Фридрих Великий - Дэвид Фрейзер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Как человека Фридриха тоже считали противоречивым. Его ранние письма и эссе поражают читателя целостностью и последовательностью. Но его взгляды эволюционировали, как и у любого человека, начавшего писать в юности и с большим упорством продолжавшего это делать до самой смерти в семьдесят четыре года; но он демонстрировал в конце жизни те же качества, положительные и отрицательные, что и в ее начале. Фридрих был храбрым человеком и не боялся смерти. «Старики должны умирать!» — написал он без тени сомнения в 1775 году. Он также безразлично относился к общему осуждению самоубийства: «Человек не волен сам прийти в мир. По крайней мере ему должно быть позволено покинуть его, когда жизнь становится невыносимой». Он был храбрецом на поле брани, оставался им и перед лицом непрекращающихся болей и телесных недугов. Фридрих очень страдал от слабого здоровья, но подвергал свой организм напряжению, которое не знакомо большинству людей. Его письма полны жалоб на подагру, желудочные расстройства, геморрой, астму, грипп, но болезни никогда не мешали усердной, прилежной, всепоглощающей работе.
Фридрих был пессимистом от природы, хотя, занимаясь реальной боевой работой, мог изображать оптимиста, казаться веселым, самоуверенным до чрезвычайности. Однако король был склонен к цинизму и мрачно отзывался о человечестве. «Соломон сказал, что все люди безумны, — как-то заметил он, — и опыт доказывает его правоту». Плохое мнение о людях не изменилось — его долгое правление шло от одной страшной войны к другой, одной сцены резни и страдания ко многим другим. Фридрих не избегал войны, но заявлял, что не хочет ее. Когда он оказывался инициатором военных действий, то настаивал, что они были предприняты в целях обороны.
Фридрих был гуманистом. «Превыше всего, — говорил он генералам в 1778 году, — я предписываю вам в качестве самого священного долга, чтобы в любой ситуации вы проявляли гуманность к безоружному противнику», и в большинстве случаев эти его слова не расходились с делом. Фридрих почти непрерывно вел войны, их ужасы удручали его, и он проводил много времени в попытках договориться о заключении мира на приемлемых условиях. Правосудие в Пруссии практически всегда было неизменно милосердным, значительно более милосердным, чем у большинства других суверенов. Больше всего ему нравилось обеспечивать справедливость для слабых, наставлять на путь истинный сильных и гордых. «Думаю, что он слишком мягок, — говорил в 1765 году граф Маришаль Жан Жаку Руссо. — Он никого не прикажет повесить!» — а ведь и сам Маришаль слыл добрым человеком. Фридрих радовался возможностям являть личные акты доброты, помогать несчастным, прощать злодеев, жертвовать вдовам, сиротам. Времена могли быть жестокими. Но король Пруссии не был жесток.
Фридрих любил многих своих родственников, особенно молодых, и был щедр но отношению к ним; а когда он кого-нибудь любил, то всем сердцем, со всей теплотой. Его письма, написанные в таком настроении, убедительны и трогательны. Он, конечно, мог быть и злым — и отношение к жене тому яркий пример. Но король любил друзей и переживал размолвки и утраты. К концу его жизни остались лишь немногие из прежних друзей, которым он мог открыть сердце. Они сильно отличались от него: зачастую были менее великодушны к нему в мемуарах. Отсутствие в нем напыщенности и готовность относиться к людям как к равным были широко известны и подкупали. Одному голландцу, торговцу, прибывшему в Сан-Суси, окрестности показывал какой-то старик. Голландец принял его за садовника, но он отказался принять плату за услугу: «Боюсь, нам не разрешено принимать деньги!» — сказал король Пруссии.
Как литератор и философ — ипостась, очень импонировавшая Фридриху, — он был продуктом своего времени, эпохи Просвещения. Его стихи по большей части не представляют никакого интереса. Проза же, особенно лучшие образцы писем, была изящной, утонченной и музыкальной. Суждения короля — философия — были производными от взглядов, принятых в эпоху Просвещения, следствием научных открытий и скептической реакции на неистовость и враждебность Реформации и Контрреформации.
Таланты, увлечения, знания Фридриха разнообразны и многогранны. Его вкусы были, в сущности, консервативны: в политике, музыке, литературе, архитектуре и планировке парков, в живописи Фридрих предпочитал классические формы, с которыми познакомился в юности и полюбил за мягкую красоту. Он пренебрежительно относился к позднему поколению французских драматургов, типа Бомарше: «Какой регресс по сравнению с Мольером!» Его презрение к немецкой литературе было печально известным и стало причиной критики со стороны соотечественников. Некоторые считали, что его вкусы, таланты, амбиции со всей очевидностью доказывали скорее незрелость, чем утонченность, и, вероятно, ему так и не удалось полностью усвоить французскую культуру, к которой он так тянулся, — видимо, виной этому была сама суровая атмосфера Бранденбурга. Даже с точки зрения предпочтений восемнадцатого века он смотрел скорее назад, чем вперед. Король не знал и не привечал Гайдна, писавшего музыку в пору своего расцвета и в последние годы правления Фридриха; он был знаком с превосходными сочинениями раннего Моцарта, творившего в те же годы, но не восхищался ими. Вероятно, дух Вены, Мюнхена, Зальцбурга, проявлявшийся в творениях этих мастеров, не соответствовал вкусам Фридриха, приверженца классицизма, и его нордическому темпераменту.
Однако, возможно, именно личные качества Фридриха были самыми запоминающимися. Его энергия, прямота, военный авторитет, любовь к беспристрастной справедливости, вкус, таланты, образованность, остроумие — все это стало легендой еще при жизни. Наиболее ярко эти качества проявлялись при непосредственном общении. Правда, его остроумие могло быть жестоким; по мало кто из посетителей не засвидетельствовал притягательности и широты тематики его бесед, веселья, которое он мог организовывать. Фридрих не любил, когда ему надоедали, и мог это открыто показать. У него было и остается немало критиков. Для столь многогранного человека, правившего так долго, участвовавшего в стольких сражениях, написавшего много книг, едва ли
