Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной - Митрополит Евлогий Георгиевский

В Тулоне о. Илариону было нелегко. Русская колония пестрая, разбитая на организации. Кого-кого там только нет: младороссы, "Союз нового поколения", "Общевоинский союз"… Тут надо уметь стоять выше партий и кружков. К сожалению, о. Титов брал одну из сторон, и потому раздоры в приходе не прекращались. Поднялся спор о знаменах: вносить их в церковь или не вносить? Спор превратился в ссору. Не ладилось и с церковным помещением. Тюрьму стали сносить, и нам было предложено помещение очистить. Бедный о. Титов в это время тяжко заболел (4 месяца пролежал в больнице), ликвидацию церкви произвели кое-как. Церковное имущество свалили в кучу в одной из камер. Ко мне поступили жалобы: "Батюшка болен, а приход пропадает…" Я направил протоиерея Церетелли (из Ниццы) на ревизию. Положение в Тулоне оказалось весьма печальное. Батюшка лежит больной, приходские раздоры в полном расцвете, а церковные вещи валяются в пыли и грязи на съедение мышам в одной из тюремных камер. Надо было найти какой-нибудь исход из создавшегося положения.

Княгиня Марина Петровна Голицына (дочь Великого Князя Петра Николаевича) почитала о. Титова. Когда он был еще здоров, она нередко приглашала его к себе, беседовала с ним часами. Теперь она хотела приютить его больного у себя на вилле в Сан-Ремо. Но о. Титов, свободолюбивый, упрямый казак, предложение отклонил из страха, как бы в доме покровительницы ему не потерять своей казачьей независимости. Я уволил о. Титова на покой. Он очутился в бедственном положении: ютился в грязной, вонючей комнате с разбитыми оконными стеклами и жаловался всем на свою горькую долю. Его ламентации вредили его преемнику, давая повод неосведомленным людям подозревать, что учинена по отношению к о. Титову какая-то несправедливость.

Настоятелем в Тулоне с декабря (1936 г.) состоит священник о. Вл. Пляшкевич (окончивший Богословский Институт). Первое донесение от него было хорошее [205]. Он с состраданием относится к потонувшей в раздорах Тулонской пастве и к больному о. Титову.

Тур (и Анжер)

Перед Пасхой 1928 года я получил из г. Тура письмо от нескольких русских с просьбой прислать к Светлому Празднику священника. Я направил о. Афанасия (Богословского Института), талантливого, толкового иеромонаха (впоследствии он перешел к "петельцам"). Он быстро освоился и представил мне доклад. Русская колония в Туре и Анжере малая (всего человек двести), бедная, но желание создать общими силами церковное объединение было искреннее. О.Афанасий съездил на завод в Saint Pierre de Corps (предместье Тура), переговорил с заводской администрацией и получил барак с комнатой для священника. Так было положено основание прихода в Туре.

В это время подвернулся афонский иеромонах Варнава, бывший тульский крестьянин. На Афоне он был аптекарем, случалось, ездил в Константинополь с поручениями от монастыря. Простенький монашек доброй жизни, не аскет, человек практического типа. Я направил его в Тур. Одну неделю он служил в Туре, другую — в соседней приписной общинке, в Анжере. Церковная жизнь в обоих русских центрах небойкая, без особого воодушевления. О.Варнава никаких нареканий не вызывает, но и влияния на паству не оказывает. Почетный попечитель церкви князь В.Н.Шаховской, местный землевладелец, интересами церкви живет мало, занятый всецело своим имением. Приходская жизнь едва-едва теплится, изредка волнуемая мелкими недоразумениями. Так, например, волнение возникло из-за грядки: "Батюшка обещал уступить одну из своих грядок соседу-прихожанину — и не дал…"

В Анжере у русских есть добрейшая благодетельница — пожилая француженка. Она и сын ее горячо любят русских. Вся прислуга у них русская. Дом их превратился в некое подобие местного русского клуба. Общественные приемы, семейные торжества русских происходят у них, и за их счет и вино и продукты… Когда я приезжал, обед был тоже у них. Вино было доброе, кое-кто наугощался, затянули песни… Гостеприимная хозяйка любит русские песни и готова их слушать неутомимо. По окончании обеда я ушел наверх, оставив диакона Вдовенко с хозяйкой и с гостями.

Бордо

На Пасху (1928 г.) я командировал в Бордо на разведку иеромонаха Афанасия, который представил мне потом обстоятельный доклад о духовной жизни среди русской колонии Бордо и в его окрестностях. Выяснилось, что намечаются два центра со значительным количеством русских: 1) Бордо (и неподалеку от Бордо г. Ларошель) и 2) Тулуза. В окрестностях Тулузы осело много русских земледельцев, которые заарендовали, а иные приобрели заброшенные французские фермы.

Я подумал-подумал и направил в Бордо о. Николая Сухих [206], который в это время находился в обители "Нечаянная Радость" и не ладил с игуменьей Евгенией.

О.Сухих, из сибирских инженеров, человек хозяйственной складки, мог быть подходящим священником для окормления огромного района (около десяти департаментов), населенного русскими, нуждавшимися в религиозном руководителе, в советчике по хозяйственным делам и в посреднике между ними и французскими властями и французской средой. Центром мы решили сделать Бордо; там настоятель церкви должен был совмещать и обязанности разъездного священника.

Постоянной церкви в Бордо сначала не было — служили в залах протестантских храмов. Потом наняли свое помещение с комнатой для священника. Соседний приход, Биарриц, подарил иконостас из своей старой церкви, и понемногу церковь начала украшаться.

В 1929 году Тулуза организовала самостоятельную общину. Я направил туда племянника о. Николая Сухих — о. Владимира Айзова [207], а Бордо и Ларошель остались в ведении о. Николая. Нельзя сказать, чтобы о. Сухих зажег воодушевлением приход в Бордо, нет, это ему не удавалось (под конец даже обнаружился разлад), хоть он и был пастырь миссионерского типа, на разъезды подвижной, на служение усердный. Он имел склонность к монашеству и мечтал купить под Бордо клочок земли и устроить нечто вроде скита. Потом он постригся у меня под именем Серапиона. Когда мне пришлось уволить о. Айзова, я назначил на его место в Тулузу о. Серапиона, желая этим назначением восстановить в приходе доброе имя пастыря, скомпрометированное его племянником.

В Бордо я направил священника Олимпа Пальмина (Тобольской семинарии), бывшего председателя церковного объединения в Клиши (Париж). После рукоположения я послал его в Братиславу (Чехословакия) к игумену Никону в помощники, но о. Пальмин, человек энергичный, до кипучести, самостоятельный, по темпераменту общественный деятель, на вторые роли в Братиславе не годился, что-то там у него не сладилось, и я перевел его в Бордо. Приход при нем сразу ожил. Разброд сменился объединением. Раздоры смолкли. Достигнуть умиротворения и объединения было нелегко. Русская колония в Бордо малая, а организаций множество (скауты, витязи, "Трудовое движение", младороссы…). Постепенно наладилась и созидательная работа. Сняли новое помещение для церкви — более просторное, удобное, с комнатами для общественных собраний и для священника. Незадолго до Рождества (1936 г.) туда и переехали. Приход в Бордо у меня на хорошем счету. Он может быть показательным и поучительным примером важного значения, которое имеет для прихода личность священника.