоило бы ценить дороже.

О деньгах в таком тоне Шамси говорил впервые…

Ругя улыбнулась сквозь набежавшие на глаза слезы. Она долго отказывалась, но Шамси был упорен и настоял на своем. Словно кто-то другой действовал за него в этот день. И только уже на полпути к дому Шамси осознал, что возвращается без ковра и без денег.

Расчувствовался он, видно! В прежнее время с ним бы такого не приключилось. Подумать: еще с час назад хвастал он, что там, где дело касается ковров, он, Шамси, впросак не попадет. Ан и попался! Без ковра, да без денег, да без жирного плова, каким мечтал побаловать себя сегодня!

Но странно — огорчения Шамси не чувствовал. Напротив, ясный осенний день казался ему на редкость приятным. Проходя через сквер, Шамси сел на скамейку, нагретую солнцем, заложил ногу на ногу, как молодой человек, и стал любоваться листвой деревьев, вслушиваться в пение птиц. В их щебете ему чудилось: «Экс-перт!.. Специа-лист!..»

Клеенчатая тетрадь

Не так-то просто разобраться во многих сложных вопросах театра, хотя с некоторых пор Баджи не беспомощна, как прежде. Спасибо «Тетке Чарлея»!

Порой хочется поделиться своими мыслями. Увы, не всегда бывает рядом понимающий, чуткий слушатель. А вот толстая клеенчатая тетрадь, которую Баджи недавно приобрела, та готова предоставить для этого свои страницы в любую минуту.

Записи в тетради Баджи ведет вперемежку по-азербайджански и по-русски: излагать свои мысли на родном языке ей легче, но она считает, что ей необходимо совершенствоваться и в русском. Для этого есть много, очень много причин!

«Клянусь сердцей?..»

Так, правда, говорила она давно, и с тех пор она сильно продвинулась в русском языке, но, по совести говоря, она и сейчас еще далеко не великий грамотей, несмотря на «весьма успешно» по русскому языку в свидетельстве об окончании техникума. В отсутствии снисходительности экзаменаторов не обвинишь!

А стоит только взглянуть на любое ее писание, прошедшее через руки Саши, который интересуется ее успехами… Как и в тетрадях своих учеников в школе, Саша решительно действует красным карандашом и неумолимо подводит итог; ошибок — столько-то, исправить, переписать. Увы, следов от его красного карандаша больше чем достаточно!

Однако толстая клеенчатая тетрадь от всего этого избавлена, и не потому, что Баджи наконец стала писать без ошибок, а потому, что тетрадь эту она осмотрительно прячет в ящик стола, запирает на ключ, а ключ кладет на платяной шкаф. Пусть лучше таятся в этой тетради сотни грамматических и всяких других ошибок, чем заглянет в нее чужой нескромный глаз..

Страницу за страницей исписывает Баджи в своей толстой клеенчатой тетради. И кое-кому было б любопытно заглянуть в нее хотя бы одним глазком!

Не мало строк уделено здесь новым друзьям Баджи, особенно — Натэлле Георгиевне и Кюбре-хале, Али-Сатару и Юлии-ханум. Славные люди! Как хорошо, что она сошлась с ними, подружилась!

Не изменяет ли она этим своим старым друзьям, — ведь говорится же, что старый друг лучше новых двух? А как быть тому, чье сердце широко открыто для многих новых хороших людей? Но, может быть, эта пословица справедлива лишь для тех, чье сердце столь скупо и тесно, что не в силах вместить новых друзей без того, чтоб не изгнать старых?

Почему уже не впервые тянулась Баджи к пожилым хорошим людям? Разве не было достойных ее дружбы сверстников? Потому ли так происходило, что, с ранних лет осиротев, видела она от тех людей нечто, напоминавшее ей ласку матери и отца, которой она была лишена? Потому ли, что она уважала пройденный ими большой жизненный путь, нх седины? А может быть, просто потому, что стремилась узнать от них многое, чего еще не знала, многому научиться?

Разве не был, скажем, достоин ее дружбы Гамид, и разве не готова была она еще в годы, когда училась в техникуме, дружить с ним? Тогда Гамид помогал ей в учебе, теперь помогает в работе, дает умный, полезный совет, никогда не отказывает ей в