Стрижи - Фернандо Арамбуру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ведь и всем видом своим похожа на монашку. – Она повернулась ко мне, чтобы проверить мою реакцию, а я, не зная, что сказать, просто повторил ее улыбку.
Она понимала, что, пока не решится на операцию, не сможет удовлетворить естественные ожидания ни одного мужчины. Да и свои собственные тоже, подумалось мне, какими бы они ни были.
– Тебя я ни в чем не виню. Ты сделал то, что и сама я сделала бы на твоем месте.
– От всей души благодарю, что ты так к этому относишься.
Через год после смерти матери Агеда вняла советам гинеколога, справилась со страхом и легла в больницу, поскольку дошла до точки: одиночество сделалось невыносимым, а тело, как ни крути, требовало своего. Операция прошла без всяких осложнений.
– Жаль, что я не понимала этого раньше, – сказала Агеда.
Врач заверила ее, что отныне она сможет без проблем заниматься сексом. Но Агеде не довелось самой в этом убедиться. Когда хотела, не могла, когда смогла, не захотела.
Дело в том, что, если сформулировать это в стиле Агеды, сценарий ее жизни упорно отказывал ей во встрече с подходящим мужчиной. Долгие годы она предпочитала направлять запасы любви на общественную работу и помощь нуждающимся, включая сюда и тетку, от которой потом унаследовала квартиру в Ла-Элипе и деньги – по моей прикидке, немалые, которые, если ими правильно распоряжаться, позволят Агеде до конца жизни не знать материальных забот.
Она с улыбкой рассказала, что у нее случались знакомства, похожие на романы. Одно даже вроде бы обещало счастливый финал: «Это был очень видный мужчина с седыми бачками». Они поморочили друг другу голову – и разбежались в разные стороны. Их сближало сходство характеров, политических взглядов и вкусов – по крайней мере так Агеде казалось, но потом от третьих лиц она узнала, что этот господин был не только «видным», но еще и врал ей, так как имел семью и детей школьного возраста.
Самое большое в жизни безумие она чуть не совершила, когда однажды в снежную погоду подобрала на улице какого-то бездомного. Он был не первым и не последним, кого она из жалости звала к себе поужинать, принять душ и переночевать. Этого, хотя он был жутко грязным с головы до ног, Агеда попыталась соблазнить, так как просто умирала от желания. Тип сделал вид, что ничего не понял, а может, и понял, но никакими силами нельзя было заставить его вымыться, а без этого любые физические контакты с ним казались немыслимыми. Видимо, бездомного интересовало только одно – чего бы выпить, а так как в доме Агеды спиртное не водилось, среди ночи он сбежал, прихватив кое-какие вещи хозяйки.
Все это Агеда очень весело рассказывала мне вчера, пока мы шли по улице с нашими собаками. Иногда она сама же над собой смеялась:
– Только моя вина, что мне не повезло в любви, потому что я некрасивая.
– Зачем ты так говоришь!
– А почему и не сказать, если это правда?
Я посмотрел на нее так, словно был с ней не согласен, а про себя подумал: «Как же она права!»
15.
Сегодня в баре Агеда нас буквально ошарашила. Не знаю, чем было вызвано ее внезапное признание, поскольку мы втроем обсуждали весьма возможную смену муниципального руководства, и эта тема никак не была связана с той, на которую она перескочила.
Итак, мы тихо-мирно сидели, когда внезапно она выпалила, что ее общественная работа и помощь обездоленным и жертвам капитализма, возможно, имеют глубоко эгоистическую основу. Мне сперва показалось, что эти слова вырвались у нее против воли. Хромой сразу навострил уши:
– Ну-ка, девушка, объясни поподробнее. Мы ведь тебя за святую держим, а ты нас вроде как за нос водила.
По ее словам, мы даже представить себе не можем, какое удовольствие иногда испытываешь, когда кто-то, кому ты оказал помощь, или вытащил из затруднительного положения, или просто накормил, благодарит тебя.
– Бальзам для души? – спросил я.
– Нет, для тела, это физическое удовольствие.
Ты видишь слезы благодарности, товарищи одобрительно похлопывают тебя по плечу, громко хвалят, происходит моральная встряска, тебе кажется, будто ты стоишь на стороне добра… Ко всему этому вот уже много лет и стремилась Агеда – пусть не вполне сознательно, но теперь, по зрелом размышлении, не видит в подобном стремлении ничего благородного, ведь цель его – тайное личное удовлетворение.
– Черт, вот вам отличное определение современного левачества.
Однако наш друг, как и я, полагал, что тому, кто получает социальную помощь, плевать на внутренние мотивы помогающих.
– Просто в тебе пробудились правые взгляды, которые все мы носим где-то глубоко в душе.
А я добавил, что это очень по-человечески – желать получить вознаграждение за потраченные силы, к тому же мне трудно согласиться с негативной оценкой понятия «удовольствие».
По словам Агеды, ей было просто необходимо объяснить нам это – она не могла больше молчать, признание вертелось у нее на кончике языка. Но мы должны твердо запомнить: если уж она раскрывает рот, то говорит правду и только правду.
Вскоре к нашему столику подошел Альфонсо с новыми порциями пива и травяным чаем для Агеды.
Хромой:
– Альфон, будь добр, выгони эту женщину в шею из своего бара. У нее появились подрывные мысли.
Альфонсо:
– Мы никогда не выгоняем тех, кто платит.
16.
В то воскресенье уже ближе к вечеру мы вдвоем с Никитой вернулись из поездки на море, в Аликанте. В те времена ни у меня, ни у мальчишки еще не было мобильного телефона, поэтому Амалия, у которой такой телефон имелся (примитивный по сравнению с нынешними, но все-таки очень полезный), не могла с нами связаться и выяснить, где мы находимся.
Мы выехали в пятницу после окончания школьных уроков и остановились в скромном пансионе, далековато от пляжа. Сын, которому было тогда четырнадцать, не понял ни тайного смысла этой поездки, ни зачем она мне понадобилась.
