Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев

он сдерживался. — Вот же справка! — Привстав, он выдернул из заднего кармана брюк жесткий конверт, достал сложенную бумажку. — Из больницы. Читайте, тут все сказано. Про оружие… Два месяца лежал. Ребра поломал, когда кувырком катился от ваших помощников. От добровольцев… Напичкали мозги врагами народа, шпионами и вредителями, схоластами всех мастей…

— Если и есть чья вина, то не нашего учреждения. Академики ваши трусливые напутали.

Оба замолчали, наклонились к бумажке. Рассматривали угловой штамп, дату. Потом посмотрели друг на друга.

— Вы отдаете нам эту справку? — спросил Киценко.

Федор Иванович махнул рукой: берите. В нем горела досада, он рвался высказать им все:

— Говорите: академики… Академики! Неужели стыдно признаться? А вы, чего же вы?.. Решать научные споры… с помощью вашего карающего меча?

Оба внимательно на него смотрели. С того момента как они прочитали больничную справку, что-то изменилось в них. Призрак шпионского оружия растаял, и они повеселели.

— Федор Иванович… Мы рекомендуем вам забыть эту главу в вашей жизни… — посоветовал Киценко. — Забудьте! Партия навсегда осудила эти вещи. Решительно отвергла подобные нарушения законности.

— Верните мне сначала жену, — прозвучал в ответ тихий, глухой голос с новыми, недобрыми нотками. — Хоть скажите, жива она или нет? Где она?

— Вот так, Федор Иванович… Рекомендуем забыть эту главу, — сказал второй. — И можете побриться.

— Разве вы женаты? — спросил Киценко.

— Моя жена, Елена Владимировна Блажко, еще тогда… со всеми…

— Свидетельство о браке, — сказал Киценко и протянул руку.

— Свидетельства нет.

— Вот так… Мы вам ничего не скажем. Недолго осталось ждать.

«Как же! Забыть главу!» — хотел закричать Федор Иванович, но вдруг вспомнил свою главную задачу. Даже не вспомнил, а просто эта задача совсем без участия мысли усмирила его, и он мгновенно изменился, стал тем задумчивым человеком, который многому научился и держал прямоту высказываний под строжайшим автоматическим контролем. Те двое заметили в нем эту перемену. Молчали. Дали завершиться превращению.

— Вот так, Федор Иванович… — сказал еще раз второй.

А Киценко решил открыть новую тему:

— У вас на руках было чужое дите, как вы выразились…

— Да, было. Из него я там, в подполье, как вы говорите… я вырастил там за это время вот такого юношу… — Федор Иванович достал из конверта и положил на стол подписанное Спартаком Петровичем письмо о приеме заявки на новый сорт. — Это один из лучших сортов в мире. Я бы даже так сказал: это не сорт, а человек. Он еще тогда тяжело болел. Боюсь, что его уже нет. Если так, он стал картошкой и будет своим телом кормить миллионы людей. Вы положите эту справку в те страницы, где показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются кровью…

Федора Ивановича опять клонило закричать, ударить кулаком по столу, и те двое по ту сторону, почувствовав это, подобрались.

— Лишили страну ученого, который давал сорта! Вредительство, между прочим. Чистейшее. Вот что надо было видеть!

— Эмоции, — сказал Киценко, глядя в сторону. — Эмоции.

— А почему в справке нет вашей фамилии? — поинтересовался второй.

— Моя роль тут не так велика. Когда вы его брали, сорт уже был…

— Где?

— У меня на хранении. Он уже чувствовал и передал мне…

— Брали его не мы… — сказал Киценко.

— Ну да, знаю. Ассикритов.

— Ассикритов, между прочим, в отставке.

— То есть на генеральской пенсии, вы хотите сказать? — поправил его Федор Иванович.

Второй развел руками:

— Генералу не дашь пенсию капитана. Мы хоть на пенсию проводили. А ваш академик…

— Не в наших стенах изобрели этот вейсманизм-морганизм, — перебил Киценко. — Вот над чем подумайте хорошенько. — И сразу остановил себя, замолчал.

— Значит, вы… — не смог унять любопытства второй, — значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?

— Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не было у вас когда-нибудь такого ощущения, что вы виноваты перед человеком… Перед двумя, тремя… которым вы незаслуженно… жизнь которых после встречи с вами пресеклась… Не было такого? У меня было. И есть до сих пор.

— А где вы работали?

Вместе с этим вопросом, который вырвался сразу у обоих, быстро высунулось и тут же спряталось что-то затаенное, чего Федор Иванович нечаянно коснулся. И он понял, что это самое ощущение было и у них. Только оно еще не стало силой, несущей перемены в жизни.

— Я портил жизнь своим… не так. Не по долгу службы, — сказал он. — Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую жизнь легко. Портить — это как пух. Невесомая вещь. А искупать вину — это дело для многих прямо-таки невозможное. Некоторые даже смеются, — добавил он. Ему показалось, что в глазах второго скользнула неуверенная улыбка. Но он ошибся. Оба смотрели внимательно и строго. — Ну вот я и поставил себе… Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато…

— Был конкретный человек? — спросил второй.

— Двое. Первого помог… отправить… Второго хотел спасти. И не успел. Не сумел…

— Это вы о Стригалеве? Да… не успели… — задумчиво подтвердил второй, похлопывая пятерней по столу. Это было первое четкое подтверждение судьбы Ивана Ильича. — И вы, значит, ради этого на все пошли? — тихо продолжал второй. — Ведь вы на все пошли, на все!

Глаза у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович молчал.

— Нестандартно поступили… — почти шепотом проговорил Киценко.

— Таких людей… нестандартно поступавших, между прочим, было много, — сказал Федор Иванович. — Если начать считать…

— Да, мы знаем, мы знаем… — второй еще больше затуманился.

— Между прочим, и Михаил Порфирьевич…

— Вы с ним были знакомы? — загорелся Киценко.

— Хотелось бы сказать не «был знаком», а просто — знаком. Слово «был» не оставляет надежды…

Киценко поднял руку, мягко останавливая его.

— Мы были друзья, — продолжал Федор Иванович. — У нас начала складываться такая дружба… Потому что первый раз в жизни я встретил такого… Я ведь что хотел… Я хотел сказать… даже подчеркнуть… что такие люди даже в то время были и в вашем учреждении.

— Н-да-а… — сказал второй, сжав губы.

И Федор Иванович понял, что думать об этих людях хоть и можно… Да ведь и не запретишь…

— А вот сказок о них не расскажут… — продолжил он мысль.

Никто его не поддержал.

— А я что хотел… Я хотел сказать, что стать таким и сейчас ведь открываются возможности… Не закрыты… Ведь можете вы проявлять интерес не к конкретному своему делу, а к…

— Этот интерес не к конкретному своему делу как раз много и напортил, — сказал второй. — На этом поставлена точка.

— Федор Иванович недоговаривает, — засмеялся Киценко заинтересованно. — У вас имеется что-то для нас?

Второй слабо улыбнулся, как бы разрешая продолжать и одновременно оценивая находчивость